Туман. книга шестая глава одиннадцатая

               
.

    УДАЧА НЕ ТОЛЬКО ПРИХОДИТ, НО И ОТВОРАЧИВАЕТСЯ.

                ЭТО И ЕСТЬ РАВНОВЕСИЕ.


                Не море топит, а лужа.


                Русская народная пословица.



Как же снова хотелось на землю!!! На родную, желанную, любимую и твёрдую! Кажется, столько лестных слов, за такое краткое время в адрес земли-матушки, Кирилла Антонович никогда не проговаривал. Если вообще хоть когда-то говаривал нечто подобное.

Пока подходила к завершению третия четверть часа полёта. Где, точнее сказать – над чем сейчас пролетали, помещик не имел ни малейшего представления. Хотя, если уж так придирчиво относиться к последнему предложению, то понимание того, что внизу оставались кусты, реденькие рощицы, нечто походившее на луга (конечно же, походившее на луга! А кто ранее мог их наблюдать с высоты восьмидесяти, а то и девяноста сажень, дабы утверждающе заявить, что это не луга вовсе, а чисто поля с взошедшей … взошедшим … чем-то таким?), дороги, протёртые колёсами телег, развалившиеся избёнки, погосты да старенькая церквушка со съехавшим на бок куполом.

Вместе с желанием опуститься на землю, в сознание пробирался скрип кустарно сплетённой корзины, висящие вспомогательные канаты, издававшие никак не гармонический шум, частый подъём на несколько саженей вверх, и тут же проваливание вниз, да такое скорое, что на долго-крохотные доли мгновений оказывался в воздухе без опоры под ногами.

Отвлечься было не на что. Последнее живое существо, не позволявшее угаснуть мечтам о возвращении на привычную твердь, было нескончаемо занято какими-то приборами с ртутью, приборами со стрелками, компасами, секстантами и картами. И было не разговорчивым от рождения.

--Господин Кохл, а вы часто летаете?

--Нет.

--То есть, вы летаете мало и редко?

--Мало – да, реддко – нет.

--Это, простите, как понять? Мало, но не редко. Это всё едино, если бы я сказал, что не короткий, но не длинный. Вы поднимаетесь в воздух каждый час на одну минуту?

--Нет.

--Ладно, оставим это. Скажите, вам не боязно летать?

--Да.

--«Да» - это боязно, или «да» - это «нет»?

--«Да» не может быть «нет».

--Согласен, что сложно выразил … а, к чёрту! Вам страшно летать?

--Да.

--Зачем же вы летаете?

--Инттересно.

--Обычно интерес заканчивается после первого подъёма. Зачем вы летите, есть боитесь?

--Доставляаю вас.

Поговорили. А только через три минуты случится час полёта.

На вопрос «Где мы сейчас, и сколько ещё порхать?», воздухоплаватель установил перст на карту, после чего ту самую указку опустил в пустоту, находящуюся за бортами корзины. Далее перст снова снизошёл на карту, правда на значительном удалении от первой отметки. Такое объяснение Матиас Кохл счёл достаточным, и перестал надоедать помещику своими ответами.

В ту самую секунду шар сильно встряхнуло. Это стало последней точкой, после которой Кирилла Антонович стремглав провалился в самое отвратительное состояние, которое он однажды испытал в своей судьбе. Его укачало. По внутренней шкале, укачало никак не меньше, чем на пароходе «Великая Княгиня …».

Все требуемые организмом действия, присущие симптому «укачивание», были соблюдены Кириллой Антоновичем досконально. И несколько изнуряющих раз подряд.

В изнеможении помещик лёг на дно корзины, прижал колени к подбородку и затих в ожидании либо погибели, либо приземления.

Состояние, которым укутался Кирилла Антонович, было сном, бодрствованием, забытьём и жалостью к себе. Последнее было самым сильным из остальных состояний, стоящих в том же ряду, оттого и не сразу стало понятно и ощутимо похлопывание по плечу.

Воздухоплаватель, склонившийся над помещиком, жестами предлагал подняться, и на что-то поглядеть.

Это самое «что-то» оказалось ничем. Просто видом с земли с высоты полёта зелёно-жёлтого шара.

--Что это? – Вяло спросил страдающий.

В ответ Матиас Кохл предложил сравнить увиденное в действительности с изображением на карте.

--Вы хотите сказать, что мы уже прибыли?

--Да.

--Тут ничего нет … вокруг. А где станция? Которая железнодорожная?

Движение перста к карте, а от неё в пространство по правую руку никак не прояснили местоположение.

--Мне надо к станции.

--Могу пробовать ближе, но не тудаа. Ваш спуттник уже лезет внииз. Вам пора.

--Куда мне пора? Прыгать? Отсюда?

--Есть лесттница, по ней вниз. Я пробовать ниже.

Вот, собственно говоря, и всё. Так нежданно сошлись вместе два финала – жизни и полёта. Какой удастся выбрать никто не знает. Но, выбирать надо.

Помещик снова сам, без помощи чухонца, принялся перелезать через ограду плетёной корзины.

И на земле это упражнение не обошлось без потерь, имеется в виду разодранный пиджак, а проделать тот же трюк при летящем шаре задача не столько сложная, как думал в тот миг Кирилла Антонович, сколько идиотская.

Едва его нога нащупала ступеньку верёвочной лестницы, воздухоплаватель решил, что пришла пора снижаться, и потянул за какой-то трос.

От рывка, имевшего причиной управление тросом, шар сильно встряхнуло, а заодно встряхнуло и нашего эквилибриста. Нога соскользнула с круглой палки, имитирующей ступеньку, руки не успели ухватиться за край корзины, а порыв ветра, задрав пиджак теперь уже свободного покроя, просто нанизал оный на торчащую жердь, к которой и была прикреплена лестница.

Этот кульбит с пиджаком спас помещика от падения, предоставив пару секунд для повторной попытки оседлать неподатливое устройство для спуска.

Кое-как удалось сделать пару вещей – снять с себя разорванный уже в трёх местах пиджак, и спуститься до нижней ступеньки.

Воздухоплаватель Кохл, судя по направлению движения шара, вообразил себя создателем школы пируэтов на воздушных шарах. Мало того, что эта жёлто-зелёная махина неслась под острым углом к долгожданной земле (позже такой манер перемещения получит наименование «пикирование»), он ещё принялся прокручиваться вокруг вертикальной оси не менее, чем на тридцать градусов!

Теперь попытайтесь представить, как мотало из стороны в сторону помещика на двухсаженной лестнице на фоне быстро приближавшейся земли.

Кирилла Антонович решился на отчаянный шаг. В условиях тряски в семь баллов он спустился на самую нижнюю ступеньку, и повис на ней, держась за неё руками.

Шар опускался, и к описанному мотанию добавилось хлестанье по ногам ветвей деревьев, а через какое-то время этим занялись и кусты, доставляя не только болезненные ощущения, но и причиняя вред одежде.

Вот уже и земля своей неровностью принялась пинать его обувь, а малость погодя и колени.

Кусты на пути следования попадались самые колючие, а ветки на них самые жёсткие. Отпускать руки было страшно, чтобы не расплескать себя самого по землице. Что же предпринять? Долго, до самого Острова, так продолжаться не могло! Но, и прекратить встречу с землёй таковым способом не доставало смелости. Вот так вот, такой болтающейся макарониной и тащило помещика техническое устройство Российской армии.

И тут, словно пение Ангелов, откуда-то долетели слова, долетел голос, немного изменённый надрывным криком.

--Отпускайте руки! Я вас поймаю!

Повинуясь, словно приказу, Кирилла Антонович разжал персты, и перешёл в состояние свободного полёта.

Продолжая двигаться по инерции, помещик просто врезался в стоящего с распахнутыми руками Карла Францевича.

Делайте, что хотите, но мне эта встреча напомнила контакт кия и бильярдного шара. Шар, в исполнении гоф-медика, громко охнул, и столбом рухнул на спину. Кирилла Антонович, в роли кия, расположился сперва на докторе, а потом скатился на траву.
 Дышали оба, ох, как тяжко.

Первое, что увидел помещик, раскрыв глаза, был здоровенный мужлан в форме жандарма с нашивками вахмистра. Он приблизил своё лицо, пахнущее луком и ещё чем-то жирным, прямо к носу Кириллы Антоновича, и зло рявкнул.

--Надо отвечать, когда Их Благородие спрашивают! А не отвечать не надо!

Удалось заметить движение плеча, после чего кулак, тяжести невообразимой, вонзился в скулу помещика. Картинка исчезла, глаза прикрылись сами собою, и твёрдый дощатый пол с грохотом принял в свои объятия несчастного путешественника.

Потом откуда-то зазвучали голоса.

--Ты не зашиб его?

--И половины силы довольно было бы.

--Господин адъютант, только-только отсемафорили – идёт литерный из столицы. Передали, что прямо из царских конюшен.

--Откуда он тут? Его нет в расписании! Где Петрушин? Этого – в камеру, остальные на перрон! И глядеть мне там в оба!

Топот ног, тишина и новая попытка открыть глаза.

Сверху небо, внизу трава, а с правой руки поднимается гоф-медик.

--Что это такое?

Кирилла Антонович слишком уж резко вскочил на ноги, отчего зашатался, словно от ветра, всхлипнул, да и согнулся в три погибели. Его стошнило.

--Нет-нет-нет, дорогой Кирилла Антонович, никаких поспешных движений. У вас … а-а, ну конечно! Вас же укачало! Хотя… и сотрясение могло приключиться. Вот платок, утритесь!

--Где мы?

--А вы не наблюдали сверху?

--Сверху я умирал.

--Да, разумеется. Мы, примерно, в версте от станции Остров. Может, и меньше. Это в ту сторону.

Доктор, видя, что помещик не собирается оценивать дислокацию станции в пространстве, передумал махать рукою в нужном направлении.

--Пойдёмте к станции. Который час?

--Половина девятого утра.

--Это, как минимум, четыре часа … на шаре?!

Помещик горестно покачал головою.

--Как я выгляжу?

--Я скажу так – как никогда раньше. Но умыться, и сменить платье вам надо.

--Для этого следует вернуться в отель.

--Тут, совсем рядом, есть маленькое селение, или хутор. Там можно попытаться купить вам … обновку.

--Мой кошелёк … в пиджаке … порвался весь … у меня нет денег.

--У вас есть я. Идёмте, только плавно и спокойно.

И ведь оказался прав глазастый Карл Францевич! Не прошли наши испытатели судьбы и пяти десятков сажень, как меж дерев показались дома, стоявшие рядком вдоль единственной улицы.

Разговорить удалось только хозяйку четвёртого по счёту дома.

У неё никакой одежды не оказалось, и её нет дела до голодранцев. И говорить она больше не может, её мужа схватил паралич.

Для полного вхождения в доверие, гоф-медик предложил свои услуги бесплатно, точнее сказать – в обмен за подсказку. Обмен состоялся, и помещик узнал, у кого возможно раздобыть мужское платье.

--Ступай к соседу. Через двор. Гаврила. Он помогёт. А ты, барин, коли обещался, то ходи за мной.

Доктор отдал свой кошелёк, и удалился колдовать над парализованным.
Теперь, когда Кирилла Антонович остался один, он смог обдумать увиденное.

--Может, стоило доктору всё рассказать, что было ещё одно дежа вю? Оно, как ни крути, из грядущего. Куда же я сподобился попасть?

Размышляя о своём, помещик, не обращая на то внимания, стоял и стучал в ворота. От этого занятия его оторвал голос.

--Кто таков?

--Доброго здоровья, хозяин!

Вышедший мужчина молодцевато подбоченился, оглядел пришлого с головы до самых башмаков, и спросил, никак не скрывая откровенного удивления от просмотра.

-И откуда таков? И в таком виде?

--С неба. Не будет ли у вас какой-нибудь одежды?

Помещик, с самого рождения, был человеком добрым и порядочным, однако сии качества не означают, что их обладатель может иметь представление о том, как принято просить людей, находясь в трудном положении.

--У меня ничего нет на мену. А ваше платье, - хозяин ткнул перстом в печально смотрящееся одеяние незнакомца, - мне не по кости. Нет, не сторгуемся.

--Я не предлагаю меняться. Если у вас есть одежда, я куплю её. Если нет, то приношу извинения, я пойду.

Что-то сменилось в поведении хозяина. Что-то такое ему привиделось, или показалось, не ведаю про то, но разговор уплыл в иное русло.

--Куда в таком виде-то? Я сыщу одежонку. Ступай за мною в дом.

Воровато оглядев в обе стороны улицу, хозяин затворил ворота за незнакомцем, и крикнул.

--Петька! Петька! Ну-ка, лети сюда! А вы, господин хороший, проходите в сени, я тут по хозяйству справлюсь, и приду.

Петькой оказался долговязый парень с наглым взглядом, и с тонкогубым ртом.

Выслушав наставление от хозяина, и кивнув очень усердно, долговязый вывел коня, вскочил ему на спину и ускакал, покидая двор со стороны огорода.

Гаврила, он же хозяин, прикрепил подобие благодушия на физиономию, и вошёл в дом.
Разузнать, какими приёмами пользовался Гаврила, дабы удержать Кириллу Антоновича, не удалось, но то, оказались ли те приёмы действенны, и узнавать не надобно.

Наконец дверь дома отворилась, и на порог вышел обновлённый Тамбовский дворянин.

Обновление касалось только одежды, хотя целой и чистой, но выглядевшей на помещике малость нелепо.

Синяя холщовая косоворотка без ворота, серые штаны из крашенины едва доставали до края носков, да изношенный коричневый зипун из пониток – вот и всё платье. Надо сказать, что прежний владелец зипуна считал пуговицы излишней роскошью, поэтому Кирилле Антоновичу пришлось подпоясаться собственный поясным ремнём. Башмаки остались те же, в коих и прилетел. Они-то и добавляли некоего комизма в весь наряд.

И тут же случилось и странное, и определённое совпадение событий. Едва помещик ступил на порог, как в ворота, без стука и окрика «хозяин!» вошли два жандарма с нашивками железнодорожной охраны.

--Ну, здоров будь, добрый человек! И кто таков будешь? – Спросил первый вошедший, слишком откровенно поигрывая ногайкой.

--Вы сами сказали, кто я. Зачем лишний раз повторяться?

--А ты повторись, а то мы запамятовали.

--Добрый человек. Разве по мне этого не видно?

--А бумага какая у доброго человека есть?

Теперь помещик понял, что в его планах наступило непредвиденное изменение. И чем скорее это изменением себя исчерпает, тем скорее появится возможность продолжить начатое.

Кирилла Антонович пошарил по пустым карманам, повёл недоумённо плечами, зачем-то поднёс ко рту руку, подумал, да и ответил.

--Ничего не нахожу. Может, обронил? Когда приземлялся.

--Тогда пойдёшь с нами на станцию, там начальству и доложишь, где и с какой целью приземлялся. И, это, добрый человек, лучше не дури. Идём по-хорошему.

Помещик оглянулся, хотя глядел он только по левую руку от себя. И что он пытался увидеть? А то, что в эту самую минуту вдоль соседнего забора шёл Карл Францевич, и пристально глядел на это многолюдное собрание.

Господа поняли, что увидели друг друга, и между ними состоялся немой «разговор».

--Что такое происходит? – «Спросил» гоф-медик, вопросительно приподняв подбородок.

Ответа не последовало.

--Я понял, что на вас глядят, - снова жестом, в виде кивания головою, продолжил «беседу» доктор. –Может атаковать их, да и разогнать?

Знаете, я постарался представить себе всю азбуку человеческих жестов, дабы иметь возможность выбрать один, или несколько из всего многообразия представленных, заменяющий по смыслу слова, проговоренные доктором. Не подошёл ни один! Как же Карл Францевич умудрился донести до сознания друга свой вопрос? Оказалось, проще некуда! Гоф-медик просто взял, и помахал в воздухе револьвером. Это было гениально!

Но, призыв к вооружённому мятежу был остановлен несогласным мотанием головы из стороны в сторону. После чего, указующий перст был поднят к глазам. Означало ли это – «смотрите, да следите»? Думаю, что да.

Жандармы вывели «доброго человека» со двора. Один из охранников принудил помещика лечь на спину коня около седла, но поперёк оного, и сам вскочил в седло.

Тут состоялся ещё один обмен взглядами. Не спуская с доктора, прячущегося за кустами, глаз, Кирилла Антонович нарочито громко плюнул в траву, прямо у забора и, нахмуриваясь так сильно, как позволяли ему лицевые мускулы, уже не пристально, а скорее просительно глянул на Карла Францевича.

Согласитесь, до чего же интересно оборачивается жизнь вокруг человеков, ставя их судьбу в зависимость от удачи, выживание в зависимость от подсказок, а самую жизнь в зависимость от везения. Вообще-то, так и принято считать, и на сей счёт полагаются люди.

Но, на то они и люди, чтобы, ошибаясь в малом, строить своё понимание жития на абсолютно не верном осмыслении упомянутой ошибки, нежданно переросшей в большую драму. В чём сокрыт просчёт той малой ошибки? В вере в удачу и в везение. А их – нет! Есть помощь и поддержка, которую человек выпрашивает, либо вымаливает для себя. И это не вся подноготная. Откровение содержит ещё одну деталь, проявляющуюся вместе с помощью. Зовётся она – плата. Да-да, самая, что ни на есть обычайная плата! Это, как в лавке. Захотел иметь какую безделицу, так изволь заплатить грошик. Захотелось чего значительного, так тут, будь добр, отвали деньгу, да сполна!

К примеру, теперешний случай с Кириллой Антоновичем. Захотел срочно попасть на станцию Остров? Да, с превеликим удовольствием! Вот тебе авто, вот добрый знакомец капитан Левкоев, вот тебе небывальщина – полёт на воздушном шаре. Желал? Получай! Только, как говаривают приказные людишки, с оплатой не тяни!
Прилетел - пришли жандармы за оплатой. Но, не векселями, и не кредитными билетами, а за частью твоей судьбы. Ну, каково? «Что же делать» - спросит простодушный читатель? А, вот что – думать! Именно думать! Именно то самое, чему никто никого никогда не учит – думать!

Ещё один пример, так сказать, для усвоения. Некто захотел получить помощь в каком-то деле. Получил, сидит и радуется. А тут и приходит надобность платить. Взял бы этот, Некто, собрался с силами, да перетерпел некоторое неудобство из-за надобности платы или, что намного лучше, побороться с теми неудобствами. Так, скажу я вам – нет! Впадает, Некто, в уныние, и в меланхолию. Вместо того, чтобы попотеть над преодолением оной, он растягивает невзгоды на долгие года, порою и всю жизнь. Уж от полученной помощи и памяти-то не осталось, а Некто всё причитает о своей горькой судьбе, да задаётся глупейшим вопросом из всех, существующих на земле – ЗА ЧТО МНЕ ЭТО ВСЁ?

Теперь к нашим героям. По торопливости, да без сговора откровенного с надворным советником, Кирилла Антонович и Карл Францевич попали в эту переделку вместе. Только в худшую попал помещик, поскольку, внимание (!), запросил помощи от столицы до Острова! Прибыл, и стал обязан платить. Отчего вы, любезный господин Ляцких, не испросили помощи аж до полного завершения дела? А после оного, учитывая его благородную направленность на благо иных человеков, а не себе в корысть, плата могла стать копеешной, а то и вовсе случилась бы отменённой.
Много сказано, много и написано, да вывод прост и краток – за всё надо платить. И то не человеческая прихоть, то условие жития Земного. Любое предприятие надобно планировать до конца, иначе эпизоды развития завершатся долгими антрактами бездействия и упадка.

Чем более благородное дело замышляется, тем более помощи будет дадено, тем легче станет плата.

Чем устойчивее будете в периоды платы, тем больше вероятность, что вы станете персонажем в этой жизни, навсегда покинув лагерь обычных статистов.

Таков закон жизни на земле. Если он кому-то не по душе, он всё едино останется законом для ВСЕХ.

Итак, Кириллу Антоновича увезли, а гоф-медик остался.

Карл Францевич решил либо оставить на потом раскаяние в том, что не вызволил друга из вражеских (это кто враги-то? Охранники станции?) когтей, либо вовсе не возвращаться к этому эпизоду. То, что помещик делал какие-то знаки (ну, дорогой доктор, не какие-то, а вполне определённые), наталкивало на мысль, что была некая задумка, и мешать в этом не стоит. Надо наблюдать и смотреть … хотя, это одно и то же.

Пошарив рукою в траве, гоф-медик сыскал то самое кольцо, найденной штаб-ротмистром в доходном доме Мусихина.

Порядок дальнейших действий наметился сам собою – не привлекая к себе внимания надо дойти до станции, и наблюдать, наблюдать, наблюдать! Пока не случится одна из пары самых вероятных вещей – Кирилла Антонович подаст весточку с намёком, чего он ожидает от доктора, либо на станцию прибудут советник и Модест Павлович. Тогда всё упроститься и разрешится.

Решив, что мысль верна, Карл Францевич приступил к её исполнению. Преобразившись до видимости занятого человека, он направился на станцию.

Кириллу Антоновича завели в помещение, наскоро переделанное из служебно-станционного в отделение жандармской охраны железной дороги на дистанции Псков-Остров. Звучит многословно, да выглядит скудно.

Интерьер описываемого помещения просто не имел права иметь отличия от обычных полицейских околотков. Та же казённая мебель, такие же делано-суровые лица на сотрудниках, такой же скрипучий пол со стёртой краской и запах, не забываемый и не выветриваемый – пота, табака, одеколона да мокрой пыли.

Почти в центре этого станционного помещения находился стол казённейшего вида, с отделкой зелёного сукна на столешнице. По правую руку, в самом углу, стоял менее важный стол, за которым куковал писарь. По левую руку, вдоль стены, как по команде «Смирно!» выстроились обычные лавки, не окрашенные, и наспех смастерённые. Позади главного стола красовались две филёнчатые двери. Стены украшались плакатами о вреде пьянства на железной дороге, да картинками с бравыми жандармами в разносезонных мундирах. Перед столом стоял табурет.

На него и усадили помещика, позволил ему вертеть головою для ознакомления со служебным помещением.

Вскоре из левой двери, относительно стола, вышел усталый человек в расстёгнутом мундире.

--Кто тут у нас?

Поскольку вопрос задавался вообще, а не определённому лицу из числа присутствующих, то и отвечать на него никто не торопился.

--Я что, один в помещении? Сам у себя спрашиваю? – Громкость голоса возросла на три тона, а раздражение на четыре градуса.

--Дозвольте, Ваше Высокоблагородие?

--Кто таков?

--Ротмистр Белый, господин полковник!

--А-а, Гаврила … чего хочешь?

--Этот господин …, - торговец подержанной одеждой, оказавшийся не кстати жандармом, поведал о встрече и о задержании подозрительного субъекта. И о пособничестве в умышленном переодевании упомянул. Одним словом, сказал так, как было на самом деле.

--И чем же он взбудоражил твою подозрительность?

--Сказал, что прилетел, а метлы с собою не было.

Его прервало ржание остальных жандармов, пришедших поглядеть на пойманного «агента».

--Тихо, жеребцы! Вы что, все свободны от дежурства?

Кирилла Антонович услыхал, как за его спиною, затопали по скрипучему полу сапоги. Значит, часть охранников удалилась к месту несения скучной службы.

--Что у тебя ещё, - спросил полковник, скорее всего начальник этого отделения. Спросил так, словно не понимал, для чего ему вообще это слушать?

--У него вся одежда была изодрана.

--И, что?

--Ну … откуда … я и подумал ….

--Ротмистр, тут сидит человек в одежде селянина. Зачем он тут? Потому, что его одежда изорвана, и ты о чём-то подумал? Ступай, а? Без тебя разберусь. Если он агент подосланный, получишь награду за поимку. Если он никто, то думай дальше, о чём хочешь. Ступай, говорю!

Э-э, да ты не уставший, подумал помещик, глядя на поведение Его Высокоблагородия. Ты просто не опохмелён! И какая польза от такого открытия?!

Тем временем полковник треснул кулаком в соседнюю дверь, погодил чуть-чуть, и стал медленно сдвигаться в сторону своей двери.

От стука на свет вынырнул ещё один жандармский офицер в чине капитана. Или в этом отделении так принято, или полковник был в фаворе у этого офицера, но мундир капитана был также расстёгнут.

--Слушаю, Ваше Высокоблагородие!

--Разберись! – Полковник кивнул неопохмелённой головою в сторону табурета, временно занятого Кириллой Антоновичем, и удалился.

Капитан резво взялся за дело.

--Сухарев!

--Я, Ваше Благородие!

--Садись, веди протокол допроса.

--Слушаюсь!

--Кто таков? Имя, фамилия, год рождения, род занятий. Говорить надо внятно.

После вздоха помещик представился полностью. Всё же власть, имеет право задавать такие вопросы.

--Дворянин, говоришь? Штаны на тебе чужие, зипун с чужого плеча, а «балморалы» новые.

--Это, к вашему сведению, «оксфорды».

--Нет, фасон твоих башмаков «балморалы». И не спорь! Ты мне вот, что скажи. Как ты умудрился так разнокалиберно вырядиться? Думал, поди, жандармы все глупы, и не поймут, что не в своей одежде? Где взял? Украл? С убитого тобою селянина снял? Отвечать! – Заорал последним словцом капитан.

Кириллу Антоновича начало подташнивать. Постоянно сглатывая слюну, он начал рассказывать, как вошёл в первый попавшийся дом, и упросил хозяина продать одежду.

Но, чем более помещик углублялся в события собственного прошлого, тем отчётливее он понимал – его никто не слышит. И, соответственно, не верит. Потому дальнейшее объяснение не имело ни малейшего отношения к задержанию. Кирилла Антонович принялся повествовать о поездке на авто. А почему бы и нет, раз тебя никто не желает слушать?

--Не сметь мне врать! – Снова заорал капитан, и грохнул ладонью по столу. Писарь Сухарев, изнывая от однообразия в поведении офицера, отложил перо в сторону, и просто глядел перед собою. Сидел, и глядел в стену.
--Какое авто? Какой хозяин? Ты в грошовом одеянии и в дорогих башмаках! Ты решил, что я не понимаю смысла твоего маскарада? В рубище, и в «балморалах»!

--Дались вам эти башмаки!

--Не сметь! Кто таков? Для чего прибыл?

--Я уже ответил на этот вопрос.

--Ну, как знаешь. Сухарев! Ну-ка, покличь сюда вахмистра Зубова! Бегом!

В ожидании вызванного унтер-офицера, капитан не моргая глядел на Кириллу Антоновича, силясь проникнуть в его изворотливую душу, и в естество подлого агента.

Вот и случилось пополнение в стане допрашивающих.

--Ваше Благородие! Вахмистр ….

--Оставь, Никита Зосимович, оставь. Видишь, сидит тут человек, и не желает отвечать на вопросы.

--Не желает?

--Представь себе, правдиво не желает. Что мне с ним делать, не подскажешь?

--Дозвольте, я спрошу?

--Спроси, может, тебе ответит.

И тут из-за спины помещика выплыла фигура жандармского вахмистра, да-да, того самого жандарма с нашивками вахмистра, который был героем последнего видения. От неожиданности Кирилла Антонович улыбнулся ему, как доброму знакомцу.

--Чего лыбишься, убогий? Надо отвечать, когда Их Благородие спрашивают. А не отвечать не надо!

--… не надо, -  в один голос с вахмистром повторил Кирилла Антонович, прекрасно помня, что последует за этими словами.

Ровно через четверть секунды, после произнесения последних букв в словце «надо», помещик рухнул кулём с табурета на пол и, на всякий случай, откатился в сторону.

Кирилла Антонович был готов поклясться, что прекрасно слышал свист пронёсшегося мимо кулака, и как в помещении качнулся воздух.

Не всё разглядевший капитан живо поинтересовался.

--Ты не зашиб его? И половины силы достало бы!

--Я же ….

Но, не договорил, потому, как из того места, куда откатился помещик, раздались странно-знакомые звуки, сопровождаемые восклицанием «О, чёрт! Опять!»

Бедолагу задержанного стошнило. Видимо, после свершённого кульбита.

Капитан и вахмистр переглянулись молча. Похоже, что они задались одним вопросом на двоих.

--Что это с ним?

Кирилла Антонович с кряхтением поднялся на ноги, опёрся одною рукою о начальственный стол, а другою принялся утирать перепачканный рот. После же сделал то, что никак не поняли присутствующие офицеры.

Он указал перстом на перрон, кашлянул, сглотнул, и сказал.

--Прямо из царских конюшен.

Желания вступать в беседу после этих слов у жандармов не появилось.

--Не верите? Глядите! – И снова указал, но уже на входную дверь.

Офицеры одноголовно повернулись в указанном направлении.

Дверь отворилась, и вошёл неизвестный помещику унтер-офицер.

--Господин адъютант! Только-только отсемафорили – идёт литерный из столицы. Передали, что прямо из царских конюшен.

От двери к новоявленному и странному провидцу повернул голову только капитан, принявшийся суматошно застёгивать мундир.

По его глазам было видно, что он искренне желал разобраться в только что случившемся странном явлении, но, к сожалению, для него самого, наступило время произнесения заготовленных ему слов.

--Откуда он тут? – Это было сказано ещё спокойным тоном, но тут в права вступила программа поведения, предписанная для исполнения задолго до сегодняшнего дня, и резко изменившая отношение офицера к происходящему. Он начал играть ту самую роль, которую Кирилла Антонович недавно лицезрел.

--Его же нет в расписании?! Где Петрушин? Этого -  в камеру, всем остальным на перрон! Петрушин, слыхал? В камеру! И … приберись тут …. Всем глядеть в оба!