Король жизни и его свита

      

    Ему  было 50 и он давно не работал, а правильнее было  сказать, он вообще никогда и нигде не работал, прожив всё же  не мало, а именно,  полвека.

      Ещё в детстве ему успешно  внушили мысль о том, что он гениален, а гении не работают, как простые люди, они живут  за счёт своей гениальности.

      И это зерно о существующей его гениальности упало просто в благодатную почву, где росло и развивалось, и созревающая идея о том, что можно жить только за счёт своего имиджа, настолько не давала  ему покоя,  что он решил больше не мучиться и  воплотить  её в жизнь, назвавшись великим художником, Сержом Меланхольским, хотя, больше ему бы подошло  Серж  Страдальский, потому что страдать на публику у него получалось лучше всего. Он ещё ребёнком научился  с помощью  слёз  и нытья  выпрашивать у родителей желаемое. Он    даже окончил художественную академию ещё в те незабвенные  советские времена,  где конечно же,  из него должны были сваять гения, гениального художника, того Сержа Меланхольского, а в итоге склепали только тот  самый имидж, о котором он мечтал всю свою сознательную жизнь   и за счёт которого собирался теперь жить.  В этом месте,   его учеба закончилась.

    Скажем так, будучи объективными, Серж и вправду что-то рисовал, обычно в темно -синих или в ярко- ядовито- синих  тонах, и на этом и специалицизовался, на лазурной краске, но назвать эти его художества гениальными, язык не поворачивался. Тем не менее, он стал в своём мастерстве малевания лазуритом совершенствоваться, зная и будучи уверенным в том, что однажды его гениальность заметят, не только же родители увидели в нём гения, тем более, что их давно не было в живых, отца с матерью,  и на них рассчитывать уже не приходилось, потому плакать и ныть, чтобы получить желаемое приходилось уже перед совершенно незнакомыми ему людьми, которые быстро становились  некоей сердобольной группой поддержки этого гения, который, возможно, как он сам думал и как думали окружающие его члены той группы,  он  и  получит, призвание, но,  как и все великие, уже только  после смерти, но до этой смерти  надо же ещё  было как-то дожить. И потому, чтобы не умер  раньше срока, и чтобы дожил и стал посмертно гениальным, ему подавали, а он ваял- ваял лазуритом, всё громко плача и стеная о том, что не доживет, не станет гениальным, хотя он уже был гением, обретя статус гениального попрошайки и иждивенца, преуспевшего не только в рисовании разнокалиберных глаз,  птичьих, человечьих, и просто животных, которые он изображал    на своей   неповторимой  сине-ядовитой мазне   в стиле каменного века,  или манере  средневековья, где   он часто к глазам изображал, ещё  что-то на  подобии   висячих замков, тех, что держали по обычаю в тисках металлические ворота,  но  он был гением  и в умении просить подаяния, как он  сам и  называл свой стиль жизни, своё  умение  жить неплохо за счёт  других.

        Не смотря на выученную наизусть  слезливую  фразу  “Не хватает на кофе, хлеб  и полотно”, которую он произносил со всем театральным пафосом на который только был способен, и  в которой в зависимости от ситуации менялись слова, и вместо кофе возникала  вода,  или мастихины вместо кистей или  полотна,   ему этих подаяний хватало  с лихвой на выпивку, сигареты и просто на жизнь, не только на возможность и дальше совершенствоваться в своей ядовито- синей гениальности.

       Исключений Серж при выборе потенциальных жертв для поддержания своего имиджа не делал никому, тут подходили  и оба пола,  и все возраста,  и статусы, главным тут  было, это  получить желаемое, так как   родителей больше не было, о чем он тоже с горестно-печальным видом говорил на каждом углу, о том,  что он совсем один, забывая каждый раз о наличии бывшей жены и двух дочерей, но их почти косвенное существование в его жизни   всё  равно  означало для его имиджа “совсем   один”, так лучше поддерживался имидж его сиротства, и так лучше подавали, когда узнавали, что этот бедный гений одинок, как перст,  и они все просто  хором желали составить  ему  компанию   в его жизни, чтобы он мог и дальше пестовать свою детскую  идею о своей гениальности, оставаясь банальным трутнем, прочно усевшимся своим имиджем на шеи других людей из группы поддержки его жизнедеятельности,  его,  Сержа Меланхольского.

     И вот так он и дожил плохо ли, хорошо, до своих пятидесятилетних  седин, всё так же ваяя те птичьи и человечьи, короче,  животные глаза карего цвета на своих лазуритовых полотнах мастихинами, на которые у него вечно не хватало денег, и  которые никто не хотел покупать, никто не хотел признавать в нем   гениального художника,  а в его полотнах гениальные творения,  размерами  которые, в основном не превосходили  20 на  30 или 40, когда за рамки этих сантиметров он никогда  не выходил, как и за  пределы подрамника на который ставил чистые ещё не наполненные новыми идеями листы бумаги,  предназначающиеся для рисования.

       И  попутно  продолжал спекулировать своим бедственным положением, увеличивая ряды той, уже существовавшей на    постоянной основе,  группы поддержки его имиджа.

Серж даже не стыдясь говорил, что ему и дворником не устроиться, у него книжки трудовой нет и никогда не было, так сложилась его жизнь, да и для поддержания своего имиджа работать ему просто нельзя.

       Говорил и плакал, вернее плакала его горючими  слезами  водка, на которую ему подавали, думая,что и впрямь такой несчастный. Только он вовсе не  пропил совесть, как многим может показаться, кто узнал, что он был пьющий и в общем-то давно состоявшийся  алкоголик, у него её,  этой совести не было давным -давно,  собственно, уже с того момента, как в благодатную почву посеяно было зерно о его гениальности,  и   там же одновременно  сгнило  то, что зовется совестью, тоже почва оказалась подходящей для процесса гниения того, что было основным в жизни    человека, чтобы ему хотя бы  не захотелось жить за счёт других.

       Ну, а так как Серж всё же жил, будучи абсолютно бессовестным, то и  всем известное крылатое выражение, правда, не ясно  до сих пор кому принадлежащее, но  активно используемое непризнанным гениями,  стало его личной эгидой жизни, с которой он шел по этой  жизни,  вернее по чужим жизням, постоянно повторяя для не вразумлённых  ещё  темой его   гениальности известную фразу:   "Обидеть художника может каждый,  а материально поддержать - никто..."

       Хотя, это было совсем неправой и его поддерживали материально, правда, иногда всё же попадались  на его дороге и  такие субчики, которые не помочь, а всё же обидеть могли Сержа, заявляя с гордым видом о том, что не  подают, ибо считают  это ниже своего достоинства,  так как  сами никогда не протягивали   руку, даже в не лучших  для себя   ситуациях.

      Серж обычно выслушивал таких с безразличным видом, а потом всё же  сильно обижался, но всё равно  не унывал,  и когда такой нежеланный им  субчик, не подходящий на роль члена его   группы поддержки его имиджа тунеядца, удалялся из поля его зрения, он продолжал, всё жалуясь на глаза и болея, стойко держать  марку, рисуя и  дальше свои ядовито- синие полотна с карими глазами животных, и больше ничего не  делая в жизни, но зато  сохраняя  при этом свой липовый имидж гения, и плюя по дороге  на тех, кому      противно было  находиться  в  числе его  подающих, ведь он был король этой жизни и у него была свита, которая всегда делала короля, но что это была за свита, ого-го-го, те самые жертвы его прогнившей  совести.

16.01.2020 г
Марина Леванте