Отзыв на роман Гузель Яхиной Дети мои

Под  лучами «высокого немецкого» сердца

Роман  Гузель Яхиной «Дети мои» не о борьбе коммунистической идеологии с Церковью, не о раскулачивании и коллективизации, хотя жуткие картины насаждения новой, Советской властью своих порядков в Немецкой колонии Поволжья и являются тем «злом», которое встречается в хорошем историческом романе или сказке. Но это не сказка. Не сказка о «Деве-Узнице», хотя сказочными сюжетными элементами автор заботливо комплектует тело романа, скелетом которого являются четыре главы (об умирании от болезни Вождя Революции и его Госте – седьмая глава; о бронированном поезде и куда он заехал с новым Вождём на борту – шестнадцатая глава; об учёбе Вождя игре в бильярд, об игре с фюрером – двадцать пятая глава; и об идеях Вождя и их осуществлении, об отдыхающем на правительственной даче на Чёрном море Вожде – двадцать девятая глава), подготавливающие читателя к эпилогу – исторической справке о репрессиях, «Немецкой операции» и других «операциях». Об итогах смертоносной деятельности коммунистической партии в послереволюционной стране, а конкретно – в Гнадентале, переименованном в последствии в село Геннадьево Казахской ССР.
 
Роман о высокой любви Якоба Ивановича Баха к миру, высоких убеждениях, высоких эстетических чувствах, которые пронёс через всю жизнь сначала одинокий шульмейстер Гнаденталя, тридцатидвухлетний учитель «высокого немецкого», сконцентрированный на пунктуальности, порядке и высоких идеалах поэзии Шиллера, Гейне, и великого Гёте. Затем, он же –  домашний учитель, заточённой строгим отцом от посторонних глаз на своём хуторе, - юной Клары Гримм. Затем, он же – влюблённый в её голос и рвение к познанию мира, отвергнутый общиной Гнаденталя невенчанный муж её. Затем, он же – находчивый и трудолюбивый отшельник, заботливый хозяин хутора, садовод, рыбак, охотник, словом, – мастер на все руки. Затем, он же – выживший после жестокого налёта бандитов инвалид, влюблённый в образ Клары, растворившийся в нём, служащий ему и после её смерти при родах. Затем, он же – преданный единственный кормилец для новорожденной Анче, заставляющей его жить хотя бы ради неё. Затем, он же – немой летописец, истовый краевед, философ и сказочник – за козье молоко и пищу для ребёнка. Затем, он же – воспитатель и отец для подрастающей Анче и приблудыша киргиза Васьки. И наконец, он же – верный опекун своих детей, и снабженец свежими яблоками всего детского дома, пока дети не выросли.

Сила любви к Кларе, а затем к дочери не давала сойти с ума от увиденного, погибнуть, сгинуть из этого меняющегося, порой  пугающего кровожадностью и жестокостью людской, но прекрасного, лично для него, – мира. Мира, в котором он так любил: прогулки по чётным дням по дороге в сторону Волги, по нечётным – от неё, «колокольную обязанность» ровно в шесть, в полдень и девять вечера, ровность и опрятность улиц; небо – разное, звёздное, чистое, синее над колонией; дождь, снег, солнце, цветущий в вишнях и яблонях Гнаденталь, его ухоженные дома с расписными ставнями и довольными жителями. Он любил запахи земли, цветов, арбузного мёда, ветер, простор степи, плодоношение садов, священные воды Волги, в которой крестили детей и ручей, из которого он пил каждый день, сравнивая вкус воды в разные месяцы года, у каждого из которых было своё название; любил жужжание насекомых и звуки вообще: «Мир дышал, трещал, свистел, мычал, стучал копытами, звенел и пел на разные голоса…». - Всё это любил Бах, будучи шульмейстером, совершая ежедневные «визиты» и долгожданные редкие встречи со стихией грозы до полного восторга и изнеможения от воды и небесного «электричества».

А после чудовищного для Баха преображения Гнаденталя, в ходе которого появились: школа, ясли, детские сады, клуб, звероферма, свинарни, конюшни, дом колхозника, дом рыбака, общежитие, пионеры, отряды и пр., – он отблагодарил мир своим творчеством, и старался сохранить для людей мифы, суеверия, традиции, обряды, рецепты, пословицы и поговорки колонистов, которые публиковал комендант Гофман: «…У каждого гнадентальца, равно как и у всех волжан с детства воспитано в теле чувство «большой реки»: где бы он не находился, – в лесу или в степи, – организм его может безошибочно определить направление и даже с закрытыми глазами найти дорогу к Волге…». Любил Бах и Волгу, будучи немым отшельником на одиноком хуторе на другом берегу реки, имя которой  полнокровно пульсирует в теле романа почти на  каждой странице, сначала как друг и союзник, которая разливала зори и «вышивала по ним волнами такие узоры, что у стоящего на утёсе Баха от восторга пощипывало глаза…», а потом превратилась в реку «мнимой красоты» – «полную смерти», где «дно её устлано мертвецами, вода состоит из крови и предсмертных проклятий», реку – «кладбище оружия», реку – «сплошной обман».   

Описанная в романе подвижническая жизнь учителя, затем хозяина хутора, немого сказочника-пророка, который счастливыми сказками добивался урожайности колхоза ради всеобщего блага, процветания бывшего Гнаденталя и здоровья его жителей; летописца, обогатившего своим литературным трудом тщательно истребляемую Советской властью культуру поволжских немцев – драматична, полна лишений, несправедливости и обид. Но чистое немецкое сердце Баха, отзывающееся на каждое изменение в мире – горело любовью до конца познания этого мира.
Страх за любимую Клару, потом за Анче и её возможную немоту из-за его немоты, страх за неурожай или сап, от которого умирали как животные, так и люди – владел Бахом, командовал им и часто выручал. Но когда стал не нужен, – отпустил своего носителя из хутора, добросовестно отремонтированного им для будущих советских детей, для которых был оставлен и томик Гёте, и новенькие срубленные кровати, деревянная посуда и утварь; хутора, пережившего тяжёлые годы Разорённых Домов, Нерождённых Телят, Большого Голода и других. И утиный пух из перины, верно служившей шульмейстеру в его комнатке за стеной класса в Гнадетнале, а потом Кларе  и Анче, и ему самому во время Вечного Ноября долгие годы на хуторе Гримм – отпустил. Страх отпустил Баха и в степь, где даже волки его не съели, отпустил в Волгу, которая приняла бы не боящееся уже боли и холода тело в свои воды, но не успела. Спасли! (Арестовали, приговорили и наказали).

Тема романа не нова – судьба человека в меняющемся мире, в рамках определённых автором исторических событий. Стойкость и выносливость Якоба Баха, живучесть и прозорливость его, предупредительность его мыслей, взвешенная верность поступков – восхищает! Задача романа в поучительной приспосабливаемости личности к условиям жизни ради самой жизни, что определяет и  сюжет романа, и интерес к нему читателей в двадцать первом веке.

Но какими средствами владеет автор в достижении своей цели, создавая насыщенное событиями, зачастую достоверными и возможными, и героями, реальными и вымышленными, - художественно-историческое произведение, в которое вплетены и фольклорные струны, и линии судеб, запечатлённые в хрониках  и официальных документах, и вымысел, и волшебство сказки – рассмотрим подробнее.

1. Музыкальность текста первой главы, которая как увертюра к опере знакомит нас с инструментами, намекает на основной мелодический рисунок произведения. Текст наполнен звуками природы: «Бах просыпался и, лёжа под стёганой периной утиного пуха, слушал мир»; «громкий хруст исходил от мощных челюстей, перемалывающих пищу» (об Удо Гримме), «сковорода шкворчала», «вишнёвая косточка просвистела мимо и запрыгала», «Гримм со стуком поставил на стол пустую тарелку», «рюмки громко дзынькали», «скрипучий старушечий голос» (в доме Гримма); «птица варакушка свиристела», «Анче свиристела в ответ, повизгивала и верещала» (об Анче).
2. Сказочность некоторых персонажей, предметов и явлений, окружающих их. Гоголевский гротеск: Бах «заскулил по-животному», утопая в «тесте из брёвен», «предметы теряли очертания и таяли, стекая по склонам оврага», Бах «словно плыл по кисельному морю» (Бах заблудился на хуторе). Удо Гримм «толстыми сосисочными пальцами (…) брал из бочонка квашеную капусту и отправлял в рот». У босой Тильды за «жужжащей прялкой» показалось больше пяти пальцев на ноге. Горбун Гофман изображён полутонами, его образ «покрывал слой угольной пыли», жители Гнаденталя, ставшие похожими на рыб и мышей в Годы Рыб и Мышей.
3. Создание автором образов-символов: томик Гёте – символ «высокого немецкого» духа и языка, пуховая перина – символ защиты от холода и зла, яблоки – символ плодородия земли, сытости и здоровья людей, река Волга – и жизнь, и смерть одновременно.
4. Описание Ленина, Сталина и Гитлера без называния их имён:
«Вождь умирал», «это она лежит сейчас (…) сипит и стонет устало (…) она – идея мировой революции» (О Ленине); «он и сам был невысок, но здесь возвышался каланчой», как равная ему улыбалась только «бронзовая Екатерина» (О Сталине); «Между лбом и челюстью, ровно посередине, темнел маленький квадрат усов» (О Гитлере).
5. Натуралистичность и физиологичность описаний телесного. Рождение Анче: «сначала голова, крупная, горячая, облепленная липким пухом, с пульсирующим пятном родничка на темени; затем крохотные плечики, красные ручонки со сжатыми кулачками; круглое брюшко с сизой верёвкой пуповины; ножки с горошинками пальцев».
6. Удачный авторский приём контрастной подачи информации ради динамики текста: перекличка сюжетов сказок Баха об урожае хлеба и итогов «работы»  ВКП(б) по конфискации излишков такового и др.; фиксация ударов Вождя на бильярде и результаты коллективизации и др.
7. Предвещание. Опережение читательской «чуйки» и подсказки возможного развития событий: «знал бы, что будет после, – ни за что бы не разрешал, а выгнал бы с хутора взашей» (автор о переживаниях Баха о Ваське и Анче) и др.
8. Торможение читательских догадок, отвлечение многословными деталями и описаниями от сути повествования – фокус задержки читательского внимания на тексте: читатель узнаёт, что Клара умерла только после того, как автор это позволил. Автор создаёт события в удобный для него момент времени, например, «ночной гость» на хуторе в темноте, изловленный Бахом в сеть. Его лица мы не видим целую страницу, а это киргиз Васька.
9. Хитрые авторские отступления в унисон мыслям сначала говорящего, а затем, что более ценно, – немого героя, у которого нет диалогов, а - только мысли, мычание и язык тела. Согласность мыслей автора с мыслями Баха – усиливает эффект «правоты» последнего.
10. Авторский переход в позицию других героев: Васька называл Баха стариком, а Анче – девчонкой и автор тоже.
11. Использование разговорного русского, киргизского, немецкого языков в сочетании с литературным русским. Этот приём приближает образы героев к читателю: «шобла», «волынить», «быковать», «стырить», «хапнуть», «айдаком», «алдыром» и др.
12. Метафоричность: «Дома покрылись морщинами трещин, лица – трещинами морщин»; хутор «плыл кораблём посреди океана, не нуждаясь более в берегах» и др. Образность: через образ Анче автор напоминает читателям, что мы все бывшие дети, и когда-то познавали мир органами чувств, как она, обжигаясь, копя опыт ошибок.
13. Юмор. Гротескное описание Арбузной Эми, дискуссии Гофмана с немым шульмейстером, игры Анче и Васьки, «беспокойство» под диафрагмой у Вождя как «беспокойство» о стране и др.

Вывод
Название исторического романа Гузель Яхиной «Дети мои» звучит как обращение к потомкам от имени ушедшей эпохи. Слова эти одухотворяют роман призывом: любить мир, радоваться ему, трудиться, учиться, слушать сердце, жить по совести и к людям, и к зверю, и к яблоне – обращаться с благодарностью, дружбой, заботой и любовью. Слова эти звучат как завет, как напоминание.  «Высокое немецкое» сердце Якоба Баха осветило своими лучами, словно солнце над Поволжской степью, жизни простых людей, ставших, по воле случая, родными ему: «жену» – Клару, «дочь» – Анче, «ученика» – Гофмана, «сына» – Ваську и «детей» – Анче, Ваську и детдомовских детей, – которых Яков Бах  обучил, взрастил, воспитал и облагодетельствовал в каждой одноимённой главе романа.