Дом обуви. Глава 5

     И мы с ним поехали. Правда, оказалось, что в это слово дядя Паша вложил более глубокий смысл, чем я думал. Вначале мы пошли. Я думал, что до ближайшей троллейбусной остановки, которая почти напротив ипподрома находится, но нет, дядя Паша сразу на Скаковую направился. Оказывается он каждый раз от Белорусской и обратно пешком ходил. Я вообще в то время предпочитал транспортом общественным не пользоваться, старался тоже везде пешком ходить. Во-первых, денег жалко было, а во-вторых, мне это интересней было. Ну что можно увидеть, когда ты в метро или на троллейбусе едешь. Усталые и злые от этого лица окружающих тебя людей? Все раздражены, чуть, что скандал за скандалом разражается, бывает до рукоприкладства доходит из-за любого пустяка. А уж, если ты кому-нибудь на ногу в той толчее, какая в общественном транспорте бывает, наступишь, тебя убить за это готовы.

     А когда пешком идешь, даже если быстро, и ты спешишь куда-нибудь, все одно, столько интересного вокруг видишь. И у людей, которые пешком ходят, лица совсем другие, спокойные что ли. Они улыбаются друг другу, разговаривают, даже смеются. С теми, которые в троллейбусы набиваются, не сравнить.

     И о деньгах забывать тоже нельзя. Три раза в день на троллейбусе проедешь, двенадцать копеек прокатаешь, а на эти деньги можно книгу стихов купить, если она тонкая и в мягком переплете. Поэтому я с радостью предложение дяди Паши принял. Мы шли и о лошадках разговаривали, какая и почему тот или иной забег выиграть смогли. Разговаривали, это я, конечно, сказанул, говорил-то один дядя Паша, а я молчал, да внимательно слушал. Интересные вещи он рассказывал. Понял я, почему его "экспертом" кличут. Он такие тонкости замечал. Лошади на старт только выходят, а он уже может определить, какая, в каком физическом состоянии находится. А кроме физического, очень важно оказывается душевное состояние лошадок понимать. Я об этом никогда даже подумать не мог. Считал, что у лошадей ни настроения, ни настроенности на работу не существует. Вроде столько уже терся среди них, а вот на такие вещи внимания не обращал.  А дядя Паша мне все это разъяснил и с тех пор я понимаю, что и лошади и собаки с кошками, которые среди нас живут, такие же живые и, далеко не безмозглые существа, и им свойственны все те же проблемы, что и людям.

     Только там, когда мы уже на Ленинградский вышли я и обратил внимание, что прихрамывает мой попутчик, да сильно. Ну, я ему вопрос и задал, нога болит или что?

    - И, милый, - в своей обычной манере, заговорил дядя Паша, - там болеть нечему. Деревяшка с железкой разве болеть могут? У меня же протез, еще с сорок пятого я на нем ковыляю. 

    Я от  удивления чуть не остановился, а он смеется:

    - Ты, что паря? Ты же вроде наблюдательный, я за тобой давно присматриваю. Ты же совсем другой, чем вся та шантрапа, которая нас с тобой на бегах окружает. Зачем ходишь туда, понять не могу. Разговоры, что ради лошадок, как мне кажется, ты для отмазки ведешь. Ну, это твое дело, меня оно совсем не касается, да и не интересует, честно говоря.  А вот то, что ты не заметил, что я на протезе хожу, меня несколько удивило, да и задело немного. Мы же с тобой почти в друзей за последнее время превратились, а ты…, - и он даже от меня отвернулся.

    Мне так стыдно стало, но я не знал, что надо сделать для того, чтобы его прощение испросить.

    - Да, ты не казни так себя, Ванюша, - услышал я дяди Пашин голос, - я ведь тебя не осуждаю. Я только о своем удивлении сказал, а потом сам понял, что мы с тобой все время или в помещении, да еще при большом скоплении народа, или на ограниченном пространстве встречались. Поэтому, палочку мою ты, конечно, видел, а вот понять, что я инвалид, не имел даже возможности, хотя в наблюдательности тебе не откажешь.

    За разговором мы незаметно прошли с пол-остановки, и тут дядя Паша неожиданно остановился перед типовой кафешкой, одноэтажным небольшим отдельно стоящим застекленным зданием, и спросил:

     - В этом кафе вас Герка угощал?

     - Какой Герка? И чем угощал? – встречно спросил я.

     - Ну, Герка, наш, с бегов, - в голосе дяди Паши появилась неуверенность, - а угощать - вином. Я же вас сюда послал, когда мы с вами познакомились. Ты тогда еще со своими приятелями был, - потихоньку, глядя на мое недоумевающее лицо, продолжал еще говорить дядя Паша, хотя уверенность в его голосе совсем пропала.

    - А, - вспомнил я, - так мы тогда сюда не пошли, да и не собирались совсем. Да и не пьем мы дядя Паша, тем более, такую гадость, как дешевый портвейн.

     Я пригляделся к маленькой табличке, которая была прикреплена сбоку от двери на стене кафе, посмотрел на небольшую очередь, скопившуюся у дверей, и спросил:

    - А откуда ты информацию получил, что именно в этом кафе Герка свой успех отмечать собрался?

     - Никакой информации я не имел. Просто знал, что некоторые деловые угощали здесь жокеев, вот и подумал...

     - Дядя Паша в Москве есть два ресторана, попасть в которые практически никакой возможности обычные люди не имеют. Они особые эти рестораны. И прежде всего тем, что в них любимые всеми блюда национальных кухонь подают, соответственно в одном грузинской, а втором  -  узбекской. Ну, а главное, возможно в том, что хотя они считаются одними из самых дорогих, репутация их постоянных посетителей растет по мере увеличения ими числа посещений. Это "Узбекистан" и "Арагви". Так вот, я этого ранее не знал, но это кафе, дядя Паша филиал "Узбекистана". Думаю, что цены здесь не по Геркиному карману.

     Дядя Паша только голову почесал, ничего говорить не стал, а повернулся и пошел дальше. Я так и не понял, может он обиделся, но не знал, на что там можно обижаться. Но дядя Паша до самого метро так и дошел, не сказав ни единого слова. И лишь в поезде, когда нам удалось на Кольцевой сесть рядом, он меня спросил:

     - Ты сам-то бывал в тех ресторанах, о которых рассказывал?

     - Дядя Паша, откуда? Где бы я столько денег взял, да, как бы я туда попал? Я в своей жизни только в ресторан "Пекин" ходил. Он рядом с институтом, в котором я учусь, находится, и считается традиционным местом, где наши студенты праздники отмечают. Дважды я там побывал, после возвращения с гор. Я ведь альпинизмом и горным туризмом занимался. Когда все лето в горах проведешь, то после возвращения, так хочется чего-нибудь вкусного и непривычного поесть, просто мочи нет. Вот мы с ребятами в первый же вечер после возвращения в "Пекине" и отрывались. Знаете, что заказывали? Как вспомню, самому смешно. Медуз жаренных, салат из ростков бамбука, какие-то синие яйца, рисовую лапшу и много чего еще, все и не вспомню. Но, в чем уверен – пили китайскую рисовую водку, а запивали ее русским квасом. 

    - А я, как из госпиталя вышел, все меню в Московских ресторанах изучил, но не по бумажкам, а по тарелкам, в которых все эти кушанья на стол подавались. Мне такую пенсию назначили, что мама не горюй. Вот я и принялся ее в ресторанах оставлять, свое горе, пытаясь в рюмке утопить. И в этих тобой указанных тоже не по разу побывал. Кормят действительно превосходно, а вот публика там с гнильцой встречается. Несколько раз мы, фронтовики, в ресторанах такую бучу устраивали с поганью всякой, которая за всю войну ни разу не удосужилась пороху понюхать, а лишь спекулировала на человеческом горе, что менты потом с ног сбивались, нас усмиряя.

     Последнюю фразу он мне уже на лестнице договаривал, когда мы на станции Ботанический сад переходили с Кольцевой линии на Рижский радиус. "Вот почему дядя Паша на улице замолчал, - решил я, - молодость он свою бурную вспоминал". В вагоне народа было битком, но какая-то женщина встала и уступила дяде Паше место. Я же пару остановок проехал в таком сдавленном состоянии, что, выйдя из вагона, вынужден был немного постоять, отдуваясь, чтобы прийти в себя. "Мир", прочитал я на стене тоннеля. Первый раз я на этой станции оказался, но ничего интересного там не увидел, поэтому устремился за дядей Пашей, который опираясь на палочку, уже подходил к эскалатору.

     Только на улице я его догнал. Быстро инвалид ходит, я даже ему мысленно поаплодировал. Подошел, а он на меня посмотрел, как-то странно, и произнес:

     - Ваня, мне на ходу говорить тяжело, давай до дома дойдем, там и наговоримся.

      Я естественно с ним согласился, тем более, шел по незнакомому месту, мне же все вокруг интересно, подробней рассмотреть хотелось, а, когда разговаривать приходится, особо не порассматриваешь. Дома вокруг такие мощные стояли, чувствуется что кирпичные и недавней постройки, послевоенные значит, все разные. По высоте не очень отличались, этажей по десять в основном, а вот внешне – не спутаешь. Некоторые так просто красивые. С такой отделкой, различными навершиями в виде башенок,  с фронтонами симпатичными, арками и даже колоннами, а уж карнизами и балконами такими, что можно остановиться, голову вверх задрать и так простоять незнамо сколько, только глаза переводя с одной детали на другую, да голову слегка поворачивая, залюбоваться можно. А некоторые – коробка и есть коробка, явно совсем недавней постройки, когда Москву уродовать бетонными безликими кубиками стали. Хорошо здесь до этой серятины дело не дошло, Я и дальше пошел бы, проспект-то еще не закончился, до монумента космонавтам идти и идти, но дядя Паша направо в какой-то магазин продовольственный завернул и сразу же к винному отделу направился. С ним все продавцы здороваются, значит и здесь он свой человек, только смотрят, как-то странно, как на приведение что ли. А в винном, так я вообще удивился. Мы только подошли, да поздороваться успели, а продавщица женщина лет пятидесяти, ровесница его значит, сразу спрашивает:

    - Паша, ты куда делся? Болел или уезжал куда? Тебя же, сколько лет не было? Мы уж грешным делом тебя похоронить успели. А ты вот он жив здоров. Это хорошо, долго жить будешь. Тебе, как всегда?

     Он только кивнул, а она:

     - Иди в кассу, да побыстрей, он у нас давно закончился, я для себя одну бутылку придержала, но по такому случаю с тобой поделюсь.

      Дядя Паша на меня с улыбкой посмотрел, да спросил с легкой такой издевкой:

     - Два с полтиной-то имеется?

     Я из кармана смятый трояк вытащил и ему протянул. Он хмыкнул что-то не понятное и с трояком в руке к кассе захромал. Затем из кармана авоську достал и в нее бутылку неизвестно чего, в газету завернутую, положил. Продавщице кивнул, да на улицу устремился. Решил я, что ему так выпить хочется, что удержаться трудно. Не раз я видывал, когда такие вот с трясущимися руками прямо у прилавка бутылку открывали и к горлышку ее припадали, только кадык вверх-вниз ходил. Дядя Паша вообще не медленно ходил, но тут, наверное, собственный рекорд побил, я за ним чуть ли не перебежками вынужден был двигаться. Он за угол, во двор дома огромного, к ближайшему подъезду подошел, дверь так резко открыл, что мне подумалось, если все жильцы так с ней обращаться будут, то долго она не прослужит. Три ступеньки до лифта одним махом преодолел и с мукой на лице стоял и смотрел через сетку, лифт огораживающей, как это чудо техники медленно и, поскрипывая, вниз спускается. На шестом этаже мы вышли, он к двери дерматином обитой подошел, ключом ее открыл и меня первым пропустил. Я вошел, оглядываюсь. Чистенько и аккуратно, коврик перед дверью лежит вязанный. Он обувь снял и тапочки домашние, стоптанные совсем, одел, а мне кивнул, не разувайся мол, но я свои туфли тоже скинул и за ним на кухню пошел. Я думал, он сразу за стаканом потянется, а он на табуретку сел, а мне на стул показал:

     - Присаживайся Ванюша. Давно у меня гостей не было. Не люблю я у себя людей посторонних, а вот тебя решил пригласить. Нравишься ты мне, серьезный, вдумчивый такой, смотришь на все и с любопытством и с интересом. Думается, толк из тебя будет со временем. Я, когда в твоем возрасте был, также о себе думал, но война все карты спутала.

   Он замолчал и в окно начал смотреть, а там такое небо голубое и чистое, ни одного облачка, прямо, как на заказ, весна все-таки. Только в том состоянии, в каком тогда дядя Паша был, эта голубизна и безбрежность, наверное, не совсем кстати были. Глаз не на чем остановить, зацепиться ему не за что было. Вот дядя Паша и не смог там ответа на те вопросы, которые у него в голове возникли, найти, пришлось ему мысленно на свою кухню вернуться.

     - Давай-ка мы с тобой чайку попьем, - вдруг засуетился он, - у меня хорошая колбаска имеется, мы сейчас, пока чайник не закипит, бутербродики с ней сообразим, - и он к газовой плите направился.

     Я вокруг оглянулся, не так, чтобы посмотреть, как он здесь живет, как с целью понять, где бутылка-то вожделенная, но ее нигде не было видно. Чудеса, думаю. Вроде бы человек так выпить хотел, что казалось, удержи не было, а домой пришел, и все, как ножом отрезало.

     А дядя Паша уже у холодильника колдовал, доставал оттуда что-то, да на столик, рядом с ним стоящий, выкладывал. Чайник у него со свистком был, вода в нем закипела, вот он сразу же сигнал и подал, снимайте меня, а то, как выкиплю, будете знать, что почем. В общем, пока дядя Паша суетился, я уже все на кухне рассмотреть смог. И вышивки всякие на столе лежащие отметил, и слоников, одного за другим выстроившихся на полке над моей головой. Такие вещи на обычной кухне не часто встретить можно,  а все остальное, как везде было. Но вот, что меня поразило так это календарь отрывной на стенке висящий. Дата там была какая-то странная – 14 октября, хотя тогда май месяц уже то ли начался, то ли вот-вот начаться должен был. Я присмотрелся, а на календаре том и год совсем другой указан, который уж точно пару лет тому назад был.

     - Удивляешься? – меня дядя Паша, чай в две чашки наливая, спросил, - я с тех пор, как Полина, моя жена, умерла, один живу. На календаре тот день, когда она последний листок оторвала и все…

     Он замолчал и опечалился. Я молчу, потому, что не знаю, что говорить можно, а скорее не так, что в таких случаях нужно говорить. Да и нужно ли, я совсем не знал. Потому и молчал.  А вот почему дядя Паша молчал, я не мог понять. Я уже есть захотел незнамо как, а он рядом со столом стоял с ножом кухонным в руке и молчал. Мы вместе помолчали, а потом, он очнулся, наверное, мне головой кивнул, да принялся хозяйствовать.  Вначале хлеб порезал, по паре кусков каждому маслом намазал и колбаску, которая пахла так вкусно, что голова кружиться начала, на него положил. А затем уселся напротив и с хитрецой на меня посмотрел:

     - Я так думаю, ты меня за старика принимаешь. Мол, дяде Паше под шестьдесят где-то. Так, я тебя спрашиваю? – спросил он и на меня в упор взглянул.

     Мне только и оставалось, что головой кивнуть, да забеспокоиться, неужели я ошибся в своих предположениях?

     А он меня сразу же успокоил:

     - Да не начинай ты так переживать, Иван. Я сам, стоит мне с утра в зеркало посмотреть, старика там вижу, не совсем, конечно, дряхлого, но все же, - и он так внимательно себя всего сверху донизу осмотрел, - А ведь мне осенью всего 43 стукнуло.

    Я даже рот от удивления открыл, настолько сказанное им не соответствовало моим понятиям о соответствии возраста и внешнего вида людей меня окружающих. А дядя Паша лишь улыбнулся и не сказал, а так по-отечески тихонько произнес:

    - Вот, что Ваня, мне выговориться нужно. Сам с собой я, конечно, постоянно разговариваю, но это совсем не то, что с живым собеседником. Поэтому,  давай договоримся. Я тебе о своей жизни рассказывать буду, а ты слушать. Чай пей, бутерброды ешь, можешь все четыре съесть, я себе потом еще сооружу, и слушай. Хорошо? Надоест слушать, допивай чай, доедай бутерброды и можешь валить отсюда, я тебя держать не буду. Можешь идти на все четыре стороны. Моя квартира 29, а в 30-ой живет Сашка-боксер, так что можешь уходить, но только после того, как ты с чаем да бутербродами покончишь. Ну, а, если останешься и до самого конца меня дослушаешь, ничего больше я тебе дать не смогу. Согласен или нет?

     Честно говоря, я из его этой эмоциональной речи ничего толком не понял. Уяснил лишь, что человеку помочь надо. Уселся поудобней, чашку в одну руку взял, а бутерброд с колбасой в другую, и приготовился слушать историю жизни человека, о котором, при всем своем к нему уважении, кроме того, что он любит и знает о лошадях все на свете, ничего другого не знал.