Тимофеев день

Все шло по сложившемуся годами графику. Летом мать – баба Аня – засолила огурцы, Тимофей повыдергал лук и связал его гроздьями, с моркови счистили землю и закопали морковь в ящик с песком. В сентябре выкопали картошку, ссыпали в подпол, разъехались последние дачники. В ноябре повалил снег и Тимофей с матерью начали зимовать.

Все было предсказуемо: утром протопить печки – лежанку в кухне и голандку в комнате – наносить воды и смотреть телевизор, если наметет, выйти почистить вокруг дома, вечером опять телевизор, потом подтопить на ночь и спать.

И так до весны, пока не вернутся в свои дома городские соседи, не привезут свежие новости, не начнут копать, сажать и строить. Тогда и у Тимофея с матерью будет работа в огороде, а пока зима – морозы, снегопады, одиночество.

Все было предсказуемо, кроме того, что телевизор перестал показывать. И ладно бы летом, когда на земле дел по горло или осенью, в грибную пору, но теперь! Перед самым Новым годом! А ведь какая программа обещана: певцы, юмористы, фильмы. Баба Аня очень любит все эти советские фильмы, а Тимофей – сериалы про следователей и бандитов. И обращение президента на фоне кремлевской стены привыкли смотреть в полночь – торжественно от его слов в доме становится. Чувствуется, что не одни они тут в глухой деревне, а вместе со всей страной в эту минуту. Приятное такое ощущение праздника.

Еще не рассвело, а баба Аня уже утеплилась, надела истертую шерстяную жилетку поверх халата, повязала на голову платок, сунула ноги в домашние валенки – по полу поддувает, а ноги больные – уселась на диван, взяла пульт. Включает – телевизор сломался, ни один канал не показывает. То все четыре работали, а теперь светятся серым, шипят и больше ничего.

– Тимка, просыпайся! Телевизор сломался!

Вчера была автолавка и Тимофей на остатки материной пенсии купил бутылку. После водки его не добудишься. Мать поворчала, обозвала его от души на все лады – да что толку. Постучала по телевизору кулаком – не помогло. Выключила.

Проснулся Тимофей только к рассвету. Проснулся от беспокойства: оставил ли он вчера себе на опохмел? Одно дело летом напиться, утром всегда можно по соседям-дачникам пройтись, нет-нет, да и нальет кто-нибудь полустаканчик, все-таки не звери, но Тимофей их добротой не злоупотребляет – раз-другой в неделю попросит, не чаще. А когда не пьет, помогает за просто так: кому дорожки прокосит, кому лисичек из бора принесет, вроде как в благодарность за понимание или в кредит до будущего похмелья. Но совсем другое дело зимой – кругом ни души, самому о себе надо заботиться.

– Вставай, ирод, – сердилась баба Аня, – воды нет, матери чаю не выпить.

Она грузно ходила по дому, скрипя половицами, заглядывала то в одно окно, то в другое, то в третье, будто бы ожидала оттуда перемен.

– Телевизор сломался, чего делать-то теперь? Новый год скоро, ирония судьбы...

Тимофей плохо понимал спросонья, какой сегодня день, когда Новый год и чего теперь делать. За окнами та же картина, что вчера и позавчера, и месяц назад: поле белое до горизонта, за полем чернеет старыми елками лес.

– Оставил бы на праздник. Что тебе вчера не терпелось? – злобно бормотала мать, отвлекаясь от кряхтения и жалоб на больные ноги.

– Не гунди! – вяло скомандовал Тимофей, – мне бы поправиться, – и, шатаясь, пошел в кухню.

Под столом нашел вчерашнюю бутылку, слава богу, с остатками, допил, зажевал высохшим хлебом и сел на табуретку у окна.

– Ты смотри, – задумался он вслух, – сыпет и сыпет, к вечеру не раскопаешься.

Тимофей чувствовал, как медленно теплеет внутри от водки, как обмякла спина, стало легче дышать, захотелось курить, и зима показалась не такой уж тягостной – стала светлой, предпраздничной.

На подоконнике который день цвела розовым кособокая герань, но только сейчас Тимофей заметил, как красиво она смотрится на фоне окна, за которым снежная гладь, словно чистый лист. Сюда бы настоящего фотографа, фантазировал Тимофей, какую красивую карточку можно было бы сделать. Там – белое, тут – розовое. Там мороз – тут тепло.

Но окажись здесь настоящий фотограф, вряд ли бы он стал снимать цветы на снегу, его бы привлек сам Тимофей. Хороший бы получился портрет на фоне окна. Мужчина без возраста – то ли ему сорок, но много пил и выглядит на шестьдесят, то ли ему под шестьдесят, но хорошо сохранился и выглядит гораздо моложе своих лет. Полутемная изба, стол, накрытый клетчатой клеенкой со скрученными в трубочки краями, на столе миски, кастрюльки, хлеб. На полу пустая бутылка, под столом трехлитровые банки с солеными огурцами, литровые – с грибами. К стене, на выцветшие обои, приколоты вырезанные из журналов лики святых, картинки, календарики. Он в штанах, в майке, на ногах валенки – длиннорукий, с острыми коленками, щуплый. Узкие скулы, прямой нос, светлые волосы пополам с седыми, припухшие красные веки, но голубые-голубые глаза, такие бывают у стариков, когда лицо со временем высохло, а глаза остались влажные и яркие. Сидит Тимофей нога на ногу, плечи опущены, руки без дела, смотрит синими глазами то на герань, то на сугробы за двойными рамами и вздыхает.

– Затопил бы ты уже, ноги застыли, – спугнула мать Тимофееву задумчивость.

И снова все пошло по графику: ведра, дрова, лопата. Все, кроме телевизора. Как ни барабанил Тимофей по нему, как ни вертел антенну, ни дергал провода – не работает.

В три часа опустились сумерки, к четырем совсем стемнело. Послышался шум большой машины – хоть какая-то новость. Тимофей посмотрел в кухонное окошко: за деревней по дороге ехал грейдер, светил фарами.

– Чистят? – спросила мать с дивана.

– Чистят, – ответил Тимофей.

Вечером проехала легковушка, потом на станции, за лесом, прогудел паровоз.

– Почтовый пошел, – объявил Тимофей.

– По расписанию, – баба Аня сверилась с часами на стене.

Тоскливо было без телевизора, непривычно. При телевизоре зимнее безделье так остро не ощущалось, а теперь деть себя стало некуда и вопросы одолели: что там дальше в сериале? Какие новости в мире? Когда закончится снегопад?

От безделья Тимофей больше обычного выходил на крыльцо курить, слушал лай собак из дальних деревень, вглядывался в темное небо и все размышлял, как телевизор наладить. Потом вспомнил, что в сарае у него соседский телевизор стоит тряпкой накрытый – москвичи оставляют на хранение, чтоб под присмотром был. На радостях даже докуривать не стал, зажег в сарае свет, попереставлял там всякий хлам, добрался до телевизора и притащил его в дом. В доме звучала песня.

Из дальнего угла темной комнаты, под треск поленьев пела баба Аня: «Сказала мать: бывает все сынок, быть может ты устанешь от дорог. Когда придешь домой в конце пути...».

– Брось самодеятельность, – прервал ее Тимофей, устанавливая соседский телевизор на стол, – сейчас нам сама  Алла Пугачева петь будет!

Баба Аня радостно засуетилась, зажгла весь свет и выжидательно застыла рядом с сыном. Он что-то подключил, нажал, покрутил  – не работает.

– Значит, это у них там где-то, – баба Аня многозначительно ткнула указательным пальцем верх.

– Ладно, так переночуем, а завтра пойду в Загорское, – решил Тимофей, – поспрашиваю, работает ли у них. Может, авария какая в стране, а мы тут по нашему телевизору зазря стучим.

Спать легли рано, обычно в это время только чай наливали и новости смотрели.

– Сегодня после новостей «Любовь и голуби», – посетовала баба Аня из своего угла и поскрипела кроватью.

– А потом концерт, – разочарованно отозвался Тимофей.

Проснулись рано, как в старые времена, когда корову держали, когда был жив Тимофеев отец и работал на железной дороге. Ночью снегопад приостановился. По темноте сходил Тимка за водой, благо городские соседи, с которыми колодец делили, этим летом фонарь поставили, принес из дровника дрова, затопил. Потом полежал еще часок, дождался, когда начнет светать, оделся основательно и вышел из дома.

Под свежим снегом угадывалась тропинка – это Тимофей на днях к автолавке выходил – по старому следу вышел на дорогу, а там хорошо почищено. Огляделся Тимофей вокруг, оценил розово-фиолетовый цвет неба за лесом и пошел в дальнюю деревню правду искать.
Идет, наслаждается – такая кругом красота. Поля белые-белые, никаким следом не тронутые, бор мохнатый, величественный. Сколько елки на себе снега держат! А воздух – влажный, густой, со вкусом хвои. Во рту такое ощущение, будто кусок льда, содранный со ствола, рассасываешь. Тишина, безветрие. Птицы перекрикиваются, и каждый их визг чисто-чисто слышно.

До Загорского полтора часа ходу. Там почта, магазин, школа – там люди. В детстве Тимофей в загорскую школу каждое утро ходил: и в мороз, и в жару. Дойдет до Филипповки, там с другом Сережкой встретится, дальше вместе. А бывало, Серегин отец по хозяйству ехал, лошадь запрягал и довозил их до школы: если лето – в телеге, если зима – в санях.

А теперь все, нет Филипповки – десять лет как сгорела. Громкое было событие – вся область гудела. Лето стояло сухое, как-то вечером они с матерью гарь почувствовали, выскочили во двор – из-за леса черный дым. Бывает, траву палят, но от травы дым серый, а тут горизонт черным заволакивает. Побежал Тимка в Филипповку – там огонь. Ветер пламя раздувает, с сарая – на баню, с бани – на забор, по траве – к соседнему дому. И все мгновенно. Какие уж там пожарные, где им угнаться. Хорошо хоть все выскочить успели и скотину вывели. Когда стало понятно, что уже ничем не поможешь, Тимофей отошел в сторонку и наблюдал, как красиво горит. Бабы кричат, коровы мычат, дети плачут, а он любуется: сумерки, небо темное, а огонь рыжий плещется, гудит, бросается, освещает лес и пруды, и людей. Ругал себя потом Тимофей за то, что красотой этой горькой восхищался – не по-людски. Но совесть утихла, а огонь, как фотография, на всю жизнь в памяти отпечатался.

Деревня сгорела, а филипповские пруды остались, куда им деться. Летом все дачники купаться ходят.

Пригляделся Тимофей – на дальнем пруду рыбак сидит, не иначе как Николаич из Хмелевки. Вот сейчас у него и спросим, почему телевидение отрезали. Тимофей сошел с дороги и по сугробам стал пробираться к берегу.

Николаич – бывший москвич. Говорят, с женой развелся и уехал жить в деревню. Сначала в отпуск вместе приезжали, а потом ей надоело, что он всю зарплату на дом тратит, вот и поругались. Николаич ей квартиру оставил, а себе дом и машину забрал. Он на этой машине позапрошлым летом к Тимофею заезжал – работника себе искал, помочь крышу перекрыть. Вроде договорились, да что-то не сложилось у Тимофея, он уже и не помнит, почему не помог.

Лед на пруду стоял крепкий, ровный, хоть на коньках катайся – в детстве-то катались они тут с Серегой – вышел Тимофей на середину, осмотрелся, ох, как белизна слепит!

– Клюет? Нет? – спросил он, рассматривая горку карасей на снегу и протягивая рыбаку руку.

– По-всякому, – деловито ответил Николаич, привстал для рукопожатия с ящика, уселся обратно и вцепился взглядом в лунку,  – на уху хватит.

– Ну, какие новости в мире? – Тимофей сел на корточки рядом.

– В мире не знаю, а у меня коза двух козлят родила, – Николаич заулыбался, – до чего ж хорошенькие, мягенькие.

Он ловко снял с крючка маленького ротана и выпустил обратно, в лунку.

– А у вас там что? Чего вышел?

– Да телевизор не показывает, вот хочу тебя спросить, у тебя показывает?

– Не знаю, я не смотрю его, когда мне? Так, радио мурлычит потихоньку – мне хватает.

– А вот зря не смотришь, там по вечерам сериалы хорошие. Я люблю. Представляешь, – загорелись интригой голубые глаза Тимофея, – там следователь один с преступником договорился, что тот ему деньги, а он его из тюрьмы вытащит. Следователь вообще хороший, честный, но у него жена заболела, а лечение такое дорогое...

– У меня по вечерам свои сериалы, – оборвал Николаич, – в мастерской работы полно.

– Чего мастеришь?

– Ульи строю, весной пасеку поставлю. Мед у меня будет.

– Я смотрел передачу про пчел, интересные они такие,  умные. В каждом улье есть королева – она яйца откладывает, есть трутни, есть рабочие пчелы – каждый своим делом занимается, прям как у людей...

Николаич засобирался. Смотал удочку, упаковал улов, сложил мормышки в коробочку –  скинул все свое добро в ящик.

Тимофей распрямился во весь рост, добавил:

– По пятьдесят тысяч пчел в одном улье живет, представляешь?

– Представляю, - улыбнулся Николаич, повесил ящик на плечо и зашагал к берегу, – пойду я, Тимофей, у меня там мои козлики без присмотра. С наступающим тебя. Всех благ.

Козлики, – повторил про себя Тимофей и следом побрел к дороге.

Солнце слепило и грело. Тимофей распахнул куртку, шел, широко улыбался и думал: а даже хорошо, что телевизор не показывает, хоть вышел на свет божий, красоту рассмотрю, а то все печка да лопата, печка да лопата. Вот мать удивится, что Николаич козу завел. И пасека. Неугомонный какой москвич.

Далеко впереди появилась фигура, похоже, женская. Интересно, кто, куда? Тимофей выбросил папиросу, пошел быстрее. Нагнал. Действительно, женщина.

– С наступающим, – крикнул он вслед.

Женщина обернулась, улыбнулась и тоже поздравила. Она была одета не по-деревенски: в суконное пальто, ярко-желтую шапку и длинный желтый шарф, в несколько кругов намотанный на шею.

– Вы тут в гостях что ли? Что-то я вас не знаю, – Тимофей поравнялся с попутчицей и дальше зашагали рядом.

– Приехала в гости и осталась.

– По любви, значит?

– По любви.

– А не знаете, почему телевизоры все в один день работать перестали?

– Говорят, теперь что-то перенастраивать надо, но я не разбираюсь, – у меня тоже не работает.

– А что ж любовь ваша не починит?

Женщина засмеялась:

– Моя любовь совсем не по этой части. В Сосновке церковь знаете?

– Красная, разрушенная? Мы в детстве там с пацанами собирались: курили, байки всякие рассказывали.

– Это она раньше была разрушенная, а теперь уже отреставрировали, побелили, купол установили. Я с прошлой осени тут – помогаю восстанавливать. Сегодня стены расписывать будем. А вы куда идете?

– Да мне выяснить надо, почему телевизор не показывает. Без телевизора зимой тоска.

– А вы не тоскуйте, – женщина остановилась и взглянула Тимофею прямо в глаза.

Давно так открыто, по-доброму на него не смотрели.

– Приходите к нам в Сосновку. Нам мужская сила очень нужна.

– Меня к вам не пустят. Я в бога не верю.

– Ну и не верьте, я ж вас не службу служить зову, а тяжести таскать. Потаскаете, а потом чаю попьем, у нас знаете какая компания хорошая. Я вас познакомлю.

– Поздно мне уже знакомства заводить, – застеснялся Тимофей.

– Ничего не поздно. Новый год же, можно даже жизнь с чистого листа начать. Приходите непременно.

Она свернула с дороги и похрустела снегом в сторону Сосновки. Потом обернулась и по-детски замахала руками в больших варежках:

– Я – Наташа. Как придете, скажите, что вы к Наташе.

Тимофей смотрел Наташе вслед, пока она не превратилась в темную точку с желтой маковкой.

После ее взгляда зашагалось веселее. Тимофей свистел на всю округу, потом принялся петь песни из кинофильмов: про Марусю, которая слезы льет, про платочки белые, глаза печальные, про зайцев, которые траву в полночь косили.

– Ну чем тебе не телевизор?! – задорно спросил Тимофей то ли у себя, то ли у леса.

Концерт прервал шум мотора. Тимофею сразу ясно – грузовик. Неясно, откуда звук – спереди или сзади. Хорошо бы попутка. Но нет. Навстречу, из-за поворота, вырулил ГАЗ, груженый дровами. Тимофей прижался к обочине, присмотрелся – кто за рулем? Машина остановилась – Серега! Из-за руля вылез его школьный товарищ.

– Тимка, куда намылился? – громко и весело спросил Серега, раскрывая объятья.

Обнялись крепко. Серега хоть и ниже ростом, а сильный, от радости даже приподнял Тимофея.

– По делам иду, в Загорское.

Не захотел Тимофей рассказывать о своих делах подробно, уж больно они неважными ему показались на фоне успехов одноклассника.

Одет Серега был продуманно: сапоги высокие с меховым кантом, пуховик красный, как в рекламе показывают. Шапка, правда, какая-то дурацкая – с помпоном – Тимофей бы такую ни за что не надел. Из кабины звучала танцевальная музыка, заводная, аж в пляс тянуло. Мотор тарахтел нетерпеливо. Друг так уверенно держался – выглядел хозяином дороги, всех ближайших лесов и полей.

Серега торопился, поэтому рассказывал и расспрашивал быстро, без подробностей. После пожара переехали в райцентр, к тетке, там они с отцом помаленьку дом выстроили, теперь живут. У Сереги жена и двое детей, он их обормотами называет. Старший обормот в школу уже ходит, а младший обормот дома – по хозяйству помогает. Жена в Доме культуры кружок ведет – детский театр у нее. Сам Серега в артели работает: мебель строят, рамы для окон собирают  – дачников теперь много, летом  дел хватает. А зимой поспокойнее, вот и халтурит, если ребята машину дадут.

– А ты где, Тимка? Чем живешь? Чем голова занята?

По виду Тимофея, по припухшему лицу, конечно, было понятно, что жизнь его бесцельная,  но Серега не торопился с выводами. Сам чуть не спился, когда деревня сгорела. Только теперь понятно стало, что пожар был к лучшему.

– У меня хозяйство. Мать на мне – старая совсем. Летом, бывает, подшабашу где-нибудь. А зимой, как и у тебя, поспокойнее, – выкрутился Тимофей. Ну не рассказывать же Сереге, что живет Тимофей уже много лет на материну пенсию.

Серега, понимая, что все равно не сложится, позвал Тимофея к ним в артель – для начала в помощники, а там как пойдет. Тимофей поблагодарил и отказался, сославшись на больные материнские ноги. Поздравили друг друга с наступающим Новым годом, стали прощаться.

– Погоди, – остановил Тимофей Серегу, когда тот полез в кабину, – не знаешь, чего телевидение не показывает?

– А все, нет больше телевидения, – Серега  рассмеялся и спрыгнул с подножки.

– Как нет? – не поверил Тимофей.

– Да шучу я, не боись. Теперь вся страна на цифру перешла, не слышал что ли? Объявляли же.

– Что-то слышал, – принялся Тимофей оправдываться, – а что это значит-то?

– Значит, что новая эра телевидения началась, – торжественно сказал Серега и поднял указательный палец вверх, как вчера баба Аня, – было аналоговое телевидение – по старинке, стало цифровое – качественное, понимаешь?

– А чего ж оно не работает, если качественное?

– Тебе надо купить приставку к телевизору и антенну. В Загорском на почте продается, все равно по делам идешь – зайди купи. Тыща рублей за весь комплект.

Тимофей сердито выругался.

– Зато двадцать каналов сразу будет показывать: там и спорт, и фильмы, и детские каналы всякие с мультиками. Мои обормоты с утра до ночи смотрят – не оттащишь.

До Нового года один день, до почты километра три, а до бабкиной пенсии сколько? Мялся Тимофей, мялся, сконфузился, но понял, что если сейчас не попросит, останутся они с матерью без «Голубого огонька».

– Серега, не выручишь? Я отдам, – произнес Тимофей эту всегда унизительную, но спасительную фразу, – мать Новый год без телевизора не переживет.

– Не вопрос, Тим, – Серега достал из кармана деньги и протянул Тимофею купюру, – пусть это будет моим подарком Бабане на Новый год.

Серега понимал, что в ближайшее время они не увидится: халтура в эту сторону редко выпадает, а Тимофей в райцентре не бывает. Со временем долг забудется, лучше сразу подарить – людям приятное сделать и самому из-за денег не дергаться.

– Ты только не потрать зря.

– Не-не, я сразу на почту, – пообещал Тимофей.

Попрощались и двинулись каждый в свою сторону с мыслями друг о друге. Серега размышлял, можно ли, посмотрев на ребенка, на подростка, понять, кем он станет. Так крепко они дружили с Тимкой в школе, думал, на всю жизнь, а теперь, оказывается, и поговорить с ним не о чем. Тимоха хотел фотографом стать, собирался в Тверь ехать – учиться, мечтал в газете работать. Всегда красивое подмечал: то отражение в луже необычное найдет, то сосульки ему, как хрусталь, репейником обычным восхищался.

А Тимофей вышел на шоссе, свернул к Загорскому и принялся завидовать. Вот почему одним все, а другим ничего? Завидовал он, конечно, по-доброму, Сереге зла не желал. Нарядный, веселый, деньги водятся, а главное - семья, обормоты эти. Ишь ты, мультфильмы до ночи смотрят. Детский театр...

На почте бабки накинулись на Тимофея с вопросами: как там мать? Как у нее здоровье? Сажает огород или все уже? А в деревне кто, кроме них остался? Никого? А дома-то стоят? Лавка к вам ходит? Яблоки хорошие в этом году были?

Всем Тимофей ответил, пообещал приветы матери передать и в окошко с Серегиной тысячей сунулся.

Позвали парня молоденького, очкастого – внук старой почтальонши. Он оказался такой толковый – приставку Тимофею показал, куда какой провод воткнуть объяснил, антенну выдал, на листке нарисовал, в какую сторону ее направить, взял деньги, выдал чек и тридцать рублей сдачи. Делов-то!
При выходе из поселка Тимофей заскочил в магазин. Были б еще деньги, взял бы красного, но на тридцать рублей не разбежишься, купил в дорогу булку зажаристую, присыпанную сахаром, рассказал  продавщице Варе, что Николаич козу завел, а в Сосновке храм уже расписывать начали и поспешил домой – антенну устанавливать.

С дороги виднелись светящиеся окна – мать ждала.

– Трезвый что ли? – спросила она с порога, – я картошки нажарила.

За ужином Тимофей рассказал матери про встречу с Николаичем, про Серегину семью и его подарок к Новому году, передал все приветы из Загорского.  Начал было объяснять про цифровое телевидение...

– Ты мне голову не морочь, просто скажи, будет работать или нет?

– Будет, мать, будет! Двадцать каналов тебе будет!

Через полчаса Тимофей и баба Аня с большими кружками чая сидели перед телевизором и смотрели новости. Все пошло по сложившемуся годами графику.

Утром Тимофей опять носил воду, дрова, чистил снег. Истопил баню — помылись. Вечером под «Иронию судьбы»  сели за стол. Баба Аня достала запрятанную до праздника бутылку. Выпили.

Президента и «Голубой огонек» Тимофей проспал – не рассчитал свои силы.

– Ничего нового наш президент не сказал, – успокоила баба Аня утром, – а огонек на старый Новый год повторять будут – посмотришь.

Тимофей вышел в кухню, сел по обыкновению на свою табуретку, понюхал герань.

– Куда собрался? - строго крикнула баба Аня, когда Тимофей начал копаться в шкафу.

Он надел чистые джинсы и единственный свой приличный свитер.

– В Сосновку пойду. Друзья у меня там.

– Откуда у тебя там друзья? Напьешься опять, ирод.

Тимофей не слушал, быстро влез в унты, набросил куртку, сунул шапку в карман и вышел, прижав за собой дверь, чтобы тепло не выдувало.

Дорогу присыпало мелким снежком. Никаких следов – с утра еще ни одна машина не проехала, все спят после новогодней ночи. Тимофей зашагал, оставляя уверенные следы. Новый год с чистого листа!