Царский подарок

Аркадий Зябликов, или Аркашенька, как ласково называла его маменька, учащийся N-ского реального училища, был щуплым, бледным, болезненного вида подростком,  коему в нынешнем году предстояло стать выпускником.
Учёба давалась юноше не то, чтобы с трудом, но в то же время, однако, не вызывала в его душе, сызмальства стремящейся к возвышенному и прекрасному, того хорошего практического энтузиазма, о котором втайне мечтал батюшка - почтенный коллежский асессор Калистрат Аполлинарьевич, мужчина видный, высокого росту, в неизменном мундире с красивым золотым шитьём,  с благородной копной седых волос и пышными вьющимися бакенбардами. 
Калистрат Аполлинарьевич честно отдал любезному отечеству три десятилетия в военном  ведомстве, занимаясь  заготовками фуража для императорских конюшен и потому судил обо всём громогласно, солидно и основательно, как и подобало ответственному государственному лицу, приближённому к царской особе.
 Матушка же, напротив, была женщиной худенькой, незаметной, нраву тихого и робкого, всегда взиравшей на супруга с почтительным молчаливым восхищением. Спорить с Калистратом Аполлинарьевичем ей никогда не хватало духу. Сказывалось провинциaльное происхождение Василисы Мефодьевны и с детства привитые понятия уважения и почитания мужа, как главы семьи и кормильца.

Всякий раз, возвращаясь вечером со службы, Калистрат Аполлинарьевич торжественно усаживался на высокое, старинное резное кресло за предупредительно накрытым к ужину столом, привычным жестом закинув крахмальную салфетку за отворот воротника, выпивал рюмку водки, закусывал её солёным груздем и, в ожидании горячего, приступал к рассказам об утренней встрече с графом Колбасьевым или недавней беседе с подполковником Абрикосовым - интендантом князя  Заруцкого - на предмет возможного неурожая овса в их губернии, к своему несчастью настолько далёкой от Санкт-Петербурга, что даже лопухи в ней вырастали  какими-то чахлыми и невзрачными, будучи лишёнными даже намёка на милостивый императорский взор, который, как известно, своим  теплом и светом озаряет даже самые потаённые уголки и споспешествует урожаю, росту, цветению и прочим  успехам, равно как и всему остальному великому и доброму на свете.

 Вера Калистрата Аполлинарьевича в монаршью мудрость,  милость и всемогущество была абсолютной и непререкаемой. И недавно полученный им в знак верной службы Станислав Третьей степени, который Василиса Мефодьевна каждое утро, не снимая с петлицы мужнина мундира,  бережно и с благоговейным страхом протирала чистой  тряпочкой, смоченной в уксусе, служил ей и Аркашеньке зримым подтверждением благоволения, отеческой  мудрости и державности Императора,  Богом данного им всем на их вечное и бесконечное благо.

И потому, с самых ранних детских своих лет, едва заслышав имя государя, Аркашенька, сам удивляясь себе и в то же время боясь этого, начинал восторженно трепетать!  Всё его худенькое и бледненькое существо наполнялось неким странным и сладостным томлением,  а разгорячённое  юношеское воображение уже рисовалo в сознании одну упоительную картину за другой, и во всех них он, Аркaшенька, был в императорском дворце, в приёмной Государя или в саду, поблизости от одной из бесчисленных беломраморных итальянских скульптур в тени кустов акации или сирени, в новеньком и чистенком  своём гимазическом мундирчике и в фуражке с блестящей кокардой. А Его Величество дободушно взглядывал на него и даже по-приятельски ободряюще подмигивал, как-будто говоря:
- Ну-с, так как ваши дела и успехи, наш юный друг господин Зябликов, на поприще знаний во благо нашей благословенной державы? Чем порадуете нас? Какими приятными известиями, а? Извольте не стесняться и чувствуйте себя как дома, милостивый государь!

Однако ж, воображение воображением, мечты мечтами, а от N-ска до Санкт-Петербурга было почти 1000 верст. И о таком дальнем путешествии единственного сына маменька и слышать не хотела,  всякий раз испуганно взмахивая руками с выражением искреннего ужаса, как только Аркашенька робко пытался начать с нею разговор об этом,  и посему все сладостные  надежды и мучительные грёзы юноши так и оставались бесплодными и неосуществимыми никоим образом, несмотря на его горячие ежевечерние молитвы Господу на узеньком домотканном прикроватном коврике перед отходом ко сну, заботливо связанном маменькой несколько лет назад,  дабы предотвратить очередную простуду сына, любившего шлёпать голыми пятками по холодному дощатому полу.

И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, всё самым расчудесным образом изменилось! Как-будто Господь услышал наконец, призывы и мольбы Аркашеньки и  решил внять им и вознаградить подростка сполна!
Утром, едва придя в училище, Аркашенька услыхал невероятную новость! Что ровно через неделю в N-ск,  совершая инспекционную поездку по югу России,  прибудет сам  Государь! Да не один, а с Императрицей и наследником! В сопровождении всего двора! И потому всем  учащимся и всему преподавательскому составу надлежит  в этот день быть на главной улице, в парадной форме, с начищеными пряжками, пуговицами и кокардами, и приветствовать царя  букетами цветов и радостными криками.

Вне себя от счастья, юноша  прибежал домой и с порога объявил чудесную новость маменьке, которая от счастья тут же прослезилась, перекрестилась и тихо прибавила:
- Услышал Господь молитвы наши! Слава Иисусу Вседержителю! Дай Бог, Аркашенька, чтобы всё у нас теперь было хорошо и ладно! А особенно у тебя, сыночек мой ненаглядный!

А суровый батюшка, долженствовавший, согласно протоколу, приветствовать прибывшего царя в Губернском  Собрании вместе с остальными видными городскими сановниками,  едва услышав радостные возгласы сына, сказал:
- Увидеть Государя - хороший знак! Это к добру! Поздравляю тебя, Аркадий с этим  самым важным твоим событием! И пусть всемогущая фортуна будет отныне поворачиваться к  тебе только лицом.

И Аркашенька тут же, не отрывая восторженого взгляда от портрета государя в парадном облачении, с давних пор висевшего над его кроватью,  перекрестился и горячо помолился, не дожидаясь вечера, пока маменька со счастливой улыбкой на страдальческом лице разогревала ему на кухне вчерашние щи.

Как прошла эта неделя, Аркашенька не помнил. Все его мысли были заняты предстоящей встречей с царём. Мысленно он  уже представлял себе, как сияющий, подобно Богу, Император выйдет из кареты, приблизится к нему, с ласковой улыбкой похлопает его по плечу и скажет какие-то очень нужные, важные и искренние слова, после которых Аркашенька сразу же поймёт, каким огромным смыслом наполнена его жизнь, и как он будет потом, все оставшиеся годы, с восторгом вспоминать эту встречу и гордо расcказывать о ней своим товарищам, а позже, может  статься,  даже детям и внукам.

Спал юноша очень плохо, несколько раз просыпаясь среди ночи от жуткого, липкого страха при мысли, что он всё проспал и опоздал! Василиса Мефодьевна несколько раз приносила ему  в комнату ландышевые капли, ласково гладила по голове, целовала и приговаривала нежно:
- Спи, голубок, спи! Не бойся, ты не  проспишь, маменька  тебя разбудит вовремя ! Спи! Бог даст, всё у тебя будет хорошо!

Наконец, заветный день настал.
С самого утра юноша   был на главной улице. Несмотря на ранний час, она была уже запружена народом. По обе стороны от чисто вымытой булыжной мостовой вдоль кривоватых, но добротных купеческих домов, бакалейных лавок, трактиров и жандармских участков стояли толпы жителей городка, все с восторженными лицами и букетами цветов.
Дамы в белых платьях обмахивались веерами и готовились упасть в обморок, едва завидя золочёную карету.  Их кавалеры в парадных мундирах, красивых светлых костюмах сшитых по последней парижской моде  трёхлетней давности,  в блестящих цилиндрах и канотье, скрывая волнение, сдержанно обсуждали биржевые новости и вчерашние цены на сено и солому.
Аркашенька, старательно лавируя между упругими внушительными задами, туго обтянутыми шёлком и английским сукном, не без  труда пробился в первый ряд, всякий  раз приговаривая
- Покорнейше прошу извинить, мадам! Мои извинения, господа, но  я решительно не могу не встретить Государя лично ! У меня к нему дело! Право же, позвольте мне!
 На него смотрели с любопытством и с раздражением, однако, пропускали.

Вскоре юноша оказался на самом краю деревянного тротуара. Перед ним не  было никого, кроме полицейского урядника, старательно глядящего в дальний конец улицы, туда, откуда вскоре должна была появиться императорская карета.
Урядник  взглянул на Аркашеньку, затем медленно перевёл взгляд на его штаны и грозно нахмурился.
Аркашенька со страхом опустил глаза и вдруг увидел, что правый  карман его старательно отутюженных маменькой гимназических брюк топорщится куполом, будто там спрятано нечто  большое и круглое.
Он сунул  руку, нащупал яблоко, видимо, положенное Василисой Мефодьевной, чтобы ребёнок не проголодался за время долгого стояния на свежем воздухе, выругал про себя маменьку за её  неуместную заботу, потом вытащил яблоко и откусил его на глазах урядника, давая тому понять, что это вовсе  никакая не бомба,  и что он, Аркашенька, самый, что ни на есть, верноподданный и преданный Государю человек в этом городе и даже, наверное, во всей  Российской державе.
Урядник смерил Аркашеньку строгим взгядом, как  бы говоря: "не балуй тут!"  и, нехотя, отвернулся.

Через несколько минут по мостовой на взмыленных конях с шумом промчались несколько казаков с красными от напряжения лицами, обдавая стоящих едким запахом лошадиного пота. А ещё через мгновение со всех сторон вдруг раздалось:
- Едут! Едут! Государь! Ах!
Кажется, какой-то даме по соседству с Аркашенькой стало дурно, но взволнованный  юноша этого не заметил, поскольку, не мигая, глядел в даль, туда, где уже показалась огромная золотая  карета, запряжённая четвёркой гнедых лошадей в сопровождении конной императорской гвардии по обеим сторонам экипажа, все в сияющих кирасах и шлемах, с блестящими саблями,  обнажёнными наголо.

Экипаж медленно приближался к тому месту, где стоял Аркашенька, наполняя улицу всё более усиливающимся ритмичным цоканьем подков и стучанием колёс по камням мостовой. Со  всех сторон раздались громкие приветственные крики, в воздух взметнулись тысячи рук, вверх полетели чьи-то головные уборы, и букеты цветов упали на дорогу прямо перед копытами головных лошадей. Злосчастное яблоко само выпало из рук Аркашеньки,  немедленно присоединившего свой голос к хору громких восторженных голосов вокруг.

Нарядные дамы, застенчивые девицы, прячущиеся за спинами своих строгих маман, взрослые солидные мужчины, подростки юнкера и даже городовые одновременно, в голос,  грянули  "Ур-р-ра-а-а  Государю!!!"
И только один из всей окрестной толпы  - невесть откуда взявшийся здесь угрюмого и неприветливого вида жилистый долговязый  дядька средних лет, в линялом пиджаке, старых, сбитых сапогах, наглухо, до самого горла  застёгнутой косоворотке и порыжевшем от времени картузе,  по виду похожий на рабочего кузнечных мастерских, не кричал и не говорил ничего, разглядывая толпу вокруг прищуренными внимательными и, как подумал Аркашенька, строгими и насмешливыми глазами. Увидев юношу, он на мгновение остановил на нём свой  укоризненный  взгляд, словно собирался обратиться к нему, но тут же перевёл его на других, и Аркашенька отвернулся с облегчением.

Он тоже закричал "Ура Государю!" и  "Да здравствует Император!",  и тут произошло  неслыханное, то, о чём Аркашенька не мог и мечтать иначе, чем в своих сладких, беспомощных  ночных  снах:

Звук подков смолк и карета остановилась прямо  рядом с ним! А затем её красивая резная дверца, украшенная царским гербом, отворилась, и отуда вышел царь! Сам! Собственной персоной! Такой, каким он был запечатлён на картине Аркашеньки, висевшей над его кроватью! Только настоящий император оказался во много раз лучше рисованного! Он был живой! 
 Невесть откуда взявшиеся городовые попробовали оттеснить толпу, тут же,  в едином порыве качнувшуюся в сторону высочайшего гостя, но государь лёгким, небрежным взмахом руки остановил их и подошёл к народу с ласковой улыбкой  на белом,  холёном, гладко выбритом лице. Несбыточная мечта сбылась! Он был тут, рядом! Буквально в двух шагах! И если бы не грубые руки высоченных городовых, к нему можно было  бы даже прикоснуться!

К царю тут же протянулись десятки рук. Император всё с той же любезной улыбкой пожал некоторые из них, незаметно переходя от одного к другому и становясь при этом всё ближе к Аркашеньке и скоро был уже в шаге от него!  Юноша мог даже ощущать лёгкий кружащий голову тонкий аромат духов и хорошего табака, который исходил от государя лёгким дурманящим облаком. 
Повинуясь инстинкту,  Аркашенька тоже протянул свою влажную от волнения руку навстречу Государю, с замиранием сердца ожидая, что царь заметит её и пожмёт, как прочие.  Но Его Величество вдруг  вежливо коснулся чьих-то дамских пальчиков в изящной кружевной перчатке слева от  Аркашеньки, очевидно, не заметив юношу, а затем милостиво пожал чью-то белую пухлую ладонь с большим брилиантовым перстнем на пальце справа от него, едва скользнув по лицу Аркашеньки равнодушным  взглядом светло серых глаз, и, пожав всё с той же вежливой улыбкой и с теми же равнодушными глазами ещё несколько рук, обернулся назад, чтобы сесть в карету, неотступно следовавшую за ним буквально по пятам.

- Государь! - Вдруг крикнул в отчаянии Аркашенька, протягивая руку в сторону императора с последней надеждой!  Он никак не мог смириться с тем, что вот сейчас всё закончится, царь сядет в карету и уедет, и ему уже никогда в жизни не придётся вот так, близко, рядом, увидеть и услышать своего кумира детских лет, повелителя России и  всего мира!
- Государь!
 Царь, уже поставивший было ногу на подножку кареты, вдруг обернулся на этот крик, ища глазами того, кто так отчаянно призывал его, и увидел Аркашеньку.
Вероятно, вид странного, субтильного молодого человека в растрёпанном гимназическом мундирчике, в фуражке, съехавшей на бок, с взъерошенными волосами и восторженно раскрытым  ртом произвёл на него впечатление, потому что Его Величество слегка улыбнулся и, повернувшись к кому-то в карете, негромко сказал несколько слов по-французски, после чего Аркашенька услышал громкий детский  смех, а через мгновение он вдруг увидел юного наследника престола, который чуть  высунулся из кареты, виидимо, желая получше  разглядеть того, о ком со смехом говорил ему отец.
Мальчик в матросском костюмчике весело и насмешливо взглянул на Аркашеньку,   снова прыснул от хохота и внезапно, сильно размахнувшись,  бросил что-то в его сторону и тут же снова исчез в глубине экипажа.

Что-то твёрдое и, как показалось Аркашеньке, железное и острое, очень больно ударилось ему в лицо и тут же,  словно отскочив от него,  со звоном упало на мостовую.
Резкая боль  была такой сильной, что у юноши невольно выступили слёзы на глазах, которые он не успел зажмурить. Вокруг раздался весёлый смех.

Он опустил глаза и увидел среди  булыжников на дороге несколько новеньких, как-будто только что отчеканенных мелких медных монет, по которым уже, не спеша, проезжали большие кованые колёса огромной  золочёной кареты с красными деревянными  спицами и свежесмазанными ступицами.

Аркашенька растерянно посмотрел на каретy и увидел за стеклом лицо юного наследника, который, заметив Аркашеньку, опять засмеялся, весело показал ему язык и отвернулся. Затем нарядный экипаж медленно проследовал мимо и вскоре исчез из виду.

 Нарядная толпа  начала расходиться. И вскоре на улице осталось всего несколько человек и среди них  тот самый высокий и худой дядька в кургузом пиджачке, порыжевшем картузе и косоворотке, который недавно так странно смотрел на Аркашеньку, как-будто хотел ему что-то сказать и никак не решался.
Он снова взглянул на него, на этот раз с выражением не то жалости, не то сочувствия, всё так же не говоря ни слова, потом усмехнулся, вздохнул и, поправив картуз, медленно ушёл,  тяжело ступая разбитыми сапогами по доскам опустевшего тротуара.

Аркашенька постоял ещё  немного, затем провёл ладошкой по лицу, увидел небольшое пятнышко крови на руке и медленно побрёл домой, ощущая себя странно усталым и совершенно разбитым, таким, каким он был недавно, когда помогал маменьке натаскать несколько больших и тяжёлых вязанок дров из сарая в кухню.

Василиса Мефодьевна, по причине своей старомодности и, как ей казалось,  невзрачности, постеснялась присутствовать на торжественной церемонии встречи самодержца и потому ожидала сына с большим нетерпением.
Увидев Аркашеньку, она всплеcнула от ужаса руками!
- Господи, пресвятая дева! Да что ж это случилось с тобой? Где ж тебя так, сыночек?  Никак упал где? Или, упаси Госпoди, подрался с кем? - суетливо запричитала она.
Аркадий  ласково отстранил руки матери, прошёл на кухню и, уперев руки в края чугунной раковины, взглянул в старое, выщербленное зеркало над нею.

Оттуда на него глядело незнакомое сосредоточенное лицо с всклокоченными светлыми волосами, заметно припухшей нижней губой и маленьким шрамом на переносице, из которого всё ещё едва заметно сочилась кровь.
Он аккуратно умылся, приложил холодное полотенце к переносице, подержал минуту, потом так же, не спеша, вернулся к матери, поцеловал её, попросив не волноваться и сообщив, что ровным счётом ничего особенного с ним не случилось, поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, лёг на кровать, заложив руки под голову и глядя в потолок.
Он не вышел,  как обычно, к ужину и только после того, как отец, только что вернувшийся из Собрания,  настойчиво позвал его по имени, спустился в гостиную и вежливо поздоровался с родителями.

- Ну, герой, как тебе Государь? Хорош, не правда ли? - как обычно громко спросил отец, привычно повязывая салфетку под подбородком.
- Да, батюшка, государь был великолепен, - механически отозвался Аркадий, как человек, мысли которого в этот момент были заняты совершенно другим, и погрузился в задумчивость.

- Bы знаете, - вдруг продолжил он, глядя на Калистрата Аполлинарьевича странным, отсутствующим взглядом, - он определённо что-то хотел сообщить мне! Что-то до крайности важное! И я, как мне представляется, теперь понимаю, что именно он хотел мне сказать! Но он так и не осмелился. И мне теперь решительно необходимо знать, что это такое было! Что именно он хотел мне сказать!

При этих словах родители Аркадия тревожно переглянулись, и Калистрат Аполлинарьевич, вытаращив от изумления глаза, спросил:

- Кто не решился сказать? Кто не осмелился? Государь?? Аркадий, да здоров ли ты? Мать сказала мне что ты подрался с кем-то. Это правда?
- Я совершенно здоров, батюшка, прошу вас не волноваться нисколько, - ответил Аркадий, внезапно придя в себя, - это всё сущие пустяки.

И, снова впав в задумчивость, вдруг продолжил:
- А скажите, батюшка, не по вашему ли ведомству кузнечные мастерские у нас на Цветочной? Есть у меня до них дело!
И, видя новое изумление в глазах отца и матери,  улыбнулся и совсем другим, странно взрослым голосом с неуловимым оттенком совсем недетской иронии добавил:

- Государь убедительнейше меня об этом попросил. И, видите ли,  я никак  не могу не выполнить его просьбу.