Jean

Когда мне было неполных 15, в школе начался второй иностранный язык. Можно было выбрать: немецкий или французский. Между стеклянными полками с томами классиков, мутными окнами класса литературы и русского языка, торчащими ножками поставленных на парты перед влажной уборкой стульев, в солнечных бликах майского полудня, расползающихся по грубо окрашенным зеленым коридорным стенам, между девичьими косичками и ребячьими вихрами мелькало неуловимое будущее, еще не готовое для жизни, но уже слишком большое, чтобы оставаться совсем незамеченным. Оно звало меня своими неязыкими словами, и я следовал за ним по гулкой бетонной лестнице, хватаясь за шаткие перила с отстающей резиновой накладкой, толкаясь и конкурируя с другими молодыми растущими мужскими особями, взбегал на четвертый этаж, проскакивал мимо дежурных, влетал в дверной проем, увиливал от завуча, спотыкался о вывалившуюся паркетину и с грохотом врывался в наполненный неподвижным спокойствием кабинет.

— Bonjour, — говорила мне женщина в фиолетовом учительском костюме «юбка-пиджак», моментально опуская в мою память урановые стержни мироздания: французский / прозрачность / спокойствие / фиолетовый.

— Bonjour madame, — неожиданно для самого себя отвечал я, бросаясь с головой в открывшийся передо мной океан.

— Ты у нас кто? — с внезапной южной игривостью поинтересовалась она, бросив на меня классический профессорский взгляд, как бы уроненный на страницу журнала со списком фамилий и отразившийся от нее под подозрительно-изучающим углом точно в переносицу еще незнакомого, но уже условно классифицированного ломаноголосого подростка с давно не стриженной гривой.

— Я Ваня, первый в списке.

— Баранов, — переводила на педагогический язык женщина в фиолетовой юбке и тут же обращалась к классу:

— Поскольку у нас урок французского, давайте учиться произносить наши имена на французский манер. Например, как у нас будет зваться Ваня?

Я все еще стоял у доски, не решаясь сесть и чувствуя себя в высшей степени нелепо. В открытую дверь класса громко вваливались опаздывающие, но не торопящиеся двоечники-акселераты и грациозно вплывали лучшие девочки, на переменах позволявшие самым сильным из двоечников подержать себя за ручку. Они беспрепятственно проходили за бережно зарезервированные для них последние парты, попутно бросая на меня сочувственно-издевательские взгляды, сопровождаемые ехидно-хищными ухмылками.

— «Вано»? — густым басом и с карикатурным назальным прононсом прогудел смуглый Антон, несомненный фаворит женской половины класса и лидер по количеству прогулов, возясь на своем месте и неспешно вытаскивая тетрадку и пенал из рюкзака с нашивками «ONYX» и «Naughty by Nature».

Реплика вызвала приглушенный гомон, состоявший примерно в равной степени из восторженного хихиканья лучших девочек и змеиного шипения отличниц.

— У нас урок французского, а не грузинского, легко парировала учительница под всеобщий одобрительный хохот, практически без усилий пресекая жалкую попытку захвата власти.

Я продолжал стоять у доски, и теперь на мне было сосредоточено все внимание, любопытство, снисхождение и ехидство. В классе стало тихо, с улицы доносилось чириканье недавно вернувшихся пташек, шуршание дутой жилетки, волочение широкой джинсы, шарканье кроссовочных подошв и приглушенный грохот стройки.

— Аналог Ваниного имени во французском языке — это «Jean», — с размеренным дидактизмом произнесла учительница.

Когда я слушаю эту реплику сейчас, сегодня, сидя в моей однокомнатной квартире на первом этаже иммигрантской общаги, окруженный франкоговорящими соседями и залогинненный во франкоязычный фейсбук, я не могу поверить, что она могла иметь столь невероятный, почти магический эффект тогда, двадцать лет назад, в прозрачном маленьком классе и несколькими цветочными горшками, аккуратно вымытой доской и фиолетовой фигурой на ее фоне — в нейтральном и стерильном кусочке континуума, где мой зазевавшийся голенький гештальт вдруг попал в мощное магнитное поле и затрепетал под прицелом лингвистической пушки, жадно впитывая что-то отдаленно похожее на идентичность.

Учительница выводила на зеленой мокрой поверхности: «Bonjour tout le monde» и простирала руку ко мне в еще одном классическом жесте, как бы раскрывающем передо мной все карты и предлагающем беспроигрышную сделку: со мной ты неуязвим, сынок.

— Bonjour tout le monde, — произнес я, обращаясь одновременно к серенькой Вике, черненькой Маше, красненькой Ане и белобрысой Шушанне. К скукожившемуся Вове, растекшемуся Диме, распластанному Саше и недостижимой Тане.

Они смотрели на меня, каждый из своей изолированной от всего окружающего мира ячейки пространства, каждый из своего большого и неуловимого будущего, вращающего небесные тела и сгибающего галактические нити — они были рядом и в то же время бесконечно далеко, передо мной и одновременно в противоположных концах вселенной, они смотрели и не отвечали, молчали и ждали, как почти все дети на практически всех уроках в ответ на любые учительские вопросы — не потому что они не знали ответа, но словно потому, что им требовалось время, пока свет дойдет до их отдаленных обиталищ, надежно защищенных от преждевременного контакта с человеческим информационным мусором и недоступных для взрослых.

— И… Что мы должны ответить? — вращала кистью в воздухе учительница, словно исполняя движение трещоткой, пытаясь призвать упрямых духов.

— Bonjour… — начинала она… Bonjour Jean!

— Bonjour Jean! — тут же подхватывал класс, с облегчением выдыхая очевидную фразу, как только опасность оказывалась позади.

— Je suis tr;s heureux d’;tre ici, — начинал я.

Учительница, уже было приготовившаяся двинуться за свой стол и третьим классическим жестом отпустить меня на место, подняла брови и неуверенно повернулась ко мне, все еще держа в руке мелок и тряпку.

— All;, les mecs, — продолжал я, торопясь и немного заикаясь, — et les meufs. Je sais exactement ce que vous ressentez en ce moment m;me. On est dans un ;tat d’esprit trop bizarre. Je pourrais dire que c’est juste un petit sentiment dr;le, mais en fait il y a un peu plus que ;a. On est l;, mais en m;me temps on est pas l;. C’est bien ;vident que nous sommes tous physiquement dans cette pi;ce maintenant, mais si vous y r;fl;chissez un peu, cette pi;ce-ci en soi—

Таня зевала в своем контрастно освещенном углу, лениво следя за словами, которые выходили из моего рта маленькими облачками, складывались в нечеткие цепочки, обтекали доску и исчезали за щербатой поверхностью окна, где было солнечно, зелено и пыльно. Дима ковырялся в носу. Вова был неподвижен. Цветы на подоконнике слабо качались от весеннего сквозняка. В один из горшков из бесконечности по невидимой ниточке спускался крохотный паук.

— Ваня— начинала было учительница, но я протягивал руку, словно умоляя ее дать мне еще мгновение. Она замолкала, оставляя рот открытым.

— Nous sommes tous les ;chantillons de l’;poque tr;s ;trange. C’est un honneur de faire mes ;tudes ; vos c;t;s. Je vous souhaite bonne chance, et je suis s;r que vous r;ussirez. Je vous embrasse. ; tr;s bient;t.

— Ва… — не выдерживала учительница, решительно шагая в мою сторону с намерением схватить меня за руку или сделать еще какой-то совершенно непедагогический жест, но в этот самый момент я исчезал из класса, покидал пространство поздней весны 1996-го, оставляя после себя неподвижный, спокойный, полный медленно оседающей пыли и начисто лишенный сигналов Wi-Fi воздух зрелых девяностых.

Двадцать глаз смотрели на замершую за своим столом учительницу французского языка, принимающую на свои фиолетовые плечи и колени мягкий полуденный свет, ловящую своей бесхитростной шевелюрой волны приятного сквозняка, сигнализирующего о приближении лета, собирающую на своем покрытом тонкими морщинками круглом лице с аккуратно нарисованными бровями подвижные солнечные блики, маленькие ворсинки и невыразимое ни словами, ни мимикой быстро улетучивающееся чувство. Приближавшаяся к границе невыносимости пауза прекращалась, пейзаж за окном приходил в движение, учительский рот смыкался, и класс наполнялся ровным гамом типичного весеннего дня, состоявшим из нетерпения, смущения и томительного ожидания.

Учительница с удовлетворением обводила класс взглядом.

— Merci Jean, — обращалась она к пустому месту у доски, где только что стоял я, и делалала благоволительный жест рукой в направлении первой парты, как бы приглашая меня сесть. — Tu peux t’asseoir.

Я стоял на балконе теплой европейской осенью, смотрел на стену дома напротив, по которой бегали яркие блики от окон и машин, и наблюдал его — бескрайнее и бесформенное, не имеющее имен и событий, но имеющее чувства и цвета, незнакомое, но узнаваемое, вездесущее, но неуловимое.

— Il n’y a pas de quoi, madame, — говорил я. — C’est moi qui vous remercie.