Игра с тенью. Дуэль Тениша. Глава 1

             Продолжение "Игры с тенью".

        Первая часть:
             единым текстом >  http://proza.ru/2020/01/08/1326 
 
             главами (для удобства чтения) в сборнике «Игра с тенью» >
                http://proza.ru/avtor/johndory&book=2#2    


        Стилизация — условный ХVIII век.

        Мир барокко, стремящийся прыгнуть в стим-панк.
        Мир тысячи островных государств, то объединяющихся в империи, то
        распадающихся, как карточные домики.
        Постоянно лишь вечное соперничество.
        Выиграть в нём сможет тот, кто сумеет первым встать на сияющую дорогу
        Прогресса и Науки.
        Но стать миру новым, полностью подвластным человеку мешают остатки
        древней магии.
        Она уже загнана в угол, но нужна полная победа, нужно уничтожить даже
        мысль о странных особенностях этого мира. Тот, кто сделает это, выиграет
        гонку за Прогресс — так верят герои. И побеждают магию. Магией.


        Примечание: в названиях некоторых глав использованы фехтовальные термины.





         Глава 1. Действие последующих намерений 



Дагне приходилось видеть этот кабинет в разных обстоятельствах, в разное время суток, но ещё никогда он не видел его таким серым, унылым, сбросившим всё своё маскарадное очарование, мнимую беззаботность и кучерявую важность.

Осень… Осень ли была виной или Бертольди, зябко кутавшийся в шлафрок вместо щеголеватого привычного камзола — а ведь никогда ранее он не принимал Дагне иначе, чем при полном параде и с любезной улыбкой на устах. По крайней мере, начинался разговор всегда с неё. Дальше бывало всякое, но вот такого: безучастный взгляд, небритые впавшие щёки, чуть седоватая щетина на подбородке с амурной ямочкой — такого не было никогда.

Впрочем, кое-какой прежний лоск всё же пробивался сквозь это хмурое ноябрьское утро, столь раннее и столь тёмное, что более походило на вечер. Тёмно-янтарным поблескивал лимонный поссет в стеклянном тонком стакане, золотая ложечка удобно устроилась на литой фигурной подставке, огонь камина весело играл бликами на сахарнице с обильной позолотой, фарфоровый заварник глянцево белел безупречным боком, и цвели лиловые незабудки и чайные розы под прозрачной глазурью — там всегда была весна, а на донышке опустевшего реннского блюда прыгала беззаботная пастушка и барашки, похожие на облачка, играли с ней средь лазурных гор на пышном лугу.

Бертольди оставался верен себе — изящество и очарование. Очарования, пожалуй, чуть больше обычного, ну, оно и понятно — справиться с хандрой непросто. Непросто противостоять собственной болезни, закутанности в этот тёмный шлафрок, сухому покашливанию, прозрачным пальцам, так немощно греющимся о горячее стекло, как будто там, в парком медовом янтаре — жизнь…

«Бертольди! Неуязвимый, неугомонный, обольстительный херувим, неукротимый бульдог, вернись! Я не хочу!» — беззвучно капризничал Дагне, отказываясь признавать власть времени, осени, ледяного ветра и над собой, и над своим другом.
Только не эти тени под заострившимися скулами, не потухший взгляд покрасневших глаз, только не это! Что же ты, Иоаким!..

Он опустил глаза, боясь выдать глупые мысли. Привычно покрутил на пальце перстень с кровавым карбункулом и вдруг подумал, что слишком легко крутится кольцо на пальце — слишком легко. Что? Сдаю? И я тоже?

— Хех, — короткий смешок Бертольди сорвался лающим кашлем.

Дагне взглянул на шефа, весьма нелепого в эту секунду. И встретился с тем самым потухшим взглядом. Враги маркиза могли скушать лимон.

— Да, и ты тоже.

— Что «тоже»?

— Ты тоже похудел. Потерял стона три, если не больше. И седина вон, на виске. Другого мне не видно, но коли повернёшься, я тебе послужу вместо зеркала — правдиво.

Безжалостная реплика вернула Дагне к реальности: маркиз не утратил ни проницательности, ни хватки, ни своей обычной жёсткости.

— Дел много, — пробурчал Дагне.

— У всех. Даже светские львицы трудятся как проклятые по чужим постелям, не покладая... Хм. Но оставим прелестниц. Я прочитал твой отчёт и отчёт мальчишки тоже. Итак, всё закончилось монастырём?

— Сёстры-ангелитки приняли её. Мать-настоятельница считает, что графиня нуждается в уходе. Особом уходе, — подчеркнул он.

— Что так?

— Здоровье её сильно подорвано. Вряд ли она переживёт эту зиму. Но молитвами и милостью Господа, конечно, всё возможно.

Бертольди недовольно скривился:

— Дела нет до неё. Нулевой результат. Столько усилий впустую. Убила она своего жениха из мести, из гордости, за обман, за что-то там ещё — нам это ничего не даёт. Она так и не узнала по описанию нашего салангайского друга? Да, я знаю, у него нет особых примет. И возраст странный. Сорок? Чуть меньше? Чуть больше? Не понимаю, зачем ему понадобилось рыться в этой истории. Графиня не признаёт никакого родства? Обычно этот романтический вздор связан с ублюдками…

Дагне отрицательно покачал головой.

— Я не уверен в здравости её ума. Она многое забыла, свыклась с личиной Банко. Но, — Дагне вступил на тонкий лёд, — она твёрдо заявила, что сохранила девственность.

— Это точно?

— По нашему ведомству проверки не производилось. Но монахини ей верят.

На лице Бертольди разгорался яркий румянец, движения стали резкими.

— Монахиням положено верить. Во всякое.

Дагне промолчал.

Свет серого утра, высветлил проём между тяжёлых портьер, прокрался в комнату, отнял у кабинета последнюю неясную прелесть, оставив только утомительную прозу лишних вещей и духоту, в которой смешался крепкий запах дыма, болезни и тайной застарелой сырости. В тёмных лаковых лужицах картин бледно салились толстоватые амурчики, гладкие тела наяд и дриад в золотых канделябрах потускнели, ушли в серую тень.

Дверь отворилась и вошёл слуга. Размеренно обойдя комнату, потушил медным колпачком все свечи, добавив сизых нитей в туманную атмосферу, пошуровал в камине, с поклоном отобрал у Бертольди остывший стакан, быстрым шёпотом пообещав взамен что-то вкусное, целебное и полезное. Бертольди ему кивнул и закашлялся.

Слуга выскользнул бесшумно, но как-то ухитрился напоследок, взблеснув ливрейной спиной, дать понять Дагне, что столь ранний визит к больному он не одобряет. От этого у Дагне почему-то улучшилось настроение; позже он понял почему: преданный слуга у одинокого, бессемейного Бертольди — это гарантия ухода и заботы.
Приободрился и Бертольди, несмотря на сыренький пасмурный свет, завладевший покоем.
Его бодрость выразилась в недовольном брюзжании. И тем не менее он смог точно сформулировать неутешительные итоги операции:

— Глупо позволять обстоятельствам брать над собой верх. Но теперь всё складывается так, что наш салангайский информатор превращается в нулевую величину.

Дагне внутренне усмехнулся — увлечение маркиза математикой не прошло даром.

— У нас нет убийцы. У нас даже убийства графини нет! Нет сокровищ из железного сундучка. Нет документов. Вообще ничего нет, кроме дурацкого платья и старухи — бесполезной и безумной. Нам нечего предъявить информатору, — подвёл Бертольди неутешительный итог и покусал обветренные губы. Ранка закровоточила, и он с досадой подумал, что становится слишком уязвим, слишком легко читаем. Вот это покусывание губы означает для всех, что он недоволен ходом дел, и от такой привычки надо бы избавиться. Или напротив, воспользоваться ею, когда понадобится ввести кого-то в заблуждение. Маленькая хитрость подняла ему настроение: нет, так просто его не взять, он достаточно ловок, чтобы перехитрить и саму Костлявую. В этот раз на кладбище ей отправляться в одиночестве.

— Мы можем ничего не сообщать ему, а просто попытаться доставить сюда, в Ним.

— Мне нравится слово «попытаться», — ехидно заметил Бертольди.

Дагне промолчал. Как всякий исполнитель, он знал, что лучше «пытаться» заранее, а не оправдываться потом, когда всё провалится.

— Твое решение тривиально... дорогой друг, — маркиз не забыл "подсластить пилюлю", — но очевидность тем и плоха, что очевидна всем. Салангаец позаботился о своей безопасности. Он не подпускает к себе никого. Последний мой человек, посланный к нему, пропал. Не спрашивай, как и где — я не знаю. Да, у меня есть ещё надёжные люди, но я не могу рисковать ими и делать все ставки только на него одного. В Салангае у нас каждый человек на счету.

— Но мы можем с ним встретиться?

Бертольди кивнул.

— Я давненько не был в Салангае, — прищурился Дагне.

— Нет, ты нужен мне здесь.

— Хорошо, я поищу человека.

— А этот твой журналист, протеже Вехлина, может быть, он подойдёт? Заварил кашу — пусть и расхлёбывает, — с начальственной жестокостью проскрипел маркиз.

Дагне едва не вскинулся, чтобы напомнить, что это они втянули мальчишку в политические игры, и быть протеже Вехлина в таком смысле — скорее опасно, чем выгодно, но прикусил язык. Подчинённый должен знать, когда говорить, когда молчать. Ясно, что милый Иоаким уже всё решил.

Но всё же Дагне попытался отвести карающую руку:

— Он не вполне мой сотрудник, я не уверен, что у него хватит опыта и компетенции для переговоров с салангайцем.

— Ты не уверен в его честности?

Дагне едва не фыркнул. Честность! Всем нужна честность! Чужая, разумеется.

— Я знаю его лишь по этому делу, с графиней. Он показал себя неплохо, но итог… сомнителен.

Бертольди задумчиво посмотрел на догорающий огонь. Он снова выглядел слабым, на лбу заблестели бисеринки пота, лицо вдруг осунулось, нехорошие тени обозначились у висков. Но память его не подводила:

— У него ведь есть семья? Мать и сестра, кажется?

— Да.

— Привязан?

Дагне неопределённо пожал плечами. Вроде привязан, а вроде — и нет. Молодость бывает цинична. И уязвима.

— Нужна привязь. Любовница?

— Есть несколько, но со слов Вехлина, это скорее физиология.

— Любовник?

— Дядя. Но тут ни о какой любви и речи нет. Скорее, наоборот.

— Нужно найти… Ты знаешь что. Есть слабость, страстишка… Месть? Дяде хотя бы. Тщеславие? Поищи, Дагне. Нам нужно его сердце.

— Ему наверняка нужны деньги.

— Деньги нужны всем и всегда. Этого мало. Сердце, Дагне, всё решает сердце. Принеси мне его.

Бертольди слабо усмехнулся. За эту горькую беспомощную морщинку у рта Дагне был готов и не на такое.

— Принесу.

В дверь тихо стукнули, и давешний слуга ужом проскользнул между створок, умудрившись, не потревожив, втянуть с собой поднос с чем-то вкусно дымящимся в большой фарфоровой кружке, стеклянно поблескивающим кувшином, в котором плавали кружки лимона, волоконца каких-то трав и рубиновые ягоды, а пахло всё это так, что Дагне тоже захотелось немедленно заболеть, чтобы пить целебные отвары, кутаться в тёплый халат, смотреть в огонь и не думать…

Но не думать было нельзя.


        следующая глава >
        http://proza.ru/2020/01/21/1353