de omnibus dubitandum 98. 94

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ (1863-1865)

Глава 98.94. КАРАКОЗОВСКОЕ ДЕЛО…

    Каракозовское дело, конечно, займет в истории нашего движения гораздо более скромное место, чем нечаевское. Его подробная история, быть может, станет известной не раньше, как документы III отделения подвергнутся разработке {В.И. Засулич (см. фото) была осведомлена относительно каракозовского дела его непосредственными участниками. Как сказано выше, еще в Москве она познакомилась с рядом лиц, привлекавшихся - по этому делу. По переезде В. И. в августе 1868 г. в Петербург, она, по-видимому, через Людмилу Колачевскую и Моткову, также переселившихся из Москвы в Петербург, познакомилась с судившимся по каракозовскому делу Варлаамом Черкезовым. - Подробное и основанное на документам изучение каракозовского дела стало возможным только в самое последнее время, после того, как Центрархив опубликовал два тома стенографического отчета о процессе каракозовцев в Верховном уголовном, суде (том 1, 1928 г., т. II-1930 г.) и ряд следственных материалов по каракозовскому делу в XVII т. "Красного Архива" (1926 г.)}.
   
    Это был заговор - дело, тайное не для полиции только, но и для окружающих его более мирных элементов, на которых старались действовать члены общества. Ишутин уговорил их в таком роде: наступит великий час, мы люди, обреченные; этот час называл прекрасной ФелицИной.

    Судя по рассказам о нем, это был тип революционера, умевший разжигать настроение слушателей представлением о чем-то великом и таинственном. Как кружок, это общество существовало с 63 г.; члены его обучались в школе, имели 2 ассоциации и сообща устроенное {Зачеркнуто: "вероятно, задолго до катастрофы"} общежитие {Ишутинский кружок возник в Москве и к концу 1865 г. сложился в тайное общество, принявшее название "Организация". Осенью 1864 г. им была открыта школа, просуществовавшая до лета 1865 г. Учителями в ней были члены кружка. Школа была рассчитана на 20-25 учеников из беднейшего населения. Помимо преподаваний в школе, члены кружка ставили задачей революционизирование учеников. Кружок ишутинцев организовал две мастерские, основанные на артельных началах: переплетную и швейную; в них работали члены кружка и их знакомые. - Ишутин и его ближайшие товарищи по кружку одно время жили совместно на одной квартире в доме Ипатова, вследствие чего их называли "ипатовцами". О любви Ишутина к таинственности и мистификациям говорят очень многие из членов его кружка. Они передают, что Ишутин старался выдавать себя за агента какой-то таинственной революционной силы, выдумывал несуществующие тайные общества, говорил о запасах оружия, якобы предназначенного на революционные цели и т.п. Товарищи Ишутина по организации объясняли его склонность к мистификациям присущей ему жаждой деятельности и желанием вовлекать других в революционное движение: своими таинственными рассказами он старался убедить их в существовании могущественной революционной организации и побудить их примкнуть к ней}.

    Во всяком случае, к осени 65 года это были уже заговорщики: члены принимались с клятвами, и в их среде успел уже даже образоваться раскол {В рядах "Организации" происходила борьба двух направлений. Левое крыло возглавлялось самим Ишутиным. Он и его сторонники ставили задачей "Организации" подготовку восстания в целях экономического переворота. Более умеренное крыло, во главе которого стояли Мотков, высказывалось за подготовку переворота при помощи постепенной пропаганды в народе, распространения соответствующей литературы, устройства школ, ассоциаций и т.п. Борьба между этими двумя направлениями отличалась весьма ожесточенным характером}, более крайние составляли, так сказать, общество в обществе под названием «Ад» {В начале 1866 г. у Ишутина и его товарищей зародилась мысль о создании в рядах "Организации" замкнутого кружка под названием "Ад", в который допускались бы самые надежные люди и который принял бы на себя негласный верховный надзор за деятельностью "Организации". Одновременно с этим начал дебатироваться вопрос о необходимости цареубийства}.

    Целью его было, вернее шла в нем речь, об избиении царской фамилии, причем крайние стояли за предварительную агитацию, пропаганду. Оно приговорило 17 чел. После выстрела Каракозова полиция напала на след этого заговора.
 
    Система, как вести себя на следствии, в то время не могла даже и начать еще вырабатываться, люди, как видно, по большей части считали нужным на каждый вопрос следователей давать более или менее правдоподобный ответ, лживый, конечно, кроме нескольких предателей, — нашлись и предатели.

    Начались очные ставки, уличения во лжи, давались новые объяснения: запутались даже такие люди, как сами Худяков, Ишутин; и понемногу все члены без исключения были открыты {Почти все привлеченные по Каракозовскому делу держались на следствии малодушно, спешили выразить раскаяние в своих действиях и давали откровенные показания. Наиболее твердо держался Худяков, но и он не выдержал и дал показания, которые уличали его ближайшего друга и сотрудника Никольского. Эти показания настолько мучили Худякова, что он пытался покончить с собой и, подал в следственную комиссию заявление, в котором отказался от своих показаний, как от ложных. Что касается Ишутина, то он на следствии всячески старался выгородить себя и оправдаться}: нелегальность тогда изобретена не была, дожидаясь ареста, спокойно оставались на своем месте; все были переловлены и посланы в Сибирь.
   
    С тех пор о каракозовцах не было слышно: никто из них не выплыл в позднейшем движении {Указание В.И. Засулич на то, что никто из каракозовцев "не выплыл в позднейшем движении", не совсем правильно. Упоминавшийся выше В. Черкезов играл довольно большую роль в нечаевском деле. Приговоренный к ссылке на житье в Сибирь, он в 1876 г. бежал за границу, где был видным деятелем анархического движения. П.Ф. Николаев, по отбытии каторжных работ, наложенных на него по каракозовскому делу, и по возвращении в 1885 г. в Европейскую Россию, принимал участие в организации "Самоуправление" и в 1894 г. был одним из организаторов партии "Народное Право". Позднее он был видным деятелем партии социалистов-революционеров. М.Н. Загибалов, оставшийся жить по отбытии каторги в Сибири, принимал, как социалист-революционер, деятельное участие в революции 1905 г. и был приговорен к ссылке в Нарымский край, которую он, однако избежал, перейдя на нелегальное положение. Привлекавшаяся по каракозовскому делу М.К. Крылова в 70-х годах была членом "Земли и Воли" и "Черного Передела" и работала в тайных типографиях этих организаций}, а они только и могли бы подробно рассказать о своем деле {Мемуарная литература, оставленная каракозовцами, более чем скудна. Наибольшее значение имеет "Автобиография" Худякова. Кратко останавливаются на каракозовском деле Л.Е. Оболенский в своих "Литературных воспоминаниях и характеристиках" ("Исторический Вестник", 1902 г. № 1-4), Ф.А. Борисов в автобиографии, опубликованной в № 4 "Каторги и Ссылки" за 1929 г., и П.Ф. Николаев в записке об отношении каракозовцев к Чернышевскому, составленной им по просьбе В.Е. Чешихина-Ветринского (опубликован а в книге последнего, "Н.Г. Чернышевский", П., 1923 г., стр. 176-179). После того же Николаева и В.Н. Шаганова остались воспоминания о Чернышевском, с которым они встретились на каторге, П. Николаев. "Личные воспоминания о пребывании Н.Г. Чернышевского на каторге", М. 1906 г.; В.Н. Шаганов. "Н.Г. Чернышевский на каторге и в ссылке", СПБ, 1907 г.) Кроме того сохранились не законченные и пока еще неопубликованные воспоминания В.А. Черкезова и неопубликованная краткая автобиография П. Николаева}.
   
    В последнее время появились воспоминания Худякова {"Опыт автобиографии" И.А. Худякова был напечатан в 1882 г. в Женеве, в Вольной Русской типопрафии. В 1930 г. перепечатан под заглавием "Записки каракозовца" ~Зачеркнуто: "Говорится очень мало"~ издательством "Молодая Гвардия"}, но там подробно рассказано следствие, поскольку оно касалось… самого Худякова, о московском тайном обществе, из которого вышел Каракозов, его он едва касается.

    Он говорит, что это были люди энергичные, талантливые, выработанные, но все они скоро были изловлены и отправлены в Сибирь; на свободе были оставлены только люди, оказавшиеся, после подробнейшего рассмотрения самой муравьевской комиссиею {"Муравьевская комиссия" - высочайше учрежденная в 1862 г. следственная комиссия, которая вела расследование дела о покушении Каракозова.

    Председателем ее в 1866 г. был назначен крайний реакционер-крепостник М.Н. Муравьев, прославившийся кровавой расправой с польскими повстанцами 1863 г. в Литве. В связи с каракозовским делом, по распоряжению Муравьева, было арестовано много людей, не имевших в действительности никакого отношения к этому делу}, вполне невинных, а, следовательно, уже действительно невинные. Опыта, традиции внести в новое движение они не могли, а также не могли составить ядра, вокруг которого группировались бы новые элементы.
   
    «Что делать» Чернышевского продолжало перечитываться молодежью, но самый доступный легко исполнимый из являвшихся прежде вопросов на поставленный в заголовке романа вопрос — заводить ассоциации — уже не удовлетворял {Увлекались снами Веры Павловны, Рахметовым. Но что же именно делал Рахметов? Что делать для осуществления снов Веры Павловны? Пересоздать существующий строй. Рахметов - революционер. Это говорили, но смысл в такие слова вкладывали самый туманный, самый разнообразный. Был, однако, указан в романе и путь к некоторой подготовке осуществления снов - швейные ассоциации. Вещь, как казалось, очень простая, легкая, доступная каждому, у кого есть деньги на покупку машины и на наем квартиры. Примеч. В. Засулич}.

    В предыдущий период ассоциации, по большей части швейные, росли, как грибы {Материальная необеспеченность мелкобуржуазной интеллигенции делала в ее среде весьма популярной мысль об организации коммун и артелей, основанных на полном равенстве их членов и на принадлежности им орудий труда. Коммуны и артели стали возникать с начала 60-х годов. Движение в пользу устройства их особенно усилилось после появления в 1863 r. романа H.Г. Чернышевского "Что делать?", где молодежь нашла яркое описание артельной мастерской, организованной героиней этого романа}, но большая часть из них вскоре распадалась, а некоторые кончались третейскими судами, ссорами.

    Заводились они по большей части женщинами, настолько состоятельными, чтобы купить: швейную машинку, нанять квартиру, нанять на первый месяц, пока не будут разъяснены им принципы ассоциации, двух или трех опытных модисток.

    В члены набирались частью нигилистки, не умевшие шить, но горячо желавшие «делать», частью швеи, желавшие только иметь заработок. В первый месяц сгоряча все шили очень усердно, но более месяца шить по 8 — 10 час. в день ради одной пропаганды примером принципа ассоциации, к тому же без привычки к ручному труду, мало у кого хватало терпения.

    Шить начинали все меньше и меньше {Зачеркнуто: "К тому же и швеи"}. Мастерицы негодовали и сами начинали небрежно относиться к работе; заказы убывали. Лучшие работницы скоро покидали мастерскую, так как приходившиеся на их долю части дохода оказывались меньше жалованья, которое они получали от хозяина, несмотря на то, что основательницы по большей части отказывались от своей доли.

    Иногда дело кончалось тем, что мастерицы забирали себе машины и основательниц выгоняли из мастерской. Устраивались третейские суды. «Сами же постоянно твердили, что машина принадлежит труду», — защищалась бойкая мастерица перед таким судом, на котором мне случилось присутствовать. «А уж какой у них был труд, как есть никакого; только, бывало, разговоры разговаривают!..».

    Суд не признал, однако, мастерицу олицетворением «труда» и присудил машинку возвратить {А.И. Успенская, по сообщению Л.Г. Дейча, находила это сообщение Веры Ивановны не совсем точным. Сама Александра Ивановна поступила в швейную мастерскую, устроенную вышеупомянутыми сестрами каракозовца Иванова, весной 1868 года и оставила ее в августе того же года; мастерская продолжала и дальше существовать, вплоть до выхода этих сестер замуж. Они работали на равных условиях со всеми остальными, вполне усердно; никаких конфликтов, а тем более третейских разбирательств с мастерицами не происходило. (Сборн. "Группа Освобождение Труда", т. II М. 1924 г., стр. 71). По поводу этого возражения А.И. Успенской необходимо заметить, что из текста статьи В.И. Засулич не видно, чтобы ее рассказ относился к той именно швейной мастерской, которую основали Ивановы. Возможно, что Засулич имела в виду какую-нибудь другую из существовавших в то время швейных мастерских}.
   
    Также плохо шли и переплетные мастерские, хотя там менее сложный и не требующий долгой предварительной подготовки труд был более приспособлен к ассоциации.
   
    В 1869 году затишье, наступившее вслед за каракозовщиной, еще продолжалось во всей силе. Из людей 60-х годов иные сошли со сцены, другие куда-то попрятались, и {Зачеркнуто: "По меньшей мере"} зеленой молодежи, подъезжавшей из провинции после погрома, не было к ним доступа.

    Она оставалась совершенно одна; ей предстояло отыскивать дорогу собственными силами. Каракозовщина не оставила ядра, около которого она могла бы группироваться {Это сообщение В.И. Засулич не вполне точно. Некоторые из привлекавшихся по каракозовскому делу, по отбытии тюремного заключения, организовали в Петербурге кружок-коммуну, известный под названием "Сморгонокая академия". К этому кружку принадлежали каракозовцы Сергиевский, Воскресенский, Полумордвинов и Черкезов. Кружок этот являлся центром, вокруг которого группировалась революционная молодежь Петербурга 1867-1868 г.г. Из его рядов вышли некоторые из будущих участников студенческого движения 1868-1869 г.г. и Нечаевской организации}.

    Я говорю, конечно, о среднем уровне молодежи, затронутой разыгравшимся зимою 68–69 годов в Петербурге прологом нечаевского дела. Такая изолированность молодежи, отсутствие пропаганды в ее среде, отсутствие соприкосновения с людьми сложившегося миросозерцания, могущими помочь {Зачеркнуто: "Ответить"} в разрешении вопроса: «что делать?», — приводило ищущую дела молодежь в тоскливое, тревожное состояние.

    Те надежды, с которыми ехала она в Петербург, оказывались обманутыми. Начало 60-х годов облекло столицы, а в особенности Петербург, в самый яркий ореол.

    Издали, из провинции, он представлялся лабораторией идей, центром жизни, движенья, деятельности. В провинции между семинаристами и гимназистами седьмого класса, между студентами провинциальных университетов образовывались маленькие группы юнцов, решившихся посвятить себя «делу», как тогда многие выражались вкратце, или даже просто — «революции». А за выяснением, что это за «дело», что за «революция», начинали рваться в Петербург: там все узнаем, там-то выяснится.

    Дорвавшись, наконец {Зачеркнуто "До Питера"}, предолевши иногда для этого, при крайней бедности большинства {Зачеркнуто: "Из них"}, величайшие затруднения, они являлись в Питер иногда целой группой, человек в 5–6, и начинали всюду толкаться, знакомиться, расспрашивать, но, натыкаясь везде, куда они могли проникнуть, на ту же шаткость и неопределенность понятий, на те же нерешенные вопросы, на «ерунду», от которой бежали из провинции, они скоро впадали в уныние, тревожное состояние.

    Но, после яркого, насильственно задавленного движения начала 60-х гг., чувствовалась просто потребность в каком-нибудь проявлении движения, так что, например, фразы: «Хоть бы студенческое движение что ли было!..» можно было слышать еще летом, Прежде чем студенты съехались.

*) Статья "Нечаевское дело" впервые была опубликована Л.Г. Дейчем во II томе сборн. "Группа Освобождение Труда", М. 1924 г. В предисловии своем Л.Г. Дейч пишет: "Записки эти были начаты ею, вероятно, еще зимой 1883 г., когда мы, члены незадолго перед тем возникшей группы "Освобождение Труда", решили прочитать в Женеве ряд рефератов о нашем революционном движении. В виду робости Веры Ивановны, друзья ее - Плеханов, Степняк и я - долго уговаривали ее рассказать на собрании о нечаевском деле, по которому, как известно, она привлекалась. Согласившись, наконец, она набросала конспект, но, когда наступила ее очередь выступить с докладом, она до того растерялась, что не в состоянии была произнести ни слова, и собравшиеся разошлись, ничего от нее не услыхав...". Затем, спустя много лет, Вера Ивановна, по-видимому, задалась целью переделать оставшиеся у нее наброски этого не произнесенного реферата в статью, вероятно, для какого-нибудь возникшего в России во второй половине 90-х гг. легального марксистского журнала: на это указывает ее стремление придать этим запискам характер объективного изложения, без всякого упоминания о ее личном участии в нечаевском деле. По-видимому, для того, чтобы цензура не могла догадаться, кто автор, Вера Ивановна не называет даже своих сестер. Обе ее сестры, Екатерина и Александра, точно так же принимали самое живейшее участие в «работе» нечаевской организации. Екатерина вышла замуж опять-таки за нечаевца (впоследствии эсера) Никифорова. Мужем Александры стал один из учредителей «Народной расправы» Петр Успенский, участник убийства Иванова. За это он огреб пятнадцать лет каторги, но умер вовсе не в результате «произвола царских сатрапов». Свои же пристукнули. Там, на каторге, получился какой-то мелкий скандальчик, после чего собратья по революции заподозрили Петрушу в сотрудничестве с жандармами. И, не церемонясь особенно, тут же повесили в темном уголке, представив все как самоубийство. Очень скоро выяснилось, что, стукачом, был вовсе не Петруша. На короткое время всем стало чуточку неловко - и не более того. Такие уж незатейливые были у «прогрессистов» порядки, своих мочили по малейшему подозрению, не говоря уж о посторонних… Что записки эти она предназначала для печати, видно также из тщательно переписанной ею первой части и из сделанного ею на одном листе подсчета количества заключающихся на нем букв с припиской: "из моих двух стр. выходит одна печатная". Л.Г. Дейч сообщает далее, что рукопись статьи сохранилась в двух вариантах: "Имеются полный текст и с большими изменениями переписанный набело второй экземпляр второй части, но с некоторыми существенными пропусками из первого. Я помещаю второй вариант, дополнив его всем тем, что Верой Ивановной было опущено из черновой тетради". Часть правой стороны первых четырех страниц, не имеющих дубликата оказалась оторванной. Восстановленные по догадке слова заключены в квадратные скобки. Слова, зачеркнутые в рукописи, вынесены в подстрочные примечания.