Шепоты и тени. Глава 8 - Мрачное сияние

Наступило воскресное утро, туманное и прохладное. И к тому времени, как я отправился на самое раннее богослужение в кафедральный собор (а собор Святого Духа с того времени, когда начал встречаться с Розалькой, я совсем перестал посещать), уже начало моросить. У меня немного намокла шевелюра, прежде чем я дошел до храма, однако от большего ливня я успел спрятаться в притворе. Я немного отряхнулся, осушил лицо и волосы носовым платком и вошел внутрь. Я сел на твердую дубовую лавку под хорами. За спиной у меня висел образ, представлявший мученичество сандомирских доминиканцев.

Вслед за министрантом на мессу вышел священник. Они оба приблизились к боковому алтарю Святого Станислава, находящемуся буквально в паре шагов от меня, и начали произносить молитву. И тут же меня стала охватывать какая-то духота, хотя в храме было прохладно, так как через большие двери, ведущие во двор и распахнутые настежь, попадал свежий воздух, создавая легкий сквозняк. И тем не менее мне стало так душно, что почти не хватало воздуха. Тихая месса проходила довольно быстро, однако для меня, по-видимому, из-за этой духоты, длилась непомерно долго. Во время приношения даров, когда священник вознес к небу позолоченной дискос, меня начало трясти от холода, но уже через мгновение я почувствовал интенсивный прилив жара, и всё мое тело покрылось потом, его охватили дрожь и судороги. Кажется, я начал постанывать, потому что и министрант, и священник уставились на меня. Я испугался и, судорожно держась за крышку лавки, с трудом поднялся на трясущиеся ноги и вышел из костела. Однако едва я оказался во дворе, все эти неприятные симптомы как рукой сняло. Поэтому я решил вернуться внутрь. Но стоило мне перешагнуть порог притвора, как мне вновь стало хуже. И я остался снаружи. Вплоть до конца литургии я простоял у бокового входа, подпирая плечом дверную раму, выполненную из песчаника. К счастью, дождь прекратился, хотя небо по-прежнему было затянуто тучами.

Я подумал, что наверняка заразился от Розальки, ведь иного объяснения своему неприятному недомоганию я не находил. Мне стало стыдно, что я не придал серьезного значения ее словам и жалобам на самочувствие. Вместо того, чтобы посочувствовать Розальке, я повел себя довольно легкомысленно и сейчас сам на собственной шкуре испытываю то, мучит ее уже несколько дней. Поэтому я решил сразу после обеда пойти к девушке и попросить у нее прощения.

Так я решил, и так я сделал. После обеда я отправился на Халупки и некоторое время прогуливался по дороге в одну и в другую сторону. Я, наверное, больше десяти раз прошелся мимо дома Ручинских, но Розалька так и не вышла. И всё же я заметил ее стоящую у окна и спрятавшуюся за занавеской. Мне было неприятно, что она не желает меня знать, но я ее понимал. Я также надеялся, что через день-другой злость на меня у нее пройдет, и тогда я смогу попросить у нее прощения, и мы помиримся.

В конце концов я решил вернуться домой и найти себе другое занятие на воскресенье. Я остановился, облокотившись на ствол старой акации с толстой потрескавшейся корой, чтобы собраться с мыслями. И тут на ветку прямо надо мной села сорока, раскрыла клюв и закричала. Затем она вспорхнула, пролетела пару метров и присела на заборе, будто бы меня куда-то звала. Я улыбнулся и пошел за ней. Птица, то отлетая, то садясь, вела меня по склону Завойского холма к старому городу, а потом свернула на холм Четверг. Здесь наконец сорока присела на редкую крону уже наполовину высохшего тиса, что рос рядом с развалинами и остатками стоявшего некогда на этом месте древнего храма.
И вдруг меня осенило. Я вспомнил яму под раскрошившимся фундаментом разрушенного костела Святого Войцеха и подумал, не обследовать ли мне ее, ведь я чувствовал себя уже вполне нормально и почти забыл о неприятном утреннем недомогании.


* * *


Во второй половине дня сильно похолодало, ровно монотонно моросил мелкий дождик. Ближайшие три дня обещали быть дождливыми. Погода была такой, что хороший хозяин и пса бы во двор не выгнал, а потому улицы полностью опустели, и только время от времени пробегал, сутулясь, какой-нибудь прохожий. Я решил, что это идеальное время, чтобы получше, еще при дневном свете, присмотреться к интригующему провалу в районе Четверга.

Я взял с собой компас, светильник, запас хороших стеариновых свечей и новомодное изобретение — шведские спички, которые упаковал в парчовую сумку и прикрепил ремнем к поясу брюк. Я отправился к месту, которое некогда прикрыл ветками. Теперь я заметил, что почва здесь еще больше провалилась, а дыра, ведущая под фундамент, как я и подозревал, увеличилась, наверняка из-за дождя, причем так значительно, что мне уже не составляло труда проникнуть через нее в какой-нибудь старый склеп. Что я ожидал там увидеть? Я сам не знал. Но дыра и склеп искушали мое молодое воображение, приключения манили...

Внимательно осмотревшись вокруг и убедившись, что улица абсолютно пуста, я откинул ветки и листья, которыми замаскировал яму, зажег фитиль в старом фонаре и, привязав его к шпагату, осторожно спустил внутрь. Однако так я ничего не высмотрел. И тогда я сам свесил ноги и спрыгнул внутрь дыры. Оказавшись под землей, я поднял фонарь повыше. Я находился в каком-то сводчатом склепе, стены которого были сложены частично из древнего, уже потрескавшегося кирпича, более крупного, чем современный, а частично — из брусков полевого шпата. Было отчетливо видно, что каменная кладка является более древней, изначальной, а кирпичом стены заделывались лишь в тех местах, где от старости они начинали крошиться и разрушаться. Это свидетельствовало о том, что склеп был необычайно старый. На каменном полу валялись обломки скульптур, украшавшие, по-видимому, некогда уже исчезнувшие алтари. У одной из стен стоял развалившийся, истлевший гроб, сбитый из грубых досок. Из него выглядывала, щеря зубы в мертвецкой улыбке, высохшая голова покойника.

Эта картина, вызывавшая одновременно чувство омерзения и страха, привела меня в трепет. В первый момент мне даже хотелось убежать, но я взял себя в руки и продолжил осмотр. В стенах склепа виднелись два мрачных проема, из которых один вел наверняка под несуществующий уже пресвитерий разрушенного храма, второй же уводил в противоположную сторону — к реформатской Церкви Святого Иосифа.

Я направился к первому из зияющих пустотой проемов и углубился в него. Осторожно ставя стопы и высоко поднимая фонарь, я обследовал очередной склеп, находившийся, как я и предполагал, под собором Святого Войцеха. Всё помещение было заставлено гробами. Некоторые беспорядочно стояли на глинобитном полу, а другие — у стен, один на другом. Пахло сгнившей древесиной, тленом и грибком. У многих гробов были разбиты крышки, и сквозь них можно было увидеть покойников. Некоторые из них полностью разложились, и только кое-где на пожелтевших и почерневших скелетах сохранились лоскутки одежды. К другим же время было более милостиво, и между досок проглядывались головы с пустыми глазницами и челюстями, раскрытыми, как для крика, или же руки, обтянутые коричневой от старости и высохший в пергамент кожей. С одного гроба свисал наверняка выдернутый некогда крысами узкий лоскут темной материи, густо расшитой серебряной нитью. Присмотревшись внимательней, я узнал одеяние священника. Это означало, что здесь лежал какой-то ксендз или монах. Подойдя ближе, я заметил, что одеяние это, хотя и потемнело от старости, разложения и грязи, имеет не черный, а красный цвет, а значит, похоронен здесь не обычный ксендз, а епископ.

Я вернулся в первое помещение, а оттуда я перешел в склеп, расположенный со стороны реформатской церкви. Очередное сводчатое подземелье было почти пустым, если не считать валявшегося кое-где мусора и паутины, свисавшей гирляндами с потолка. Это наверняка был какой-то склад, сегодня уже полностью опустошенный. Выход из этого склепа был только один — через тот проем, которым я в него вошел. Я машинально сделал несколько шагов в центр помещения, и вдруг... земля разверзлась подо мной. Внезапно я упал вниз. Ошеломленный и испуганный, я собрался и встал на ноги. Я ничего себе не повредил, потому что упал с небольшой высоты на не слишком твердый глинобитный пол. К счастью, фонарь не погас, и я с интересом огляделся вокруг. Судя по всему, это было какое-то очень древнее подземелье, о существовании которого не знали даже строители костела Святого Войцеха, коль скоро устроили над ним один из склепов.

Подземелье было выдолблено в лёссовой скале, которую невероятно трудно раскрошить, когда она высыхает на солнце, но если порода впитает в себя влагу, она становится мягкой, и в ней достаточно легко копать. Я оказался в не очень широком коридоре — расставив руки, я мог дотронуться до обеих его стен. А пространство над головой было достаточно высоким, чтобы можно было идти, не наклоняясь. Стены подземелья не были выложены камнем. Здесь пахло сырой, холодной и влажной землей и немного ощущался запах тлена, долетавший из помещения выше.

Коридор вел к реформатскому храму. Осторожно ступая, я углубился в него. Я прошел несколько десятков метров, прежде чем передо мной открылась широкое пространство — сводчатый каменный подвал, оштукатуренный некогда известкой, а теперь имевший посеревшие грязные стены. В нем стояли стеллажи книг, настолько истлевшие, что рассыпались в пальцах, и в них ничего нельзя было прочесть. Ничего другого здесь не было. Я понял, что нахожусь где-то в пределах костела Святого Иосифа, но, судя по направлению коридора, которым я сюда пришел и который, на мой взгляд, не просто уходил вглубь, а последовательно сворачивал вправо, я был не под самим храмом, а скорее под окруженным стеной двориком, закрывавшим с западной стороны главный вход в храм.

Это предположение подтверждал факт, что по левую руку от меня в стене подвала виднелся скрытый во мраке проем какого-то прохода, который, без сомнения, должен был вести к другим склепам, находящимся уже под самой церковью.

Я направился туда, но уткнулся в стену — кто-то когда-то убрал двери, а проем замуровал, вероятнее всего, желая сохранить существование этого склепа в тайне. В тоже время в южной стене зиял мрачной пустотой другой проем. Это был вход в такой же коридор, выдолбленный в лёссе, подобный тому, которым я сюда пришел. Я смело двинулся вперед. Сделав несколько шагов, я остановился, немного колеблясь. Ведь с этого места я еще мог без труда выбраться на поверхность, но спускаясь в новые места, в катакомбы, ведущие неизвестно куда, я рисковал заблудиться и никогда больше не увидеть дневного света.

Стоя так, я размышлял, что делать дальше, возвращаться или продолжать приключения. Я произвел быстрый подсчет, что фонарь будет светить еще по крайней мере час, а может и дольше. Кроме того, у меня была пачка свечей, которых хватило бы на несколько часов, а также еще не открытый коробок спичек.

Я двинулся в темноту. Внезапно в голове у меня возникла некая чуждая, беспокоящая мысль: когда вступаешь во мрак, то соглашаешься чтобы мрак вступил в тебя. Я вздрогнул, а ледяной холод коснулся моих плеч, однако я быстро отряхнул его и пошел дальше, твердо решив, что будут идти только по главному коридору, никуда не сворачивая, если коридор этот дальше будет иметь какие-то ответвления, и что по истечении максимум полутора часов, если не найду иного выхода на поверхность, возвращусь той же самой дорогой, которой пришел.

Коридор, всё сохраняя ту же ширину и высоту, спускался теперь всё резче вниз, местами почти вертикально, так что мне приходилось уже смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться и не упасть. Через добрых двести, а может, даже триста метров подземелье стало постепенно уходить вверх. Я задумался, где я могу находиться. Поскольку игла компаса всё время моего путешествия показывала, что я перемещаюсь приблизительно на юг, я решил, что нахожусь где-то в окрестностях оврага Пищелье и, скорее всего, уже миновал русло и пойму речки Пищельки, а теперь двигаюсь наверх, к вершине Святопавловского холма. Воздух в подземелье был свежим, иногда даже ощущался легкий сквозняк, а значит, вентиляция здесь была превосходной, и не стоило опасаться, что я задохнусь.

До сих пор я не видел ни одного ответвления, но теперь, когда коридор начал круто подниматься вверх, появился первый боковой ход, потом еще и другие. Я в них всего лишь заглядывал, стоя в самом начале, но ни в один из них, как пообещал себе ранее, не углублялся. Сначала ничего интересного мне не попадалось, но затем в одном из последующих боковых ответвлений я увидел удивительную картину. Весь коридор оказался заполненным человеческими костями, целыми скелетами, лежащими в беспорядке один на другом. Вперемешку с костями валялись изъеденные ржавчиной предметы вооружения: пучки стрел, наконечники копий, мечи, ряды щитов, шишаки. Все это было очень древней работы. Я подумал, что, возможно, это татарские воины, которых в эти подземелье завела славная Халина Кремпянка1, отдавшая свою жизнь за спасение Сандомира. Я понял, что сейчас я иду по коридорам подземного города, память о котором сохранилась в легендах, и мне стало еще более не по себе.

Когда я прошел следующие сто пятьдесят-двести метров, коридор, внезапно свернул влево, на восток, и я понял, что начинаю кружить. Меня это беспокоило, но в конце концов я решил, что, возвращаясь той же самой дорогой, я легко найду выход. Потому я двигался дальше, уверенный, что в итоге должен наткнуться на нечто интересное. Ведь пока, кроме подземелья, заполненного скелетами, ничто примечательного пока не нашел.

И вдруг я заметил, что происходит нечто странное. На первый взгляд вокруг ничего вроде бы не изменилось: справа и слева по-прежнему меня окружали желтые глиняные стены, а впереди и позади зияли глухие проемы разветвлявшегося коридора, фонарь горел ровным и ясным пламенем, однако вдруг всё как бы посветлело и потемнело одновременно. Трудно мне было объяснить это противоречие, но я это именно так ощутил. И в тот же самый миг буквально в паре шагов передо мной непонятно откуда начало выползать, поднимаясь, золотисто-пурпурное сияние с пульсирующим ядром цвета сажи, будто конденсирующим тьму. И я отметил, что эта тьма — по сути, тоже своего рода свет, только свет, поглотивший сам себя и продолжающий сам себя поглощать, сосредотачивающийся сам на себе. В ту же секунду я понял природу этого света — не желая служить никому, он сжался так сильно, что превратился... в тьму. И не было конца этому процессу, он длился бесконечно. Я это видел и чувствовал скорее сердцем, нежели разумом. Свет по-прежнему как бы вглядывался сам в себя, непрерывно сам в себя проникал, погружался, густел... И била из этого ядра мрака какая-то чудовищная тоска, от которой стыла кровь в жилах, так что мне казалось, будто у меня в крови циркулируют острые кристаллики льда. Из ядра исходила столь невообразимая ненависть, что мое сердце сжималось, пораженное страхом. А страх этот был насыщен такой болью, что мне казалось, будто я умираю, но умереть не могу.

И вдруг это мрачное сияние вспыхнуло передо мной пурпурной мглой, испуская свет, сравнимый со светом горящей магнезии, но свет этот как бы замер без движения, застыл в мощном потоке холода и остановился... И одновременно сфера неподвижности расширялась, охватывая всё новые участки коридора, проникая в стены, и наконец она добралась до меня. Вместе с тем я почувствовал, что застывший свет в меня не проникает, лишь касается и тут же отступает... И снова касается, и снова отступает... И ждет... ждет... чего же? Наверняка моего решения, приглашу ли я его? Позову ли в себя это сияние? Я не торопился. Я стоял неподвижно и наблюдал этот странный спектакль.

И тогда в этой мгле замаячил какой-то неясный человеческий силуэт. Я напряг зрение и заметил фигуру известного мне уже мужчины, посещавшего меня в видениях в одну из душных ночей. На вид он производил впечатление чахлого и слабого. Как и прежде, лица призрака я не мог рассмотреть, потому что скрывал его огромный натянутый на глаза капюшон. Незнакомец вытянул ко мне иссохшую, костлявую, покрытую сморщенной кожей руку. Когда я приблизился, он немного повернулся боком, будто опасаясь, что я случайно могу увидеть черты его лица. И в тот же самый миг я услышал жалобный, сдавленный голос, полушепот-полуплач. А может, это было скуление побитого пса, который плакал, силясь меня разжалобить и пробудить во мне сочувствие к себе.

— Ох, этот второй центр силы не считает меня равноправным партнером, ох...

Жалоба внезапно переросла в рыдание.

Он пытался схватить меня костлявыми руками, будто намереваясь прижаться ко мне. Я испугался и резко отскочил. И тогда образ растворился. Сверкающая мгла на миг поблекла, чтобы тут же засиять с еще большей силой.

Из этой мглы начала теперь формироваться иная фигура. Это было полурастение-полузмея. Огромный пурпурный цветок в форме чаши, венчавший главный побег и напоминавший немного цветок наркотического дурмана, из которого выглядывал внушительный пестик, начал меняться, приобретая форму женского лица, столь ангельски чудесного, что я почти потерял дар речи от восхищения. А ниже стебель и листья превратились в нагое тело с абсолютно белой кожей и светящимися голубыми прожилками, по которым текла горячая пульсирующая кровь. Небольшие, но круглые и упругие груди искушали, и казалось, шептали мне что-то. Образ был настолько реальный, что я протянул к нему руки. И тогда он начал дрожать, волноваться, отступать от меня, рассеивая одновременно некий неизвестный мне экзотический аромат, только усиливавший мое возбуждение.

Призрак всё отступал, а я следовал за ним. Я позабыл, где нахожусь. Я потерялся в своем вожделении и всё быстрее и быстрее бежал за видением, а оно то приближалось ко мне, то отдалялась и что-то шептало. И хотя слов я не понимал, они меня гипнотизировали. Я не знал, как долго длилась моя погоня за призраком, который уводил меня по серпантину всё новых коридоров, через склепы с каменными стенами и через грубо выдолбленные в глине мрачные ниши. Я перескакивал через кости и обломки разбитых горшков — через останки давно минувшего мира.

И вот всё внезапно лопнуло как мыльный пузырь. Я стоял в полной темноте, потому что в погоне за призраком давно потерял фонарь. Меня охватил страх. Я почувствовала себя так, будто бы мчался к пропасти и в последний момент на самом ее краю резко затормозил. Я будто стоял на трясущихся ногах над зияющий чернотой пустоты и только слышал шуршание мелких камушков, осыпавшихся в эту бездну.

От страха волосы у меня на голове встали дыбом, а сердце бешено застучало. Прошло много минут, прежде чем я настолько пришел в себя, что смог спокойно собраться с мыслями. К счастью у меня оставались спички и пачка свечей. Я вынул одну из них и приложил к фитилю тонкое дрожащее пламя на конце покрытой селитрой палочки. Теперь я почувствовал себя лучше. Я поднял свечу как можно выше и осмотрелся вокруг. Я находился в каком-то небольшом подвале. Позади меня виднелся проем коридора, по которому я прибежал. Передо мной была кривая, сделанная из сосновой фанеры, небольшая дугообразная дверь, выкрашенная местами потертой темно-зеленой краской, из-под которой проступала трухлявая и изъеденная короедами древесина.

С сердцем, переполненным страхом, я подошел к этой двери и толкнул ее изо всей силы. Она даже не дрогнула. Сердце подскочило к горлу, а ужас почти прижал меня к земле. Тогда я подумал, что вместо того, чтобы толкать, наверное, стоит потянуть дверь к себе. Так я и сделал, и она открылись с тихим скрипом. Я почувствовал огромное облегчение. Я посвятил вглубь открывшегося мне помещения и увидел несколько гробов, поставленных один на другой. Их вид вызвал у меня настоящую радость. Если это склеп, значит, я нахожусь в подвале какой-то из церквей. А значит я спасен.

Я с трудом протиснулся между гробами, следя за тем, чтобы их не опрокинуть, и оказался в довольно широком сводчатом подвале, полном тлена и гробовых ящиков. Под одной из стен стояла их целая груда. Все они были прогнившими, полуразвалившимися, без следов драпировки. Помимо гробов, через пробитые дыры в которых можно было увидеть человеческие останки, в склепе находилось и множество отдельных костей, сложенных в большую кучу.

Я присел на обломок тесаного камня, неизвестно для чего и кем сюда притащенный. Я думал об обманутых надеждах. Всё развеялось, как дым от огня при внезапном дуновении ветра. Я рассчитывал, что в своем путешествии по таинственным подземельем дойду до места, где обнаружится нечто необычное. Тем более что привел меня сюда сладострастный призрак, при воспоминании о котором кровь всё еще стучала в жилах. Призрак, за которым, если бы он вновь появился, я бы вновь побежал, несмотря ни на что, даже к своей погибели. А тем временем я наткнулся на обычный, не отличающиеся ничем от других склеп, полный тлена, затхлости и сырости.

Я еще раз огляделся внимательно вокруг и вдруг заметил нечто, что совсем не соответствовало этому месту и что, без сомнения, оказалось здесь случайно... Посереди склепа на желтоватом глиняном полу я обнаружил довольно внушительных размеров кинжал древней итальянской или испанской работы с изящной серебряной рукоятью. Он лежал рядом с вырытым в земле углублением, которое, судя по форме, должно было скрывать в себе некий прямоугольный предмет. Логика подсказывала, что наверняка какую-нибудь шкатулку или коробочку. «Это значит, что некто здесь нечто ценное искал и, скорее всего, нашел» — подумал я. Машинально я поднял кинжал с земли и спрятал его в сумке со свечами.

Затем я двинулся к очень низкому проему, без сомнения ведущему к выходу из подземелий. Я проследовал туда и шел теперь по невысокому узкому коридорчику, освещая себе дорогу высоко поднятой свечой. Наконец я уткнулся в ступеньки, над которыми было видно крышку люка, ведущего в помещение, расположенное выше. Я поднажал на крышку плечами, застонав от усилий, и постепенно сумел ее вытолкнуть. Хоть она и была тяжелой, мне как-то удалось с нею справиться. Сдвинув крышку вбок, я вышел наружу, с любопытством оглядываясь по сторонам и пытаясь определить, где я нахожусь. Я находился в костеле Святого Иакова.

К счастью, костел был пуст. Было еще достаточно хорошо видно. По-видимому, только что закончилось вечерняя служба, так как, хотя в храме я никого и не заметил, но у алтаря всё еще горели свечи. Я почувствовал огромное облегчение. Приключение закончилось благополучно. Хотя могло случиться иначе, я мог живым не выйти из подземного города. Теперь же у меня была другая проблема: как я объясню, если кто-то застанет меня стоящим над сдвинутой крышкой люка. Поэтому я как можно скорее поместил ее на место и направился к дверям. Они были широко распахнуты. Дождь прекратился, хотя раньше казалось, что он будет идти дня три. Я присел на каменный простенок у подножия раскидистый вековой липы, чтобы успокоиться и собраться с мыслями

Я сидел там долго, просто успокаивая нервы и отдыхая. Окончательно же придя в себя, я заглянул в сумку и достал оттуда кинжал. Острие было сильно покрыто ржавчиной, но серебряная рукоять лишь почернела и испачкалась. А в остальном она повреждена не была. Я поднес кинжал глазам, присмотрелся к насадке на рукояти и сразу между тонким геометрическим орнаментом нашел гербовый щит. Послюнив палец, и очистил его настолько, что можно было распознать сам герб. Это был герб рода Семберков...


пер. с польск. М.В.Ковальковой

_________________________________

1 Легендарная героиня, дочь погибшего каштеляна Сандомира, которая завела татарское войско в подземелье и ценой своей жизни спасла родной город.


Рецензии