Ко есть ху Наш пацан 6

КТО  ЕСТЬ  ХУ (наш пацан 6)

Вся  присутствовавшая  на приеме честная «ху» публика вдруг присмирела разом.
И даже те, кто уже было начал  хулиганить,  устраивая некий   КВН, с хохмами и  хохотом, и под одобрение Вовы, искусно скрывавшего свой явно душивший его изнутри  смех от их дурацких  шуток, замерли в неудобных  позах.
Появился более чем солидно выглядевший, в отличие от всех самых представительных «ху», в темных очках, во всем черном но при  белой как зубы у ху К.  бабочке и с горящим  рубиновым перстнем,  никому не известный тип, при котором всех взяла как будто робость с оторопью, если ни  восхищение в отпад, от вида незнакомца.      

Это был, как многие сразу смекнули, тот самый загадочный Крестный – виолончелист,  которому соответствующим его  погонялову образом, преподнесли  виолончель. Постояв несколько секунд  в раздумье на предмет,  отдать  им всем поклоны, или так пусть аплодируют, Крестный отвесил полу кивок только Вове налево и тот  захлопал в ладоши. И тут  все, кто был ошарашен появлением самого… смело и с азартом    ударились в аплодисменты, кроме ху К. который никак  не мог примириться с этой нарушаемой очередью на выступающих,  если прикинуть ее по упомянутому секретарем закону?       

Но с законом вообще, тут  вышла куда как более значительная  заминка, поскольку у многих возникла   невесть, чем обоснованная   догадка  насчет этого Виолончелиста. А не является ли он  самый  главный Ху, как есть  Крестный отец, которому и подчиняется, как  просто главный Ху (президент этого сообщества «ху»), сам Вова? Вот кто, пожалуй, руководит тайным образом над  всеми «ху», может даже, на всей земле. Причем ворочая миллиардами как бы за счет  одной только своей музыки,  комбинируя  репертуар под  коммерческие закупки колокольчиков,  включая весь перечень музыкальных инструментов, которым  он прикрывается  и успешно запудривает мозги всем налоговым службам.       

И, наверное, поэтому (и такая  догадка имела место здесь быть) Директор не хочет встречаться с Вовой отдельным приемом. Так как всё, что надо и в чем  только ни возникают проблемы,  Директор перетирает с Виолончелистом, а этот уже дает команду Вове, как ему себя вести перед «сердобольными пидагогами», пока, как хорошо известному в мире «ху» пацану, пусть и слишком, и куда как круче, и больше, конечно, нашему, но слишком… И еще не такому предсказуемому на поступки, чтобы Директор так опрометчиво  пошел бы с ним на переговоры.

Также здесь  за Виолончелистом встал хор мужчин, среди которых  можно было узнать самых… самых  разбойных,  сверх отпетых и беспредельно анти законных,    хватких  на  то, что у нас «плохо» лежит,  хулиганов  (проще говоря, миллиардеров мирового масштаба).  И вот, наконец,  где  сама неотвратимая  справедливость тут, кажется,  заиграла положительной  претензией к ним за долги.

Все они обязаны Вове за свой  успех и за свои баснословные состояния  настолько, что прикажи он им сплясать, даже полностью голыми под эту виолончель, они бы скинули бы с себя все один другого быстрее, и начали бы танцевать, хоть летку-енку…  если еще ни танго парами.

Но пока они, встав в ряд,  нужны были только для  самодеятельного хора.
Также для усиления хора чертовски многоукладным (бесовским)  голосом и прочими арт. данными,   сюда вперед  встал известный Соловей по прозвищу Главный Соловей разбойник нашей эпохи, в черном наглухо застегнутом френче и сумеречно жестким выражением лица под экзекутора… времен…
В общем, когда-то были «такие времена», когда  такие рожи пугали  людей  страшной  энергетически неотвратимой под неминуемый  расстрел любого ни за что, силой.

И, как только Крестный мастерски ударил смычком по струнам виолончели, сразу   выводя любимую всеми мелодию известной песни «мгновения, мгновения, мгновения…», Соловей Разбойник сделал шаг вперед и почти басом с переливами  торжественно  стал читать длинный стих о «нашем пацане»: 
И что это за дух возник,
Из   времен упадка - слабости с  разрухой?
 Глухо!.. Ой как было все запущено на развал, уничтожение нас (и вас!) без нашего…
И где-то скромный стук послышался,
и где-то  «цап царап», и из  сортира крик  истошный   
ой, больше не буду!...
Возник, как твердая надежда  на безбрежный грех ради успеха, но без наград , против  всех  и,  после всех…

Наш пацан!..

И так далее речитатив,  выраженный  артистически безупречно с  восторгом и   нескрываемой  радостью (а это в натуре)  от данного «возникшего духа всем нам на избавление от всяких угрызений, виноватости и жалкого предательства от не наших…   на смех мухам!..».



Хор мужчин сначала тихо,  как бы начав издалека, (не думай о секундах свысока…), а потом все громче и громче  под барабанный бой довел смысл песни, до «кому слава, а кому позор…»   и, понеслась… Соловей разбойник, войдя в раж,  выводил отдельные места песни голосом,  как арию из оперы.

И так была исполнена  вся эта песня с введенным  еще по ходу боем барабанов за сценой  и не менее звучной,  пробирающий  до мерзлоты и…  как   завывание сирены     из потустороннего мира,  виолончели.  Отчего  у Вовы появился вылито детский  румянец на все лицо и он, казалось, поплыл, с чем   показался обыкновенным хлюпиком перед  такой  классной игрой  Крестного, орудовавшего  смычком размашисто и всем телом выдавая внутренний   напор как грозную силу  этой самой, не на ху себе, воспеваемой мужественности. 

Не сразу  публика на ху отмякла и пожелала  промочить горло как следует после такого    слишком уж по чрезвычайному нагнанного   «музыкально шухера». Называвшегося высоким искусством Крестного в   безупречном своем владении…  под  истошный гогот и ржание  Соловья   Разбойника, высоко по оперному, и хора друзей Вовы, оравших на всю, чтобы перекричать барабанный бой с гудением виолончельной сирены под полный сверх культурный  шабаш, как бывает только от  сверх сурового гнета…  Той   самой, еще не забытой чрезвычайной  «доблести и чести», которая вся в песне и, которой еще, несомненно, на ту же славу и почет были пропитаны все наши   нео хулиганы, как родным соком (или мочой)  «усатого пахана» по всему своему «невидимому фронту»,  длящемуся тоже скрытно,  и ничем в сущности так и не ограниченному   до сих пор.

После исполнения…    Крестный встал  важно и, сблизившись с Вовой  трепетно и где-то со слезой тоже,  три раза обнял его…
И тихим   голосом выговаривая слова   благодарности,   пожелал ему оставаться таким же  дерзким  и непредсказуемым пацаном в этом неспокойном мире. Где излишняя степенность под терпилу и заискивание перед Директором,    неминуемо  приводит…  к потере независимости…  и…   отлучке от хозяйской руки как раз  медведя (который кажется, тоже ревел там, за кулисами в эти «мгновения», будто бы уловив мелодию песни и стараясь во всю также…  угодить своему  хозяину).

А именно на это, на  терпение и сговорчивость  под закормленного подачками  медведя,  как известно, рассчитывает Директор, ставя   свои «пидагогогические» законы  валютными  капканами на всех(!) и, чтоб никто даже не вякал насчет много… много разного по силе и манере исполнения  задуманного…    на полях собственных тоже глобальных интересов,  как способов поведения перед пидагогами, так и выгула своего медведя, куда нам ни захочется, пусть даже под эту же мелодию.    
И, главное, чтоб никому в этом мире,  неповадно было учить наших «ху», как себя вести при всех наших общих великих «ху» интересах  и делах!
И кто-то еще там… сомневается в нашем величии, чтобы проверить, а то и  получить ненароком       сатисфакцию,  и вынудить нас повторить….
И кто-то там хотел бы, чтобы наш пацан  Вова перестал  быть…  пацаном   и сдал бы все на  ху, под контроль «пидагогического совета» с Директором, а сам…   слинял бы от    «нашего общего дела» и углубился в предмет их пида…  «пидагогики».         

А это уже было встречено бурными аплодисментами, переходящими в «вовации». А сам Вова просто млел, или даже пьянел от такого счастья, но попросил Крестного исполнить еще одно произведение, уже без хора (олигархов), как  слишком уж явно  преданных ему мужчин и…  для успокоения  медведя с Соловьем Разбойником. И,  чтобы снизить этот накал    обстановки   на   воспетое     величие «ху органов»  менее  значимыми аккордами. Пусть будет в идиллию мать, хоть в «мочу того пахана», хоть…  в только снящийся нам покой, и в  блажь,  как   «все наше  у нас еще впереди…».      

И тут же, отходя от воспетого,  надо было собраться с мозгами   перед завершением всей торжественной части с  передачей концовки  КВНу. И  пусть, так уж получилось,  и   с несостоявшимися      выступлениями еще отдельных почетных гостей, опоздавших, как Ху Л. и других, не сумевших здесь овладеть вниманием   публики настолько,  чтобы она слушала с интересом и даже  не скупилась бы  на такие же  бурные аплодисменты.

Но заграничный гость  ху К. еще не терял надежды выступить здесь со своей  речью. И, что  касалась  Директора, упоминаемого  в каждом выступлении  озабоченных      этим зловещим как будто типом высокого ранга и  влияния в мире, ху К.  желал дать несколько утешительных    опровержений  и советов. Как надо с ним обращаться.  Да и высказывать ему впрямую, например, чего хочешь, и по предмету именно этой  озабоченности некоторых, как из-за трусости перед, ни ху-ху себе и ха-ха, таким… имиджем Директора.
 
Потому что ясно было, мало кто видел  этого Директора живьем как есть перед  собой, а переговаривать с ним отдельно накоротке,  вообще никому так не везло в жизни, как ему, такому маленькому… Но было дело, учившему Директора правильной     субординации на предмет спора: кто ты, и кто я?..       И  никто здесь не скажет столько  поучительного   и полезного про Директора, как его надо брать за одно место…  Но, которого с осторожностью  тоже,  можно считать за своего  на ху пацана, только слишком мягкотелого, надоедливого  и жадного.

И поэтому секретарь Вовы, не давший  микрофон ху К., для выступления, стал для него      обманщиком, которого следовало наказать.      

Тут  хор мужчин (олигархов), Крестный виолончелист и сам Вова  потихоньку стали покидать аудиторию с непременной важностью особо значимых и не ху-ху себе, а совершенно  крутых и, в общем-то, неприступных для простой публики,   особ. И тем самым, но чтоб тут без обид среди простых, они удалились на свое тайное совещание в отдельные апартаменты.

Тут же  незаметно, как тени  от не менее  влиятельного здесь  ху, только униженного невниманием к нему,    отделились три его телохранителя   при одном оставшемся переводчике. И,  стало быть, ху К. сидел, покачивая ножкой, похоже,  в нетерпении, но в такой  уверенности, что  выступить ему… никто  не сможет запретить. Особенно, после таких  его встреч с Директором…  Причем, это уже совсем другая субординация здесь получается, если  все, включая Вову, ни в зуб ногой не понимают, как надо сделать так, чтобы Директор сам запросил встречи и стал надоедать, уже как друг, от которого можно, получать на худой конец ху мзду,   а не строгий начальник, от которого тебе будут только шишки, или  шиш на постном масле с угрозой исключения…         

И то, ни хрена себе, он встречался с самим Директором,  вел с ним переговоры, можно сказать, на равных,  да еще учил его жизни и указывал ему, как надо поступать  со свободными ху в мире, давая им тоже жить...  И не жадничать, а выделить, например,   с миллион   мешков  риса для остро нуждающихся там у него…   

А тут ему устроили полный позорный облом, не дав выступить по поводу «нашего общего дела» и, хотя бы на предмет  этого же Директора, раз так все его здесь боятся. И кто,  какой-то врунишка  секретарь с  выпученными  глазами, как от хронического обжорства  огненной  кимчи, и находившийся как будто в постоянной  зависимости от приема ее возбуждающей мозги дозы!?.. 

И пока, в отсутствие Вовы, все ху  словно бы старались показать себя, как умеют пить, закусывать и вести путевые  пацанские разговоры, сохраняя тоже важность, но и не забывая, как  те…, кому они обязаны своим пацанским влиянием, защитой от  Директора с его диктатом и, главное, немеряным  баблом  от  «ху вась-вась» и «рука руку моет» под полную тоже независимость…  как сам Вова скажет.      

Итак долгожданный   микрофон вскоре оказался  в руках переводчика у ху К. А телохранители же его теперь просто отдыхали, не подпуская к своему  Ху никого ближе чем на три метра.

Появился, не запылился, и ху секретарь с обширным  фингалом под глазом. Этого одного глаза на лице как будто и не было, а другой глаз смотрел вообще с удвоенной выпученностью.   
Он неудачно дал скоростного   винта в сортире от небывало редкого в этих краях приема…  И после трех оборотов  в воздухе,    уходя в крутое пике, задел край унитаза правой стороной лица. А специальный микрофон для важных гостей эти  телохранители нашли у него подмышкой и изъяли.

Травмированный    секретарь, одноглазо оглядевшись, пошел к группе бородатых и грозных мужчин, вежливо общавшихся с    ху  пацанами из окружения Мудилы.    Подойдя к ним, он оглянулся на своих обидчиков  с  уродливой, но под непобедимого  в этих условиях   циклопа,   усмешкой. Сейчас он им устроит… И стал разговаривать с  бородатыми,  иногда  трогая  ладонью свое наполовину убитое  лицо,    и  кивая в сторону ху К. 

- А сейчас настала очередь выступить нашему  великому ху лидеру, победителю Директора на переговорах, мудрому учителю и самому заботливому и справедливому ху хозяину на земле…  – сделал объявление  переводчик в микрофон во всеуслышание и, не делая пауз, стал переводить все, что лепетал на своем языке сам ху - мудрый учитель.
Смысл его речи  был следующий.
Я этого вашего…   Директора знаю не понаслышке,  а видел прямо (в натуре),    на переговорах. И     чем он пердит, когда сам боится и знает, в чем  виноват, как собака перед нашей родной кухней,    мне также пришлось узнать  не от третьих лиц.
Много споров у нас возникало, но я усмирял директора  ху словами по нашему общему делу. 
А не рыпался бы ты парень так лихо, говорю я ему, что как будто тебя кто-то здесь боится…  Знай, кто перед тобой сидит и кому ты сам обязан… А то бы не прилетел сюда на переговоры как гусь, боясь зажарки под  наши острые специи, вкус которых все знают и против них пусть попробует кто возникнуть, как та собака…         
Я вообще не хотел с тобой встречаться - рассказывал дальше ху К. - пока ты миллион, или, давай сразу два, мешков риса мне не дашь… Но  надоело  выслушивать твои приглашения и твое трусливое нытье  и  я согласился пока так… Но на большее     со мной тебе рассчитывать  не очень-то надо,   пока не дашь того, чего должен…   

Ху публика подтянулась поближе, прислушиваясь  к слегка ломаному произношению  слов    переводчика   с интересом. А кто-то думал, что это здесь такое есть продолжение КВНа и смеялся шуткам  ху К., хватаясь за живот. Особенно на вид в смеси  рожи секретаря, светившего на всех роскошным   фингалом   и с рассказом про  встречу с Директором там где-то -  оба   как бы становились жертвами  не такого уж  и шутливого всесилия ху К., что и доказывалось дальнейшим переводом его речи.   

И вот, проходит время.  А риса все нет  - продолжал рассказвать ху К.    посредством  переводчика, старательно выговаривавшего наши слова в микрофон.   
И вдруг,  звонок… Поднимаю трубку и спрашиваю, кто это?. А это я, твой друг, Директор, отвечает он. Вот тебе, здрасьте, говрю, и он отвечает – здравствуй, здравствуй… ху мордастый!   

И предлагает мне снова встретиться, а про рис – ни слова. Но тут я уже не сдержался и сказал, что… мне некогда сейчас разъезжаться за зря туда – сюда! А он говорит, я сам к тебе приеду, прямо на границу. Вот, думаю, ни ху себе, Директор уже без приглашения лезет ко мне прямо…
А зачем? - спрашиваю его дальше? А он мне отвечает, а затем, что бы тебе просто руку пожать.
И это все? – спрашиваю. Пока все… - отвечает, но это будет значить очень много и гораздо важнее миллионов мешков с рисом. Интересно, что может быть важнее мешков с рисом?
Ладно, до границы мне… совсем рядом, думаю,  и сразу строго предупреждаю его, что пусть руку мою жмет не сильно, а то я этого не люблю и могу обидеться.

В это время трое плотного телосложения  бородатых и грозных мужчин совсем приблизились к переводчику, и один из них протянул руку, чтобы вырвать микрофон из  рук худого, как  ничем не наполненный мешок из под риса переводчика. Но телохранители уже были наготове, и сразу проявили невероятную сноровку… рука была перехвачена одним, а двое, как в слаженном групповом балетном танце провели редкий прием на раз, два и три… И низкорослый тоже, грудь вперед, бородатый   средневес   дал невероятно эффектного винта в воздухе и шлепнулся с раскинутыми руками животом вниз и так остался лежать пока без движений…         

Двое оставшихся, явно спортивных и  весом выше среднего  мужчин  хотели было тоже захватить одного, или даже сразу трех телохранителей своим смертельным коронным приемом на неминуемое удушение… Но видя, как те встали в позу тигра перед  схваткой с большим медведем, сразу  развернулись и  пошли к лежащему на полу другу, чтобы в лучшем случае помочь ему встать на ноги, или уволочь его за руки подальше отсюда.   

А ху К. взял свой золотой мобильник и произнес в него  одно только никому непонятное  слово, пусть это будет по-нашему проще как, «ху…хо!»