Водяной орех чилим

 
    Удивляет меня, как  долго наша речь способна сохранять  историю.  То и дело ее всполохи возникают в названиях  мест, рек, дорог, древних городов. Вот Аппиева дорога в Италии.  Вот у нас   река  Демид.  Не выделяется она  среди многих других ни длиной, ни  разливом в половодье. Где-то  километров на семьдесят тянется.
    Всегда  мне казалось, что названа она  в честь  рода Демидовых, известных горнозаводчиков. Ан нет! Упоминание о ней есть еще за двести лет до появления   Демидовых на Урале.  Говорят, что жил  в  устье реки в древней избушке  старец Демид, по-старославянски Диомид.  Как можно прожить  вдали от людей - большой вопрос, но речь не об этом. Пусть так. Но имя-то деда  что  значит? А вот что -  по старинным толкованиям, пришло оно из древней Эллады и связано с именем Зевса-громовержца.   Демид – имя грозное. В древней Элладе оно звучало как Диомедос,  означая «слово Зевса» или «божественная мысль».  Каково?
Неожиданным эхом это  имя отозвалось в истории нашего семейства. Тут уж вовсе никакой связи с Древней Грецией.  Демид - речка своенравная. Где-то она ласковая, говорливая, течет плавно по широкой   долине,  а где-то быстрая, с характером шумливым,  бежит  зажатой среди гор.  Растет   в ней чилим, водяной орех, но я его не видывал. Рыба есть. Раз вода чистая,  жерех водится, он чистую воду любит.

   С этой  рекой свел я знакомство  лет в четырнадцать, когда  отвели  нам покосные  угодья  недалеко от  нее.  Любви к речке я не испытывал, вы дальше поймете, почему. 
   Чтобы добраться их Михайловска до Демида, от нас  надо пройти пятнадцать километров пешком,    но можно доехать на попутной машине или  на  автобусе.  От поселка идет широкий тракт, и  на полпути до   райцентра будет пересекать  его  река Демид.   Добраться легко,  потому что тракт оживленный, дальше он  ведет в областной центр.
  Услыхал я о Демиде в первый раз  лет в пять. Так вот,  что  связано  это имя для нас  с большой бедой,  я  узнал сразу.  Наша тетка Саня, двоюродная сестра бабушки, жившая в малюсеньком домишке на  два окна недалеко от нас, прибежала , помню, летом  в середине дня вся в  слезах, и  сказала с воем,  что старшая ее дочь,  Анютка,  в Демиде утонула.  Дочери было лет восемнадцать. Я любил тетку не меньше, чем мать и бабушку, и ничего не поняв, ткнулся в нее  и стал ей говорить: тетенька, миленькая, не плачь, не плачь,  и  в конце концов  сам заревел.   Никто не  мог меня утешить,  мать моя была на работе, а бабушка уже ревела вместе с  тетей Саней.
  Мы пошли в  дом тетки, там уже  были люди, на столе лежала  Анютка. Я  не понимал, зачем все это.  Заплаканный, я выскочил на улицу,  следом выбежала  вторая, младшая,  дочь тети Сани. Она была немного меня  постарше.  Вцепившись  в мою руку, она говорила мне что-то непонятное.
  С ней,  младшей,   я часто играл. Она  ходила в школу,  поэтому, когда шла у нас игра, она  была учительницей   и  в  лежащей передо мной газетке  показывала буквы. Я узнавал  только букву О и заглавную А, похожую  на крышу небольшого  дома.  Остальные же  были  просто непонятными  букашками. Я не понимал тогда, зачем они вообще нужны.
          И вот передо мною разом повзрослевшая девчонка. Она взяла меня за  руку,  и мы пошли к нам домой, оба в слезах. Соседки смотрели  сочувственно, вопросов не задавали. Когда пришли к нам, бабушки дома еще не было, и сразу стали искать еду. Это меня немного успокоило, но я не разговаривал,  не мог глядеть ни на что.  Я впервые столкнулся с чем-то ужасным и непоправимым.

    Наш дом стоял на последней улице у  могильнинской  горы. Ее звали так, потому что все  пологую  часть горы занимало кладбище. Мне доводилось играть там с ребятами, и нас не очень смущали  заросшие мхом каменные плиты с крестами,   я не воспринимал этот пейзаж как место, наполненное горем. И вот такой удар.
      
   Те три дня были заполнены ощущением несчастья. Как все случилось?       Невероятным было то, что все произошло на глазах у людей.  Человек десять-пятнадцать женщин  были командированы на полевые работы. Попали в команду молодые работницы  бумажной  фабрики, подсобные рабочие, уборщицы и прочий люд, без которых фабрика могла обойтись.  Молодых девчонок, Аниных подружек, было  человек пять. Работа считалась легкой, мужиков в бригаде не было.  В середине дня молодые  решили пойти купаться в речке. Никто не знал дна, илистое  оно или нет,  течение какое. И вот Анну потащило течением  в яму, но она ничего не поняла и тревогу не подняла. Ей и в голову не пришло звать на помощь, да и подружки помочь едва ли  могли. Они долго  стояли  на берегу, звали ее, надеялись, что ее  течение выбросит, и тревогу подняли   минут через пять.  Прибежал шофер,  мужчина сильный. Достали ее уже бездыханную.  Не спасли...
    Долго потом мне твердила бабушка: не зная броду, не суйся в воду. Я пословицу понимал  тогда буквально.

    В день похорон мама и бабушка меня взяли с собой. Истинное осознание происшедшего  пришло только тогда. В первый день мне казалось, что все может уладиться, что Анечка как это бывает с больным человеком,  поправится, и все по-прежнему будет хорошо.  Нет, я понимал,  что так не будет, но внутренняя надежда  была. Она покинула  меня безвозвратно в  момент похорон.
      
   Процессия, шедшая на кладбище, была огромной. Рабочие с бумажной фабрики,    соседи, родственники, школьные друзья и подруги.  Казалось, половина поселка скорбела по Анютке.
   Родные шли в первых рядах, и я шел вместе со всеми. Мне идти было не трудно, двигались медленно, и мне не приходилось тратить много сил.
   Не помню, как долго мы шли до места. Когда я увидел яму, у меня ноги ослабли. Было страшно подойти ближе и заглянуть в глубину. Зажгли  свечки, люди что-то говорили, и вот пришел тот страшный момент, когда гроб закрыли и стали опускать на дно. Первые комья теплой глинистой земли упали с глухим стуком вниз.
   Я стоял почти неживой. Зачем? Зачем эта  огромная груда земли придавит Анютку, придавит навсегда?  Я не слышал ни стона ее матери, ни рева сестренки, я не понимал, что надо мне  делать дальше. Мать, увидев мой окаменевший взгляд, отвела меня  в сторону и стала гладить, проводя ругой по лицу, вытирая мои слезы, как будто я был слепой. Я и впрямь внутренне ослеп. Она повела меня домой. Я шел покорно, и думал: зачем, зачем?
    
     Этот вопрос мучит меня всю жизнь. Я вспоминаю сиреневое платьице в цветочек, которое так любила Анюта, ее лицо, веселое, доброе. Такое хорошее. Ее льняную длинную девичью косу. Помню ее  смех.  Временами мне кажется, что это была моя первая любовь, неосознанная, мальчишечья,  страстная, как будто  мне,  маленькому мальчику, вдруг стали доступными  взрослые чувства.  Я  понял, что бывает боль, тоска  по безвозвратно ушедшему,  по рассыпавшемуся неожиданно в пыль счастью.
    
    Много времени прошло с тех пор. Притупилось понятие того, что есть конец у твоей собственной жизни. Мы не камни.  Мы инстинктивно  отметаем мысль об уходе, предпочитаем не задумываться о будущем, необходимом для природы моменте  Живая природа не  вечна,  каждое мгновение рождается в ней новое,  умирает старое. В глухой тайге лежат упавшие деревья. Не задумываясь над этим, поют птицы и белки собирают кедровые шишки.  И могучие лоси, и  нежные олени  живут, не ведая печали. Все живое вынуждено мириться с этим. Мы находим залежи каменного угля. А ведь это скопление  росших и  умерших в каменноугольный  период огромных деревьев. И этот уголь служит жизни. Все мы живем ради  жизни.
    Волею случая не удалось Анютке исполнить свое жизненное предназначение, стать  корнем  семейного дерева.
    Мы бездумно  губим многое вокруг.   Но я вспоминаю  мудрость бабушки. Не лезь в  воду,  не зная броду,  вот что она мне говорила. Многие ли думают об этом, многие ли знают, где брод?  Живем ли мы по уму? Выживет ли страна,  когда  мы плывем по реке жизни без руля и без ветрил?  И меня удивляет  то, что имя   Демид, пройдя сквозь тысячелетия, живет рядом с нами.
    
    Сегодня, когда я, как  тогда пятнадцатилетним,  прохожу по берегу Демида,  какое во мне возникает чувство?  Я помню о  потерянной жизни.  Думаю о своей судьбе.  Многое проходит мимо нас, не задевая нашего сознания. Другое  укореняется на всю жизнь. И мне никогда не хочется  увидеть в реке водяной орех чилим,  длина стебля у которого доходит до пяти метров.