Ольга

Ольга позвонила из Италии в августе и не смогла говорить.
Она плакала. Я заплакала тоже.
Стало страшно, сдавило горло, уши заложило и как через вату до меня доходили слова:
- Таня, они говорят метастазы пошли в кости. Похоже это все. Я боюсь. Мне постоянно больно.
В ушах звенело, я пыталась выдавить из себя:
- Ничего, все образуется. Ты только держись, девочка, и верь, все будет хорошо.

Ольга была моей подругой, семь лет назад я устроилась на работу в их с мужем компанию и мы постепенно обнаружили, что у нас много общего.
Мы с удовольствием общались на рабочие темы, делились женскими секретами и ездили вместе отдыхать. Позже работать вместе мы перестали, но отношения сохранились и стали даже лучше.
 И вот зимой выяснилось, что Оля больна. Диагноз был страшный - Рак. Она отчаянно не хотела верить, казалось, вот еще анализ и скажут
- Извините, ошибка

Она не хотела сочувствия, не хотела, чтобы кто-то знал, не могла слышать, как произносят это противное слово вслух. Это было не про нее - жизнерадостную, активную, в новых встречах и новых проектах, красивую жизнелюбку, успевающую одновременно тысячу дел и не желающую заниматься домашним хозяйством.

Весной навалилась жестокая правда, ошибки не было, надо было срочно начинать лечение. Операцию решили делать  в Италии, там хорошие врачи, отличные условия, там нет знакомых, никто не полезет с расспросами.

В июле Ольга приехала из Италии с короткой стрижкой, тонюсенькая как соломина и вся какая-то звенящая. Широко улыбаясь, сообщила, что операция прошла хорошо. Мы долго болтали, пили чай из трав и сок из сельдерея, планировали, что я приеду в Италию и «мы там зажжем». Громко смеялись и не говорили о болезни. Табу. Чепуха. Впереди только радость. Все закончилось, как случайный страшный сон.


И вот звонок.  Я положила трубку, слезы текли по щекам. Нет, нет, крутим назад, я хочу это расслышать. Я так не хочу. Господи.

Оля позвонила и на следующий день, она уже не плакала, она была собрана и даже старалась шутить. Врачи сказали, что есть полгода, а может и год, а может и больше. Мы снова обсуждали работу, погоду, мои романы и ближайших подруг.
Жизнь шла своим чередом. День летел за днем, мы часто говорили с Ольгой по телефону, только теперь выбирали время между лекарствами, когда она хорошо себя чувствовала. В октябре решили, что я приеду в Италию после школьных осенних каникул и останусь на две недели, чтобы все-таки зажечь, пусть не в полном объёме, но с удовольствием.


На осенние каникулы мы с дочкой полетели в Тунис на остров Джерба. Летом отдохнуть не удалось и мы с Машей очень ждали эту неделю на море.
Ольга позвонила, когда сидели на чемоданах и ждали такси в аэропорт.
- Приветик, ты там как?
- Отлично, ждем такси. Ольча, я теперь позвоню тебе через неделю, из Туниса звонить в Италию через российский роуминг дорого.
- Давай. Обнимаю вас, зажгите там по полной.
- И я тебя, Олечка, держись.

Это была суббота 1 ноября 2008 года.
В Тунис мы прибыли последним чартером сезона, было не жарко, отель не был заполнен, на пляже тишина и только шорох волн. С собой чемодан книг и предвкушение тихой прекрасной недели. Аромат осенних цветов и теплый песок на голых пятках, ленивое пробуждение и вкусный завтрак.


На следующее утро телефон разрезал тишину пронзительным воплем.
Трубка сообщила - Ольга умерла сегодня ночью.

Онемение, отупение и наваливающееся пыльным мешком чувство вины. Слез не было. Сдавило горло, стало страшно и очень тихо, ужас накрывал с головой. Господи, надо было бросить все и лететь к ней еще в августе. Ну что за жизнь, то нет денег, то не хватает времени. Теперь ничего нет. В голове стучали вагоны, кто-то невидимый, как будто разгружал камни, кидая их то в виски, то прямиком в лоб.

Машка испугалась
- Мама, мамочка, ЧТО? Что ты молчишь? Скажи.
- Ольга ночью умерла.
По Машиному лицу еле заметно скользнуло облегчение, видимо причина показалась ей не самой страшной из того, что она успела себе вообразить, глядя на мое лицо.

 Надо было действовать, менять билеты, лететь на похороны, надо было проститься с Ольгой.
- Маша мы должны ехать обратно
- Хорошо, мама как скажешь. Только не переживай так, пожалуйста. Мама я люблю тебя, все хорошо.

На ресепшене выяснилось, что билеты обменять нельзя, можно только самостоятельно купить новые.  Самолеты с острова летали, но все через Цюрих и Амстердам, билеты стоили в три раза дороже, чем весь пакетный недельный отдых. Таких денег не было, да и если бы были, я не смогла бы себе позволить такую роскошь. Появились слезы, голова сильно болела. Пришла мысль о том, что Ольгу уже не вернуть, а у Маши все-таки каникулы.

Но надо было за что-то зацепиться, надо как-то справиться с отчаяньем. Надо найти церковь и там станет легче.

В то время я не была прихожанкой храма, так, более менее регулярно  заглядывала поставить свечи и написать записки. Делала это легко, не осознанно и в высшей степени формально, самостоятельно выдумывая себе ритуалы. Ставить только семь свечей, не думать в церкви о плохом, обязательно кланяться Николаю Чудотворцу. Молитв я не знала и службы не посещала. Однако сейчас в голове поселилась отчетливая мысль «в церкви отпустит».

Утром следующего дня портье вызвал нам такси до Джербы. Тунисцы не заморачиваются придумывать разные названия, поэтому главный город острова Джерба так и называется Джерба. Интернета в то время не было и мы ехали по рекомендациям персонала гостиницы, в полном смысле слова «куда глаза глядят». 

Такси остановилось на обычной южной рыночной площади. Чуть впереди виднелся храм. Это было скромное здание из желтого песчаника, ничем не выдающееся на фоне городских построек кроме креста на крыше. Дверь пришлось искать, обходя здание несколько раз. По виду церковь была католической и она была закрыта. На двери висела бумага на французском языке, которого ни я, ни Маша не знали. В качестве переводчика был привлечен аккуратный, до черноты смуглый паренек, лет десяти, по виду полиглот и отличник,  который на ломаном английском смог передать нам смысл объявления
- Храм закрыт до весны. Зимой паству просят не грешить и соблюдать Закон Божий.
Парень был сообразительный и увидев мое лицо стал путано объяснять, что если с острова перебраться на материк, то там будет еще церковь и скорее всего не одна. И как ему кажется, там, на большой земле на зиму нечего не закрывают. Однако, подсказать нам как это сделать он не мог, ввиду того что еще не дорос до такого путешествия.

Безысходность навалилась с новой силой. На улице уже было жарко, делать было нечего, в отеле помочь нам никто не мог, оставалось только найти следующего переводчика, знающего как можно доехать до материка.

Плана не было, желаний и сил тоже, были усталость и безразличие. В таком состоянии мы двинулись к оживленной улице.
Узкие улочки плотно обступили беленые каменные дома. В воздухе пахло смесью корицы, имбиря и еще множеством каких-то специй. Первый этаж дома практически у всех был лавкой, где продавали сувениры, башмаки, только освежеванного барашка, монеты, фасоль, сладости и курицу в клетке. Курица была живая и активная.
 Местные жители жили там, где торговали, у кого-то были разложены закуски, ползали чумазые младенцы, эхом по узким улочкам разносились крики торговцев.
Мы с Машей шли вперед, у нашего путешествия не было цели. Мы ходили кругами, сами того не замечая. Время от времени мы останавливались около торговцев и задавали вопрос в разных версиях примитивного английского
- как нам попасть на материк?
- откуда уплывает лодка?
- сколько стоит доехать в столицу?
Нам что- то отвечали, но сил обработать, осмыслить информацию и принять какое то решение не было. Состояние безразличия и животного горя парализовало разум. Мы просто шли вперед.
 
Около лавки с плетеными корзинами Машка остановилась и спросила машинально, без веры в результат.
-Ду ю спик инглиш?
Вдруг из глубины вынырнул старичок. Седые волосы были заплетены в тощую косицу, открытые руки и лицо были загорелыми до черноты и морщинистыми как  печеное яблоко, глаза его светились мудростью много повидавшего на своем веку человека.
Что-то тараторя он схватил меня за руку и ринулся по улице с такой скоростью, которую сложно было ожидать от его возраста.

Машка переводила сзади на ходу - Он говорит, мам у него сын говорит по английски, мы идем к нему.  Уже через минуту мы были на соседней улице, на втором этаже, в мастерской старика. Никакого сына не было в помине. В небольшой комнате было прохладно, подушки на полу, куча соломы, рабочие ножи, женщина в черной одежде жестом пригласила садиться и мгновенно принесла обжигающий приторный чай в стеклянных рюмках. Дед уселся посередине, откуда-то достал пузатую  пятилитровую бутыль с вытянутым горлом и стал проворно оплетать ее лозой. Руки его напоминали двух маленьких птичек, они двигались стремительно и точно, без лишних движений и пауз. Чай ещё не остыл, а оплетенная бутыль возвышалась посреди комнаты. Глаза старика смотрели одновременно победно, просяще и с хитрецой.
Маша тревожно зашептала – похоже, он хочет, чтобы мы это купили, что будем делать.
Уходить не хотелось, хотелось уснуть рядом с этим добрым и хитрым стариком, забыться и перестать думать о том, что Ольги больше нет.


Через полчаса я обнаружила себя снова идущей по улице в обнимку с бутылью для вина, оплетенной соломой и завернутой в серую бумагу.
Мы шли и теперь уже сами привлекали внимание торговцев. Люди, купившие такую габаритную вещь, по их разумению нуждались в дальнейших приобретениях. Мы уже ничего не спрашивали, мы очень устали, но на нас сыпались предложения из каждого загончика. Сласти, фасоль и башмаки нас не привлекали. Но вдруг кто-то пронзительно заорал «кэмел», это был знак для Маши и она остановилась. «Только посмотреть, мам».

В годы расцвета первой волны турецкого и египетского пляжного отдыха было принято привозить сувениры. Кто-то привез дочке обтянутого коричневой кожей верблюда с пришпиленной медными кнопками уздечкой. Верблюд вызвал восторг, за ним привезли еще одного, после четвертого кожаное стадо гордо переименовали в коллекцию и она стала пополняться новыми экземплярами с каждым выездом за рубеж.
На лотке стояли все те же обтянутые кожей «корабли пустыни» в разных позах. Но предмет беспокойства был дальше, в глубине лавки высился коричневый расписной верблюд из цельного куска дерева величиной с детскую табуретку. Такое чудо зажгло глаз юного коллекционера и на этот огонек тут же выпорхнул юркий тунисец в белой рубахе.
У него было все в порядке с языками и мастерством торговли
- Ван хандрид долларс. Джаст ван хандрит.
Ста долларов  не было,  парень был противный,  бутыль загораживала обзор,  все это было уже слишком.
 Собрав всю ярость, на которую я была способна, обиду за глупость поисков не существующего храма,  безысходность горя я неожиданно для себя, пугая Машу и парня разразилась отборной площадной бранью. По щекам потекли слезы, а я не в силах остановиться осыпала парня ругательствами.
 Торговец покрылся пятнами, но смотрел на меня с восторгом
- окей, бандито, мафиозо, фифти долларс. Джаст фифти долларс.
Я его не слышала, я кричала и топала. Топала и кричала.
Парень горячо зашептал
- джаст твенти долларс.
Было видно, что он сам не ожидал что это произнесет.

Я вдруг очнулась, замолчала, покраснела, стало стыдно перед Машей и перед тунисцем. Молча сунула ему скомканную двадцатку и цыкнула на Машу, которая схватив мешок с верблюдом, засеменила рядом.
Очнувшийся продавец орал вслед
- Вау бандито, мафиозо, бандито!
Его разрывало два  чувства - разочарования от полученной суммы и восторга от самого акта торговли.


Мы опять шли по улицам Джербы. По ногам дочки колотил тяжеленный верблюд, я обнимала бутыль для вина, мы шли вперед.  Начинался вечер,  мы не обедали, устали, вода кончилась. Голова была похожа на пустой, звенящий шар. Мы шли. Старые кварталы сменились современными постройками, людей практически не стало, мы шли и шли. Машка ныла про такси, про то, что хочется пить и есть и мы опаздываем на ужин, про то, что мы уже точно заблудились и скоро уже стемнеет. Я машинально говорила - подожди доченька, сейчас, сейчас и шла вперед.
 Я просто боялась остановиться, чтобы снова не начать плакать, то ли от потери, то ли уже просто от усталости. Шла и вспоминала последний разговор с Ольгой, ее постоянно веселое  «ты как?», которого уже никогда не услышу.

Маша стерла ногу, она уже почти плакала, отставая от меня все больше и больше.
- Хорошо, зайка, здесь направо, еще квартал и будем искать такси.
Мы повернули. Улица ровных двухэтажных беленых домов с небольшими палисадниками.
Все как последние полтора часа, только посреди улицы стояла Ирка.
 Да, да это была она. Мы работали вместе, год назад она уволилась и о ней ничего не было слышно.
-Ира это ты? Ты откуда?
- Это вы откуда? Это наш дом, я здесь живу. Это мой муж.
Из калитки выходил молодой смуглый мужчина.

Машин рот открылся, глаза округлились и она перестала ныть. Я затараторила
- Боже какое счастье, какое чудо. Вы нам поможете, расскажете, как доехать до материка, как найти церковь. Просто Ольга умерла.
Слезы опять потекли из глаз.Ира переводила, молодой человек что то быстро сказал и пошел к рядом стоящей маленькой машинке. Машина была явно не рассчитана на большие компании, мы с Машей втиснулись на заднее сиденье, обняв соответственно бутыль и верблюда, сидели не дыша.
По пути Ира стала объяснять, что на острове жила одна греческая православная семья, у них дома должны быть иконы и возможно это то, что мне нужно. На зиму греки уезжали с острова, но вдруг нам повезет и мы кого–нибудь застанем. Все происходило стремительно и было похоже на сон.

Мы остановились около такого же, как у Иры аккуратного беленого домика и позвонили в калитку. Минута, две, три, вечность, никто не открывал. Наконец, о счастье, послышалось шарканье и загремела железная задвижка. Перед нами стояла старушка лет ста на вид, спина ее скрючилась несколько десятилетий назад и поэтому она напоминала собой букву Г, ей приходилось смешно, по черепашьи задирать голову, чтобы увидеть нас. Она опиралась на палку и было видно, что каждый шаг давался ей с трудом. Ирин муж быстро заговорил, объясняя цель нашего визита.
Старушка изловчилась выкрутить шею и подняла на меня светлые, слегка мутные глаза, наши взгляды пересеклись и она кивком дала знать, чтобы я следовала за ней. В глубине сада стоял небольшой сарай. Бабушка поковырялась в замке и отступила, пропуская меня вперед в глиняную, холодную комнату.  Высоко под потолком слуховое окошко без стекла, через которое пробивалось красное заходящее солнце, пусто и чисто.

Напротив двери, на меня в упор с иконы, величиной в человеческий рост смотрел Николай Чудотворец.
Лучи заходящего солнца падали на огромный золотой нимб, покрытый мелкими трещинками, лик был выполнен на трех досках, несколько веков назад, доски от времени разошлись, краска была сильно облуплена, но глаза святого смотрели ясно, прямо на меня строго и по отечески тепло.
Не зная ни одной молитвы, я заплакала, громко и навзрыд, скорчившись в позу зародыша на глиняном холодном полу. Время остановилось, оно совсем перестало существовать. Меня никто не беспокоил и не торопил, но я была не одна. Казалось, кто то плачет со мной. 
Со слезами уходила боль. 


Отпуск прошел тихо, с книгами и пледом на пляже. Чиновники, оформляющие перевозку тела Ольги из Италии в Россию перепутали какие-то документы и я успела на похороны. Успела проститься и проводить ее в последний путь.


Прошло девять лет и мы много раз переезжали, из квартиры в квартиру, потом из квартиры в дом, потом меняли дома. Каждый переезд означал небольшое очищение, избавление от не нужных вещей. Родился и уже немного подрос Сева.  Готовясь к очередному переезду, они с Машей придирчиво разбирали вещи в чулане. Из порванной коробки выглянула пятилитровая бутыль, оплетенная лозой и тяжелый рыжий деревянный верблюд, величиной с детскую табуретку.
- О, Маша, верблюд! Верблюд мне очень надо, а это что?
- Это бутылка Сева, в ней делают вино.
- А мы делаем Маша вино?
- Нет Сева, никогда.
Маша засмеялась, на груди тихо звякнул образок Николы Летнего – Это Сева мамина бутылка - чудо, ее выбрасывать совсем нельзя, давай упаковывай.