Батарейка села...

Егор Петрович проснулся и открыл глаза. В щель между шторами пробивался утренний свет. "Сколько же время?" – подумал он. Обычно он просыпался ещё затемно, а сегодня припозднился. Он посмотрел на старый будильник и понял, что он остановился. Часы показывали полшестого, но в это время ещё должно быть темно.
"Батарейка сдохла" – подумал Егор Петрович. Вставать не хотелось, как-то было неуютно и за окном, и в теле.
Егор Петрович заметил, что если он проспит дольше, чем обычно, а обычно он вставал в шесть, то чувствовал он себя неважно и ворчал сам себе под нос целый день: "Вот ведь, переспал, теперь маяться буду".
Такая уж у него была особенность – нарушишь привычный жизненный распорядок и чувствуешь себя не в своей тарелке.

Лёжа в постели, он подумал, что надо заменить батарейку, но не помнил, есть ли у него запасная. В магазин идти не хотелось, что-то последнее время силы стали его покидать. Все движения стали трудны, как-то неловки, быстро уставал и всё норовил присесть, да прилечь. Он подумал, что и он, как эта севшая, отслужившая своё, батарейка. Слава Богу, до восьмидесяти пяти дожил, многим и этого не удаётся.
Егор Петрович никого ни в чём не винил и не упрекал, как многие его знакомые, такие же старые, как он, или даже моложе. В разговоре они начинали винить детей, что не уделяют должного внимания, редко проведывают, мало заботятся, а у кого-то и совсем забыли родителей.

Егору Петровичу опять пришла на ум батарейка. Человек - тоже батарейка. Жил, работал, растил детей, был заряд энергии, были силы и желания, но вот наступил конец, как и у этой батарейки в часах. Никто же не станет жалеть эту отслужившую батарейку, никому и в голову не придёт вспомнить и сказать: "Как жаль, она так верно и долго служила!" В часах ли, в каком-то другом приборе была она, приводила что-то в движение или заставляла звонить, или светиться - это неважно. Её извлекут из чрева прибора, выкинут, не моргнув глазом на помойку и заменят новой батарейкой.
Так и человек, отслужил своё, стал совсем негодным, и его пора на помойку. Егор Петрович, как будто вёл беседу с кем-то, кто с ним не соглашался, и сам же себе задавал вопросы от кого-то невидимого, с кем он разговаривал, и сам же на них отвечал.
"Вы спросите, а где ж сострадание? Эх, батенька, какое сострадание? Это раньше воспитывали с детства в людях сострадание. Теперь давно уже этого нет, одна жестокость в мире, жестокие фильмы и даже мультфильмы, а эти жуткие картинки-комиксы..." Егор Петрович видел эти комиксы у соседского внука, когда он года два назад приезжал к деду, соседу Павлу, на каникулы. Смотреть жутко. Какое там сострадание, это слово-то давно забыто. И человека, отслужившего своё, израсходовавшего весь запас своих жизненных сил, тоже выбрасывают, тоже вычёркивают из списков живых, нужных обществу.

Эта мысль, что он, как батарейка, прочно вошла в голову Егору Петровичу и он, с трудом встав и кое-как одевшись, пошёл в сарай. Там он отыскал старую бочку, в которой давно сгнило дно и оставались только бока, и которую он оставил, а не сжёг в печи исключительно из-за того, что ставил, как защиту для молодых саженцев вишни ли, сливы или яблони, чтобы они налились силой, и чтобы ветра, которые в этих краях сильно дуют, не сломали молодые растеньица.
Достав эту бочку без дна, которая высохла и стала лёгкой, Егор Петрович пролез в верхнее отверстие и одел на себя эту бочку. Дно, которое было уже, чем верх, прочно село на его костлявые старческие плечи.
Ходить он в этой бочке тоже мог, хоть и мелкими шажками, но мог. Бочка одела его от шеи до колен.

Он подумал, что теперь уж он точно самая настоящая батарейка, круглая и порядком изношенная. Немного смущал его тот факт, что не мог он определиться, какого знака будут его торчащая голова и ноги. Но поразмыслив, он всё же пришёл к такому выводу, что плюс надо присвоить голове, а ногам – минус, хотя бы потому что голова ещё что-то соображает, и это положительное явление, а ноги совсем почти не ходят. И это - отрицательно.

Затем Егор Петрович медленно, шаркающей походкой, вышел из калитки и пошёл на дорогу. До мусорных бачков было метров сто пятьдесят, но он довольно долго преодолевал это расстояние. Всё же идти  в бочке было неудобно.
У бачков он немного призадумался – ему хотелось как-то попасть внутрь бачка, как и положено изношенной батарейке, но мешали стенки бочки. С ними невозможно было пролезть в бачок. И он встал рядом и так стоял долгое время, морщась от холодного ноябрьского ветра. Сесть он не мог, ногам мешал согнуться кожух бочки. "Но, ведь и батарейка не сгибается, она просто теряет свой заряд, свою энергию, и тогда говорят, что батарейка "села". Нет, сесть она не может, и я буду стоять" – так размышлял Егор Петрович.

Спустя три часа его обнаружила соседка, жившая на краю деревни и принёсшая сюда, к мусорным бачкам, пакет с мусором. Она охнула и побежала звонить сыну Егора Петровича в город. Хорошо, что у неё был номер городского телефона его сына.

А вечером того же дня Егор Петрович крепко спал на больничной койке, освобождённый мускулистыми санитарами от бочки, успокоенный специальными лекарствами, которые симпатичная медсестра вколола ему по назначению врача.

Сын Егора Петровича дождался, пока отец заснёт и, поговорив с врачом, уехал расстроенный. Последние слова, которые он слышал от притихшего, засыпающего отца были: "Я – разряженная батарейка. Выбросите меня на свалку".

Через неделю Егора Петровича не стало. Сын похоронил его на деревенском кладбище, куда, ввиду большой занятости, приезжал раз в год и привозил букет цветов на могилку, да соседка, жившая на краю деревни, часто приходила по причине того, что Егор Петрович ей нет-нет, да приснится. А снился всё время одинаково - в деревянном кожухе у мусорных баков.

16.01.2020.