мистерия

*
Смешенье абсурда
 под маской здравого смысла
водило и водит
сквозь тени непроходимые...
Будто вовсе вчера
не рождалось ни разу.
Будто ты теперь сама себе
 есть наважденье.
Откуда, скажите, берётся
та лёгкость, в которой
нет притяженья земного.
А впрочем, не так уж, наверное, важно.
 Ведь нет тебя прежней манящей –
 воздух исчез, как будто
приходит, томит и уводит...
Играет сознаньем,
которое только что было
и не было, как бы.
Так – тонко исполнилось
Его назиданье тебе,
 постигающей суть первозданного срама...
Не помню. Не знаю. Но только,
как зверь, обоняньем, я различаю
 смешенья крупицы...
 Будто у зверя не может
быть больше желаний,
как только гадать и гадать
над моим откровеньем.
Оно увлекает. Магнитит
и губит, как только
приникнешь к Вселенскому кругу.
То – мельничный омут. Давит.
И кружит лохмотья от  смысла.
И верно ли то, что выходит
вчера и сегодня, а также,
как было задолго?
Всё время – сначала.
Всё время – на грани.
Сон сумасшествия...


**

Ты, пожалуй, как все...
Но убогость твоя меня забавляла вначале
тонкостью, хрупкостью линий.
Представлялась фонтаном Бахчисарайским.
Но главное в том, что убог, скорее, я –
так открыто смотрел на брызги солнечных игр!
Обольщайся... я молчал тогда...
и в молчанье сейчас чуть прищурюсь опять для того только, чтобы
не терялось виденье из убожеств твоих.
(Все – в восторженном «я» забавляются,
 как бьются в истерике). Фонтанируй ещё!
Ты меня удивляешь тем пределом уродств,
что становятся милыми лишь влюблённой душе,
где живёт идиот, заигравшийся вдрызг светотенью.


***

Наедине...
В улыбку прячась,
              как в поднятый воротник пальто,
вздрагиваешь, озябнув от нас-
              тойчивого желанья (ого!)
Чуть поближе:
вот дыхания слиты,
но пульсируют вразнобой,
                как настройка оркестра перед премьерой.
Так пой диким голосом тела,
душой, что под рёбрами где-то в центре.
Пойму.
            Отвечу улыбкой укачивающей, колыбельной.
Взглядом призывным, но не столь откровенным,
                как бы хотелось,
который увлёк бы тебя на самое дно зрачка,
                где теряется ощущенье – эго.
Вздувающимися венами
пусть растрескиваются тела –
так – разбитая шахматная доска
краем выщербленным и острым
может пустить кровь.


****

Тонкий запах свиданья
остаётся в эфире
губительно долго.
Я вдыхаю его.
Ты своя не своя,
надышавшись,
падаешь больно,
 до крови изодрав
 лицо и колени.
Так – зови не зови
не докличешься
 и  теней моих…
В этом запахе тонут
сны реалий, звуки песен,
всплески дыханий.
 Увлекаюсь за ним
то ли вдоль голубой линии,
то ли вглубь зарождения чувства.


*****


Этот тёмный  контейнер – фантум,
где – щелями –
только два карих глаза,
обращенные взором вовнутрь
невесомости тёмной,
убегающей вглубь
измельчённого в крошечки горя,
где не травы растут, не
деревья колышутся плавно,
и  земная даль не имеет
совсем  оттенка зелёного –
треугольник неровный,
что так не походит на
тень пирамиды цвета
спелого персика, с запахом
полого зноя  и молчаньем,
которое всё-таки
шепчет про кустик эфирного
и пустырного узника –
перекати-поле... да
и миг свободы, оставшийся
где-то в средине пробегающей
струйки из сердца по лунному
кругу... Но молчанье опять. 
И молчанье еще.
И не видно ни зги через щелочки
эти как будто зелёные.