Никчёмный

     — Черти что ли водят? Не пойму…
«Уххх… Уффф…» — раздавалось со всех сторон мрачным эхом.
     — Ты ещё… Провались, совье отродье! Разухался, паразит!
«Шшшшш….» — шипело, будто из-под земли.
     — Что за наваждение? Мать вашу так…

     Васька Сомов бесконечно долго скитался по степи и никак, хоть убей, не мог выйти на трассу «Дон». Ноябрь хоть и не сильно холодный в этом году, но из одежды: только рубаха с безрукавкой, дырявые штаны и стоптанные до дыр кроссовки на босу ногу. Небо мрачными пузырями почти полностью затянуто. Снега нет совсем, темень и… Васька обессиленный, опустошённый. Чёрные силуэты кустов приближаются вплотную, казалось бы, вот и всё! Нет, впереди опять поле, лесополоса и за ней раздающиеся звуки проезжающих автомобилей.
     — Да что ж такое-то? Что за чёртова сила, бляха-муха? — бубнил про себя путник и из последних сил шагал, нет — он еле-еле передвигал ноги.

     Ох, опять глаза эти светящиеся во тьме. Их уже не пара, а несколько пар. Что самое удивительное: луны-то нет почти, только мелькает из-за туч, а глаза дикие, полные ужаса светятся, да ярко-то как! Ещё складывается ощущение, будто кто-то обгоняет и ждёт Ваську в свои страшные объятия, ждёт с наслаждением великим!
     — Нет… Не могу больше, - пробормотал смертельно уставший человек и врезался с размаху всем телом в примороженную землю. – Может и правильно, может так и надо… Кому я нужен? — летела, успокаивающая самого себя, обволакивающая предсмертным теплом, благая мысль.

     Жизнь пролетела вся без остатка перед закрытыми глазами в единый миг. Биография короткая, что там говорить: родился, учился, Бог знает, как; так же и в армии отбыл, да так же и женился на односельчанке; работал трактористом, а потом… потом, как водится, выгнали за пьянку. Не заметил Васька, что стал спиваться, деградация обвалом пошла, не заставила себя долго ждать. На необразованную голову она, деградация-то эта, быстрёхонько прибежала и обрушилась со всеми своими вытекающими последствиями: белками, стрелками и прочей нечистью. Но нет, заметил, заметил ведь Васька, что как-то не так всё в жизни его поворачивается, когда избил жену, потом отца, а затем и на мать руку поднял. Не может быть такого, чтобы не заметил. Жена не выдержала – ушла. Дом так и остался сам по себе: с голыми стенами, завалившейся крышей и заросшим огородом. Пропил Васька в доме родном всё, даже трубы отопления пропил.

     Луна выглянула из-за тучи, ослепила ярким светом, мороз крепчал. Удивительная штука – жизнь. Борется она в человеке, каким бы он не был, до самого конца, до последней возможности, заложенной в мозг природой. А может не во всяком человеке сила эта, неведомая нам есть? Для них может она специально создана по бесовским понятиям, для таких вот никчёмных? Чтобы пили, жрали, воровали, убивали…

     Сом внезапно открыл на мгновение глаза от щелчка в черепной коробке. Ведь приготовился уже уйти из жизни в приятном сне, расслабился, а тут на тебе – съесть пытаются! Здоровенный степной волчара смотрел, выворачивающим наизнанку взглядом на замерзающего путника. Да таким, что умирать срочно расхотелось.
     — А-а-а-а-а!

     Ваську так затрясло в миг пролетевший от навалившегося дикого ужаса, что волк сиганул тут же в степь без всякой на то оглядки, не дождавшись долгожданного ужина. Собрав последние силы с волей, Сом поднялся, свернул в сторону и… Вышел всё-таки на дорогу. Ночь коварна в Донских степях — без леса заблудишься. Будет нечистая водить за нос до самой своей обители страшной. Но вот опять повезло Ваське, не отпускает жизнь людская, бережёт его. Что за закон такой непонятливый? Детишек, вон сколько умирает по глупостям разным, да от болезней, а этого ничто не берёт — ни водка, ни черти.

     Светало. Камаз, гружёный семенами пшеницы, уверенно шёл по трассе. Конечно, можно было бы и переночевать в пути, торопиться некуда, но мужики достаточно отлежали все бока на спалке в течение дня, ожидая погрузки. Поэтому и поехали в ночь, надеясь к обеду прибыть на место и разгрузиться.
     — Сбавь-ка ходу, Серый!
     — Что там такое?
     — Чучело синее на дорогу пытается прыгнуть, и под колесо броситься!
     —  А ну-ка, ну-ка! Стоп машина!
     — Ведь на нашего Сома похож, что год назад пропал без вести!

     Когда Камаз свернул на обочину, Васька уже стоял на коленях на трассе с поднятыми вверх руками и рыдал, стуча зубами, пытаясь выжить любыми путями. В такие минуты ни о чём не думаешь, только одна мысль колошматит по голове: выжить, выжить, выжить, выжить…
     — Сомяра, ты, чё ли?
     — Яйя, б-б-братцы… яйя! Яйя этттто, ттттого… яйя этттто! Спппасите, бббратцы! Спппасите!

     Ваську кое-как затолкали в кабину. Тот щелкал зубами, тряс чрезмерно щетиной, звеня замёрзшими слезами на ней. Он с невероятным усилием пытался что-то сказать, но было слышно только невнятное бормотание.
     — Ваня, водку доставай, наливай гранёный! — Прорычал Сергей.
     — Ага, сейчас… вот она, родимая.
     — Влей ему сам полстакана в рот. Не сможет бедолага… Вон как его колошматит-то!
     — Давай-давай, Сомик, булькай! Сейчас полегчает. Это я тебе, как бывший ветврач говорю.
     — Вань, давай следом ещё полстакана и минут через пять ещё!

     Совсем немного времени прошло, как Камаз тронулся, а ещё через полчаса
Васька заговорил:
     — Ух ты… полегчало, кажись отходить начал.
     — Лишь бы не в мир иной, - засмеялся Сергей.
     — Сом, ты как здесь объявился, чудище лесное? – спросил Иван.
     — В плену был…
     — В каком плену? Ты чё несёшь, алкашина? На Украине либо заблудился?
     — Да нет, вроде, в России.
     — Ты давай не крути, а то сейчас высажу! Давно пешком не ходил?
     — Меня ещё в марту какие-то нелюди возле дома моегонного украли…
     — Нелюди?
     — Ну да, смуглые какие-то… Я проводку хотел снять на цветмет, чтоб опохмелиться…
     — И чё? Ты, человек, хотел в одну харю нажраться в очередной раз, а нелюди тебе опохмелиться предложили?
     — Слушай, не перебивай… А тут они, на старенькой семёрке… Давай, грит, мы те дядька нальём, чай то ж люди, негоже, мол, вот так зазря-то пропадать, да мучиться. Я и поддался на провоканцию эту, мать яво ети. На следующий день оказался дысь в степях под Ростовом на Дону. Избили для порядку, другой день тоже — для уму. Да так вот цельную неделю и вставляли. Потом водки дали и пожрать хорошо. Вот, мол, вишь, как мы к тебе с добром относится будем, если покладистым будешь и нашенскую волю исполнять. А нет, или убегти вздумается, истязать начнём и убьём — никто и не узнает. Там у них не только я, ещё узбеков всяких завались и других с Азии навалом. Но те за машины сезон работают на полях и в шалашах живут в лесополосах.
     — Как за машины?
     — Ну, как-как? Бог его знает, как… Привезут когось без документов и говорят, мол, ежели сезон отработаешь, то в конце машину получишь, а в процессе — пропитание трёхразовое.
     — Это у нас, под Ростовом, такая хрень творится? Ну, машину, я так понимаю, не дождёшься?
     — Творится и не такое ещё, а похлеще буде! Машину отдают, всё по уговору, как и обещали - жигулёнка старенького тысчонок за десять. Те долго махают руками в неудовольствии, а потом и тому рады, что не убили, да ещё хоть как-то.
     — Ну а ты?
     — А я чё? Овец пас. С собой давали овощей, яйца, сало с хлебом. Вечером большой кусок мяса и четвёрку водки. И так каждый день Божий. Ночевал в сарае, много думал… Думал, что убегу — жить по новой зачну, по-человечьи… Убегти не пришлось. Вывезли вчера в степь и выкинули из машины в чём был. За ненадобностью в зиму стал. Весной они ещё себе таких, как я пымают.
     — Дык, точно по новой жить зачнёшь?
     — Точно, братцы, верняк, зачну!

     С начала ноября, как Сом нашёлся, прошло почти два месяца.

     Тётка Катя зашла к соседке двести рублей занять. Дома, мол, шаром покати, есть нечего, хоть на хлеб до пенсии…
     — Катя, милая! А чего, лицо-то? Наполовину синее, божечки?
     — Вот вить и синее, соседушка, сынок родненький наградил по приезду из дальних стран. Телевизор не дала ему новый на самогон выменять. Говорит, мол, старый посмотришь. А я ни в какую, вот и получила…
     — А в полицию?
     — Не знаю, что и делать-то… Убью, козла! Убью, гадину!

     Ещё немного поговорив, тётка Катя сунула в карман двести рублей и вышла на улицу. Тут она увидела шагающего по заснеженной тропинке сына Ваську. Сом держал в руке топор. Испугалась мать, но виду сразу не подала.
     — Куда ж ты, паразит такой, намылился? С топором, бессовестный? Мало мать на всю округу опозорил?
     — Не твоя забота! Метель, куда шла! Сосед обещался топор на пол литру поменять, вот и несу. Мне он, топор этот, покудова ненадобен.
     — Господи! Да коли ты напьёсси-та, зараза? На, зверюга, двести рублей! Вертай топор в зад! Давай сюды!

     Стояла январская святочная ночь. Васька Сомов пьяный в доску с двух бутылок самогона валялся на скомканном половике. В дверном просвете стояла мать. В руке был тот самый злосчастный топор, который она выторговала утром у собственного сына. Около часа так она простояла молча, не шелохнувшись. Но потом, сделав шаг к собственному сыну, спросила саму себя вслух с надрывом беспросветным, с глубоким вздохом ненавистной безнадёжности, глядя на храпящую грязную кучу:
     — Кто ж тебя породил, тварь такую? Неужто я?