Свалка. Новый год

Продолжение и завершение миниатюры "Свалка". Все имена и события вымышлены. Любые совпадения случайны.

Первая часть здесь http://www.proza.ru/2019/09/05/1356


Зима не спешила. По ночам, пока все спали, холод приходил с полей и гулял в поселке. Утром гололёд и изморозь оставались напоминанием, что настоящая зима уже близко, а это вам, дорогие граждане, репетиция. Темнело рано и с наступлением вечера в поселке Пронино пряталось во тьму всё неприглядное – старенькие, ветхие хаты, покосившиеся заборы, раз в неделю работающий, советского образца, продуктовый магазин, выбитые ямами дороги и громадная грязная свалка прямо за поселковыми огородами. Скоро начнутся праздники и коммунальщики со своими самосвалами и бульдозерами ненадолго впадут в оцепенение. Главной достопримечательностью и гордостью жителей Пронино станет тишина. Тишина не кладбищенская замогильная, а самая что ни на есть дивная волшебная. Хоть ты сказки пиши.
Уже под самый Новый год, когда морозы сковали землю и выпал снег все вздохнули с облегчением – не было вони и груды мусора теперь были укрыты белой снежной пеленой.
Захоронение бытовых отходов за Прониным поменяло демографическую ситуацию на корню – молодежь спешно за год-два выехала и остались в поселке доживать свой век лишь старики, да элементы ведущие аморальный образ жизни, те самые которые употребляют и злоупотребляют. Новогодней суеты здесь совсем не ощущалось. Пожилые в полусне молчаливо вглядывались в голубые экраны, а те из оставшихся, кто был помоложе искали приключений в городе. Можно сказать, что Пронино жило своим особым режимом – от пенсии и до приезда внуков за этой самой пенсией. Режим такой установился давно и уже вряд ли изменится. Праздники приходили и уходили. Некоторые по привычке еще покупали отрывные календари и с придыханием ритуально отрывали листки. Ритуал есть ритуал.
Митька неспешно вывалился из маршрутного автобуса, который по вечерам пятницы курсировал через Пронино и двинулся к родительскому дому. На зимние праздники он всегда приезжал сюда. Здесь был его дом и здесь прошло его детство. Между этими местами и Митяем была какая-то космическая связь – видел он во сне и дом и родителей. Причем всегда именно перед праздниками. Снились запахи, звуки и песни матери под шум старых деревьев в саду. Так ему в городе невмоготу становилось, что хоть волком вой. А как приедет сюда, в Пронино, сразу и душе спокойно и спится совсем по-другому. Вот и в этом году Родина напомнила о себе. Идет Митька с остановки через поселок и думает сам себе, что за дурь ему такая прошлой ночью во сне привиделась: майским утром лежит он, значит, на шезлонге посреди свалки ихней пронинской да загорает, а рядом на таком же шезлонге  сторож Акимыч и гутарят они чего-то между собой. Перед ними телевизор еще показывает кино что ли. Акимыч Ленку, внучку свою, вдруг зовет чтоб чаю принесла и та выплывает, словно лебедь в кокошнике и платье народном. Подходит, кланяется им чинно и на расписном подносе подает чай. Вместо чая в кружках водка оказывается. Митька пьет, морщится, а Акимыч смеется на него глядя и спрашивает: «Хорош чаёк? А?». Присниться же муть всякая. А чуть погодя вспомнил, что когда-то к Акимычевой Ленке в сваты идти собирался. «А что? Пойду. Точно. На Новый год  негоже самому» - рассудил сам себе парень. Отоспавшись, одевшись в парадное, Митяй с бутылкой спиртного двинулся к хате сторожа. 
Дом и подворье Акимыча всегда были для поселковых образцом благоустроенности и красоты. Выкрашенные в яркий зеленый цвет стены, белоснежные резные наличники на окнах и такие же белые оконные рамы, аккуратная, обитая жестью крыша, ухоженный сад и забор из штакетника такой ровный, что можно день с линейкой ходить, а кривизны не найдешь – всё было словно с картинки. Приходи, фотографируй и в газету отдавай. Пускай печатают. Таким запомнился Митьке дом Акимыча. Сейчас же, в сумерках, подходя к знакомой хате, парень несколько оторопел – от былой красоты и ухоженности жилища ничего не осталось: краска со стен облезла, окно со стороны улицы разбито и второпях заткнуто тряпкой, забора нет (видимо ушел на дрова). В самом дворе творился полный бардак и запустение. Сад из плодовых деревьев превратился в чащу. Митька, было, подумал, что дом нежилой, однако свет в окне сомнения его рассеял. Неспешно зайдя на подворье, поднявшись на невысокий бетонный порог, он постучал в дверь. Тишина. После повторного стука гость решил, что его попросту не слышат и без особых церемоний сам вошел. В сенях, прямо перед застывшим от неожиданности визитером,  сидел в инвалидной коляске одетый в спортивный костюм и обутый в комнатные тапки иссохший мертвенно бледный старик. Он буравил Митьку таким взглядом, что тот невольно опустил глаза. Замявшись, пройдя чуть дальше, парень пригляделся и узнал хозяина. Старик слабо напоминал того Игнатия Акимыча, которого он знал раньше.

- Акимыч, ты чтоль? – спросил Митька
- Мимька!..Мимька!..Марова! – ответил дед, узнав гостя.

Правая сторона лица старикового оплывшая, словно из воска, совсем не двигалась, а рука правая висела плетью. Акимыч протянул левую руку в знак приветствия. Митька подошел к нему и подал свою. Старик сжал её с такой силой, что у парня захрустела кисть.

- Как же это? Когда? – выдавил из себя Митька, сдерживая скупую мужскую слезу.
- Ленка ммука..мовела! - ответил Акимыч смотря гневно в пустоту. - Мы мишёл всё маки? Ими мнакомя. Мам она. В комнаме. Ими.

Гость, не зная куда деваться, словно чумной, пошел через сени дальше к комнате, из которой падал на пол тусклый свет. Чем ближе подходил Митька к комнате, тем сильнее била в нос едкая вонь, состоявшая из запахов человеческой и кошачьей мочи, сигаретного и алкогольного перегара, а также еще черт знает чего. Сдерживая рвотные позывы, он заглянул в дверной проём: на кровати лежала голая девушка, едва прикрытая видавшим виды пропаленным одеялом, рядом, на полу возле кровати годовалая девочка  игралась с персидским котом. Возле того самого разбитого окна, заткнутого тряпкой, стоял стол на котором была недопитая бутылка вина и открытая коробка с конфетами. «Мених омереной махомил!Унула она! – кое-как выкрикнул из сеней Акимыч. - Ом мак Мимька. Макие мела!». Гость вернулся в сени к Акимычу. Сидели. Долго думали каждый о своём. «Ну мо? Мовый мом мановамь мумем?» –  бросил старик гостю. Митька молчал. «Момай! – закомандовал старик и ткнул пальцем на бушлат висевший на вешалке. - Камамься поемем!»
Кое-как одев Акимыча, парень выкатил старика на дорогу и поехали они кататься по поселку. Снег то и дело налипал на колеса коляски, Митька останавливался, счищал налипшую корку и они продолжали путь. Время как будто остановилось. Тишина и темнота кругом. Акимыч что-то рассказывал, Митька же, как шаман погрузился в себя и пытался вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как сторож майским утром звал его жениться на внучке. Скоро старик выдернул парня из размышлений словами: «На малку!На малку мавай. Мам омемамь мумем!». Повернули к свалке. Вот показались мусорные горы укрытые снегом, создававшие альпийский завораживающий пейзаж. Вот и вагончик сторожа. Новый «смотритель» замок не сменил. Повезло. Парень под команды старика, с горем пополам, вытащил телевизор на кучи с мусором, поставил на табуретку, подключил и стали они смотреть новогодние передачи. Ближе к двенадцати Акимыч потребовал, чтобы Митька принес ружьё «для салюта». Налив в стаканчики спиртного, ждали поздравления президента. Когда на часах было 23.55 старик опомнился, что патронов, то нет и отправил Митяя в вагончик. Резкий хлопок заставил парня молниеносно вынырнуть из передвижной сторожки. Тело Акимыча завалилось набок и свисало безжизненно с правого подлокотника коляски. Ружье валялось на земле. Из того, что когда-то было головой, стекала на снег хлюпкая красная жижа. Ровно в полночь повалил густой липкий снег. Митька, стоя возле старика, произнес  сакральное: «Земля тебе пухом» - затем, осушив пластиковый стаканчик, сел на табуретку и продолжил смотреть телевизор.