Прямые продажи

Сначала высшая идея, а потом деньги, а без высшей идеи с деньгами общество провалится.
Ф.М. Достоевский, Подросток

1.
Симина мама умерла при родах. Отец запил и даже в роддом не поехал забирать малышку Лизу, всё сделала Варя, старшая Симина сестра, у которой уже была своя семья и годовалая дочка. Сима тогда не рассмотрел толком Лизу, только мелькнуло сморщенное красное личико с носиком-кнопкой, выглядывающее из плотно свернутого рулончика, а потом весь этот пакет с розовой лентой поперёк дернулся и не по-младенчески басовито заорал. Но это было уже спустя дней десять, а тогда, в тот день, Варя приехала в больницу забирать мать. Он тоже приехал туда, немного раньше, прямо со школы, где отсидел уроки с отсутствующим видом и с пустотой в башке. Дошёл до крыльца, меся потрескавшимися кроссовками грязный снег и чувствуя только одно – как впитывают носки тающую кашицу и холодят пальцы до немеющего безразличия… Толкнул крутящуюся дверь, выпал в холл, пахнущий аптекой и теплом, пошлёпал к стойке, откуда грубо был изгнан охранником в камуфляже к лавочке возле входной двери: «Куда прёшься? Одевай бахилы!» Послушно надел хрустящие синие пакетики на мокрую обувь, вернулся к стойке, выдавил сипло материны данные, уставился сквозь девицу, деловито стучащую по клавишам… Девица ойкнула, подняла на него круглые глаза, спросила испуганно: «А ты… а вы… кем приходились… покойной?» – «Сын». – «Вам надо в морг, это за вторым корпусом, одноэтажное здание». Девица помолчала, потом спросила всё-таки, пряча взгляд в мониторе: «А ребёночка кто забирать будет?» – «Я не знаю», – бросил Сима, разворачиваясь обратно к двери, и пошёл на выход, искать второй корпус. Так и брёл по тающим грязно-белым дорожкам, шурша неснятыми бахилами. И только в морге, когда усатый санитар в холодной кафельной комнате откинул с лица матери простыню, он заплакал, опустился перед каталкой с телом на корточки, и всё повторял: «Мама, как же? Ну как же?..»

… Варя приехала через полчаса, нашла его в «зале прощаний», безликой помеси протестантского «молитвенного дома» и сельского клуба, где он сидел, сгорбившись, на дешевом складном стуле, с натёкшей под ним талой лужей, в нелепых синих бахилах. Он встал ей навстречу и опять заплакал, молча, не подвывая, просто потёк глазами, уткнулся в Варину шубку, пахнущую кошкой и валокордином, и та обняла его, прижала крепко, зашептала в ухо, срываясь: «Симочка, мы сможем… А маме уже не будет хуже, слышишь? Мама наша уже на небесах… Мы сможем…»

Он почти ей поверил тогда. Очень хотелось смочь и жить дальше без этой сосущей в груди боли, как от воткнутого туда ножа. Он старался всю неделю. И когда забирали мать из морга, и когда отпевали её в церкви, показавшейся ему такой пустой без неё («почему без неё? Вот же она, лежит, вроде как спит, и вид у неё такой усталый, будто спит…»), и на поминках, где отец, наконец-то, вышел из их с матерью спальни, страшный, одутловато-опухший, всклокоченный, в мятом коричневом подряснике, но уже трезвый, прошёл мимо них, замолчавших враз, мимо стола, где они сидели, напялил куртку, шапку, сунул ноги в валенки с калошами и отправился на её могилу плакать. Отец Михаил, второй священник, что отпевал мать, шепнул ему, Симе, тогда за столом: «Пусть… не ходи за ним. Чтобы отпустить, нужно время. Отпустит и вернётся».

Даже когда он помогал сестре Варе довезти Лизу до Вариного дома и тащил сумку со склянками и тряпками до такси, а потом – по лестнице, на пятый Варин этаж, он старался «смочь». А когда, уже в квартире, вынимая из сумки бутылочки с молоком, выронил на пол материну ночнушку, понял, что не сможет. Не отпустит мать, как эту сорочку, которая пахла ей до сих пор. И не простит этому розовому комочку, что тетешкала сейчас Варя на кровати, смерти матери.

Именно тогда он решил сбежать из Реченска. Порылся в шкафу, нашел материну заначку в тридцать тысяч, шесть рыжих бумажек; выудил из конфетной коробки, где они хранили всякие документы, свой паспорт, аттестат за девять классов и свидетельство о рождении; скидал в сумку одежу и книжки; уболтал Нину Ивановну, доверчивую классуху, принять заявление об уходе из школы, написанное им от имени отца («решил в техникум поступать, специальность получать»); обнял вечером, перед сном, маленьких Ильюшку и Славика, братишек-погодков; купил билет на поезд до краевого Енисейска и уехал на нижней боковой полке, с облегчением глядя в тёмное окно на проносящиеся мимо последние реченские огни. Ножевая боль в области груди немного утихла, и он смог уснуть, впервые за эти десять дней ни разу не просыпаясь…

… В Енисейске, влекомый толпой, вывалился на перрон из тёплого вагона в мартовскую стылую сырость, бездумно пошел за потоком к переходу, вынырнул в здании вокзала, поозирался, нашёл киоск с пирожками и чаем, позавтракал, стоя за круглым столом и двинулся к кассам – из Енисейска надо было уезжать, тут его стали бы искать в первую очередь. Скользнул глазами по расписанию поездов, наткнулся на Абалаково, подумал: «Почему бы и нет?», отстоял очередь и взял очередной плацкарт.

Толстая вахтёрша в униформе пропустила его с билетом в зал ожидания, и он пошел вдоль скамеек, туда, где была стойка с розетками – надо было уже подзарядить смартфон, да и впереди был целый день до поезда. Управился с телефоном, сел на деревянный потёртый диван-лавку рядом, под ноги кинул сумку с вещами, выудив предварительно оттуда книжку в мягкой обложке, и откинулся на спинку дивана с облегчением, погрузился в мир придуманных героев приключенческого романа…

2.
Александр таксовал полгода, гонял по Абалакову в поисках клиентов, срываясь от места высадки к месту новой посадки очередного пассажира. Каждая сотка была на счету, но за это время ему удавалось с трудом зарабатывать чистыми тысячу в день, отбивая бензин, мелкий ремонт, который вылазил всегда, не реже пары раз в неделю. Уставал сильно, особенно выходя на работу от вечернего «часа пик», когда все ехали с работы и улицы стояли, мигая огнями машин, до позднего вечера, когда он пытался поймать корпоративный развоз сотрудников кафешек и загулявших горожан. Приезжал домой, уже далеко за полночь, падал на диван, едва раздевшись, и засыпал, выключался, проваливался в чёрное ничто, без снов и пробуждений.

Жили они втроём, с женой и сыном в съемной «двушке», за которую тоже надо было платить каждый месяц, плюс свет, вода и интернет, и всё это сосало силы и деньги, а таксовка не спасала, и жене его, Марине, пришлось вернуться к услугам массажа на дому, потому что её пенсионной десятки не хватало. Он старался утрами не смотреть, как Марина старательно разминает больные руки, хрустя артритными суставами, а потом начинает наводить порядок в их комнате в ожидании клиентов, вставал, быстро мылся в душе, завтракал и выскакивал во двор, к машине – разогревать и отлавливать первых клиентов. В обед, если комната была занята клиентами жены, проскакивал в кухню, разогревал еду и обедал один, за книжкой, пытаясь хоть немного отвлечься от будней и ожиданий.

Ждал Александр непонятно чего: когда два года назад он уезжал служить в Поруссию, он понимал, что место настоятеля лютеранской церкви в Абалаково он потеряет, да и не думал он возвращаться, думал, что осядет в другой стране и будет служить, как когда-то служил в Шахтах и в Абалаково, которым отдал без малого четверть века. Его и приняли нормально, дали два прихода, сняли жилье, помогли с переездом, и всё, казалось, начало настраиваться на новую жизнь. Если бы не церковный раскол, так бы всё, наверное, и было. И когда он оказался фигурантом уголовного дела по «рейдерскому захвату» власти в своём приходе в городке Реве и понял, что стараниями раскольников из свидетелей быстро дрейфует в сторону обвиняемого, принял решение вернуться обратно – не хотелось подставлять семью в чужой стране. Уехал вовремя, ему написали прихожане, что полиция уже начала дёргать их: мол, где ваш пастор, дело переквалифицировано, нужно его ещё раз опросить…

Вернуться-то вернулся, да так и остался «за штатом» своей церкви – свободных приходов не было, служил «на подхвате» и ждал – вдруг где-то будет востребован? Хорошо, что была машина, и он ушел в таксисты, как и многие в этом городе, где шутили, что одна половина Абалаково возит другую.

Он писал в разные церкви, рассылал резюме, но везде была скорее потребность в прихожанах, чем в пасторах, и письма его оставались без ответа. На вахту «на севера» разнорабочим его не брали по причине возраста, работать сторожем за десятку в месяц он не хотел сам, поэтому пробивался таксовкой, каждое утро заглядывая в смартфон и листая почту, не зная уже, чего ожидает сам – вакансий с разных сайтов работодателей, на которые он был подписан, ответов на его резюме священника или письма от Самого Господа. Это стало ритуалом, как для многих чашка кофе или первая сигарета – пока грелась машина во дворе, проверить почту.

В тот день было письмо с предложением, он быстро просмотрел: курьерская работа на машине, тысяча в день, ГСМ, пятидневка. Прикинул: то же, что с такси, но, может, менее суетно? Решил набрать. Ответил молодой, напористый мужской голос: «Коммерческая компания «Территория», меня зовут Фёдором, могу я вам чем-то помочь?» – «Наверное, – сказал он, – наверное, можете. Мне было предложение в ответ на мой запрос по работе на машине». – «Да, это я отправлял, – заулыбался в трубке Фёдор, – вчера мониторил и нашёл ваш запрос. Вы можете подъехать сегодня? Вечером, в девятнадцать вас устроит?» Он согласился, записал адрес и, сбросив разговор, откинулся на сиденье своей «хонды», уже урчащей на пониженных оборотах. «Прогрелась. Пора работать…»

…Офис «Территории» располагался на верхнем этаже в обшарпанном трехэтажном бизнес-центре, изнутри ещё более страшном и подубитом, чем снаружи. Он шёл по тускло освещённому коридору, где топорщились еще советские панели из лакированной ДВП, над которыми шли трещинами толстые слои когда-то зелёной краски, шёл, минуя двери разных фирм. «Территория» снимала зарешёченный угол, и он надавил на ярко-красную кнопку, вызывая сотрудника. Никто не появился, но дверь щёлкнула, и Александр вошёл в холл, толкнув чёрную арматурную дверь. Откуда-то из кабинета выскочил здоровяк лет тридцати, высокий, крепкий, лысый, с маленькими глазками на широком лице. Неожиданный офисный прикид – рубашка, галстук, пиджак – конфликтовал с этим лицом хитроватого «селюка», как назвали бы это в Поруссии. Он на ходу протянул руку, вытерев её о борт пиджака: «Я Федя. А ты же Саша, наш новый водитель?» Он автоматически пожал влажную ладонь, отшагнул от напористого Феди в решётчатой ограде секции, улыбнулся: «Сдаюсь. Чего и куда возить надо? Надеюсь, не наркотики и оружие?»

3.
Симой его звали все, а вообще-то он был Серафим – белобрысый, кудрявый, с голубыми глазами пухлый младенчик, ну как, скажите, могли назвать его ещё поп и попадья в холодном северном Реченске? Ох и натерпелся он в детстве с этим именем, начиная от сестры Вари и заканчивая детсадовскими, а потом и школьными однокашниками! Обижался, плакал, дрался, а потом привык, ну, Симка так Симка, пусть себе веселятся… То, что отец был священником, кстати, вообще не вызывало никаких поводов для веселья, подумаешь, батя – поп! Наоборот, накануне зачётов и контрольных некоторые подходили в школьном коридоре или во дворе и, пряча взгляд, заискивающе говорили: «Сим, ты это… Замолви за нас… там?» Он важно кивал, стрелял сигаретку и тут же забывал о просьбе, справедливо полагая, что Господу на небесах такими мелочами докучать не стоит. Да и о себе не просил, учился средне, с четверки на тройку, и последних с каждым классом становилось всё больше. Особых мечтаний о будущем у Симы не было, кроме двух: уехать из захолустного Реченска и разбогатеть.  Сначала он думал о семинарии в Енисейске, но это скорее была идея отца, и к пятнадцати годам, возрасту строптивого самоопределения, она подвыцвела в его голове, а вот желание разбогатеть, наоборот, укоренилось и стало принимать разные формы, типа летней подработки на заправке или автомойке. Зачем, с какой целью нужно было разбогатеть, Сима не думал, важно было вырваться из Реченска, из вечной жизни «в аскезе и воздержании», из семьи, где после Вари, которая уже жила отдельно, «ты старший», «ты отвечаешь за братьев», «ты главный материн помощник». Богатство давало свободу от этого всего, а что еще нужно в пятнадцать, а потом в шестнадцать лет? «Делай что должно, и будь что будет», – любил говаривать его отец. Сима всегда его мысленно поправлял: «Делай, что хочешь, когда всё можешь, и тогда всё будет», но вслух, конечно, не говорил.

Бога Сима боялся и не любил. А за что Его было любить? Всегда хмурый, как его отец, недоступно-великий, всем обладающий и ни во что особо не вмешивающийся, прям Олигарх над олигархами, а люди для Него – так, обслуживающий персонал. Все иконы – что Христа, что святых – в реченской церкви были такими: суровыми и строгими неприступными ликами Хозяина и Его помощников – надсмотрщиков. Только икона Богородицы была будто бы окошком в какой-то другой мир, где есть милость и жалость к убогим работникам. У этой иконы он и любил стоять на службах, слыша материнский голос на клиросе в хоре и высматривая материны черты в образе.

Мать он любил и не боялся совсем. А чего её было боятся? Тихая до кротости, всегда в платке, покрывавшем светлые тугие косы, и в длинном платье, она раньше – до Славика и Ильюши, братьев-погодков – часто засыпала с ним на постели, рассказывала ему на ночь всякие истории с продолжениями, в которых уже потом, когда он стал читать толстые книжки, он узнавал перепевы и сюжеты из «Хроник Нарнии» и «Властелина Колец», а тогда, когда он с замиранием слушал её шёпот, она казалась ему проводником в иные миры, будто Богородица с иконы.

Если б не мать, может, Сима сбежал бы и раньше, после десятого класса, в технарь или в какой технический лицей в Енисейске, но мать было жалко, потому что отец тогда уже лет несколько как стал сильно попивать, доходя до «рюмочки с утра» и «чекушки на ужин». Нет, ни мать, ни детей он не трогал, ему это было не нужно, с его медвежьей комплекцией и суровым взглядом, от которого хотелось пригнуться. В его присутствии всегда и всем было тяжело, даже малые начинали орать в голос, и только мать могла смягчить эту гнетущую угрюмую тяжесть.

… В вечернем абалаковском поезде Сима залёг на вторую полку и залез в смартфон. Пискнула почта – письмо от Вари. Пробежал глазами куриное квохтание, поморщился, быстро набрал ответ:

«Привет, сестричка! Не беспокойся за меня, я не пропаду. И никакой полиции не надо подключать. Я еду к друзьям; как доеду – напишу. С работой тоже решу, ты знаешь – я могу работать. Не надо меня опекать, мне уже почти семнадцать, вспомни себя, во сколько ты ускакала из дома в общагу педучилища? Ладно, не дави слезу, присмотри лучше за малыми, да за отцом, чтоб не запил опять. А я справлюсь. Будут деньги – пошлю вам. Обнимашки». Нажал «отправить», откинулся на подушку, потом уставился в оконную темноту. «К друзьям…» Хм. Лучше бы найти этих друзей, пока не кончились материны деньги… Опять полез в смартфон, быстро набрал в браузере «вакансии в Абалакове», терпеливо дождался загрузки с подтупливающего интернета. Ого! Вакансий хватало, но в основном это была реклама такси, приглашали водителей с собственной машиной. Ага, вот есть разнорабочие, вот – грузчики… Он торопливо отмечал вакансии, трогая звёздочку, сохраняя страницы в «избранное». «Курьеры». Открыл, пробежал взглядом: «Крупная коммерческая фирма «Территория» набирает курьеров по доставке товаров бытового и хозяйственного назначения. От восьмисот рублей в день. Возраст и образование значения не имеют. Иногородним предоставим койко-место в общежитии. Ссылка на анкету… Запись на собеседование по телефону…»

4.
К девяти Александр уже стоял у того же здания с офисом «Территории», прямо напротив курилки – мятого ведра на углу дома. Старенький «Одиссей», помытый и вычищенный, тихо пыхтел на низких оборотах, печка гнала тепло по салону, фары светили на стену с плохо затертой надписью краской из баллончика: «Работа мечты. 100к в месяц», дальше шла вполне читаемая ссылка на канал в Телеграме, торговавший наркотой в закладках. Александр улыбнулся, вспомнив свою вчерашнюю фразу насчет оружия и наркотиков, и как изменилось лицо Фёдора: «Нет-нет! Мы таким не занимаемся! У нас очень достойная и законная работа!». Впрочем, ни трудовая книжка Александра, ни договор с ним о трудоустройстве его не интересовал: «В день по тыще, расчет сразу вечером. По субботам, если захочешь выйти, та же тыща, если в дальние командировки с ночевкой, то плюс командировочные и гостиница, но это редкость. В основном, с девяти до шести, пять к двум. И да, бензин заливаем». Его смутила неофициальная сторона работы, но попробовать стоило, потому как писк таксометра уже вызывал изжогу. Откатаюсь денёк, посмотрю – решил он и согласился.

Заглушил двигатель, вышел на мартовский утренний морозец, втянул холодный воздух полной грудью, огляделся. Рядом пыхтели легковушки, рявкнул тормозами и обдал смрадом солярки фургон, водила, не глуша машину, пошел неторопливо к задней двери, извлёк из фургона поддон с душистым хлебом, понёс, поскальзываясь, к кафешке, расположенной в то же здании, что и «Территория». Наконец, хлопнула дверь бизнес-центра, и на крыльцо вывалилась взъерошенная и, кажется, потная толпа, в разноцветных куртках и пальто, большинство без головных уборов, потянули из карманов сигареты, задымили возле урны. Он с любопытством оглядел их: молодые в основном, лет по двадцать с хвостиком, парни все неуловимо похожи на вчерашнего Федю: то ли безвкусными галстуками, то ли кургузыми брюками, то ли отражением деревенского менталитета на лицах. Женский состав преобладал и был более разнообразен – от юных студенток до сорокалетних тёток, напомнивших ему выражением лиц продавщиц магазина какого-нибудь районного центра. Курили жадно и быстро, будто спешили куда, попутно разговаривая с растерянными новичками, как понял Александр. Новички тоже курили, почти все, пытались задавать вопросы, но получали стандартные ответы, типа: «Да сегодня всё увидишь сам. Стажировка ведь. Ты готов поехать на день в другой город? Да, конечно, и вернёшься с нами, без проблем!». Докурили, побросали окурки мимо ведра, символизировавшего урну, стали втягиваться обратно в двери. К нему подошёл вчерашний Фёдор, протянул руку: «Здоров, Саша! Как сам?» Он пожал ладонь, незаметно вытер руку о брюки, пожал плечами: «Нормально. Когда едем?» Фёдор засуетился: «Скоро, скоро! Сегодня двинем в Чикаго, сейчас соберем народ, и поедем», дёрнулся к двери. «В Чика… куда?» – «Так это… в Углегорск поедем, сегодня туда маршрут». Александр кивнул, и Фёдор убежал в здание.

Углегорск был шахтёрским городком рядом с Абалаковым, километрах в пятнадцати, и Александр его знал неплохо, изучил, пока таксовал. Заглушил двигатель, протёр тряпочкой окна от нечего делать, поправил коврики в салоне. Наконец дверь захлопала снова, выплёвывая на крыльцо обитателей офиса «Территории». Фёдор нёс две большие сумки, за ним семенила девица с лицом озадаченной старшеклассницы, попавшей на незапланированную контрольную. «А мы когда вернёмся? А что мы будем делать-то? А если мне не понравится?» Фёдор поставил сумки в предусмотрительно открытый багажник, обернулся к девице, выдал доброжелательный оскал: «Марьяна же зовут? Ты не кипишуй, слышь, Марьяна? Тебе понравится. Тебе же нужна работа? Ну вот! Садить пока в машину, посиди, подожди команду, скоро поедем». И подмигнул Александру заговорщицки. Тот раскрыл боковую дверцу: «Прошу пани!», девица вздохнула и, подобрав полы плаща, втянулась на задний ряд. Подошли еще двое с пакетами – лобастая девушка с распущенными длинными волосами в свитере и в чёрных в обтяг джинсах-стрейч на ладной фигурке и худенький вертлявый азиат, красная рубашка с жёлтым галстуком под тонкой курткой. Он помог составить всё в багажник, вертлявый протянул руку: «Теодор. А это…» – «Беатриче?» – ляпнул вдруг Александр и засмеялся, глядя, как расширяются узкие глаза вертлявого. «Не, это Катя. Она недавно с нами, но уже сама работает. А я инструктор». И он распрямился, горделиво выпятив красную рубашку на груди. «А Теодор – это реальное имя или псевдоним?» – продолжил троллинг Александр. Вертлявый «Теодор» хихикнул и подмигнул: «Рубишь фишку. Так-то я Федя, но два Фёдора в одной команде, да ещё и оба инструкторы – это избыток, так что он – «Крепыш», а я – «Теодор». Сейчас он придёт с Васькой и новичком Васькиным и поедем. А ты – Санёк, значит?» Он хмыкнул, погасил улыбку, заглянул вертлявому в глаза, произнёс по раздельности: «А-лек-сандр! Приятно познакомиться, Теодор!» и отошёл к багажнику, куда Фёдор-старший, он же Крепыш, пихал очередные два набитых пакета, перехватил: «Давай, я сам поставлю, чтоб закрылось». Расселись: Крепыш вереди, с ним второй Фёдор, вертлявый «Теодор», на третьем ряде сидений – поджавшая губы Марьяна и лобастая Катя. Он завёл двигатель, вышел навстречу двум спешащим к машине парням, открыл дверь и понял, что один из парней всё-таки, девушка: крепко сбитая, крупная, но почти безо всех женских округлостей, стрижка короткая, в зубах сигарета, в руках еще два пакета. Он растерянно их взял, сунул в салон: «Ну, это на руках как-нибудь, багажник забит». Выпрямился, машинально взял протянутую руку мужеподобной девицы: «Александр» – «Ну а я Васька. В смысле, Василиса. А этот укурок – Семён, вроде. Да ведь? Семён?» «Укурок», невысокий блёклый парень, лет под девятнадцать-двадцать, с крупной, коротко стриженой головой и в болоньевой старенькой куртке, кивнул, торопливо дотягивая сигарету и полез в дверь, а разбитная Васька распахнула переднюю дверь и нахально ткнула кулаком (ничего себе у неё ручищи, подумалось Александру) в плечо старшему Фёдору: «Фе-едь! Слышь? Не говни, мы же договаривались: я после операции, сяду впереди, так что «давайдосвиданья» взад-назад». Фёдор крякнул, выбрался с переднего, полез на средний ряд, двигая «Теодора» бедром. Васька плюхнулась вперёд так, что заныла подвеска машины, он тоже забрался, мысленно сосчитав «личный состав», тронул машину с места.

«Саш, щас на рынок давай, там есть кафешка, «У Гиви», знаешь? Ну ничего, я покажу. Мы перекусим – и в Углегорск, ага?» Он кивнул на реплику Фёдора, мысленно покачал головой: что ж они так запанибрата и будут? Пока ехали к рынку, «Теодор» завёл разговор с Марьяной и Семёном. Выглядело это примерно так: «Ребят, а вы сами откуда, с Абалаково? Нет? А откуда? О, я тоже с Чёрного Яра, а ты там где живёшь, Марьян? А ты, Сёма, служил? Где? В Братске? О, у нас Васька оттуда, ну, почти оттуда, да, Вась? Ну, с Бурятии, почти оттуда. А чё на контракт не пошёл? А я три года контракта оттарабанил в Армении, в военной разведке. А у тебя, Марьяна, парень есть? А паспорт взяла? А то мы тебя сейчас в публичный дом поедем продавать, нам не надо, чтоб тебя искал кто-то. А Сёму просто за выкуп вернём, да Сём? Есть у тебя богатые родственники? Да не ссыте вы, шучу я, шучу…» Машина взорвалась смехом, только натянуто улыбались Марьяна с Семёном, и он, Александр, делал вид, что сосредоточенно следит за дорогой. «Ничё, привыкайте к нашим шуткам, у нас тут в команде весело, не соскучитесь. Вот тут, на стоянке давай встанем, Саш…»

Он аккуратно зарулил на парковку, втиснулся на свободное место, заглушил машину: «Ну, вы идите, я завтракал, здесь подожду». Команда вывалилась из «Одиссея», все опять закурили, потом пошли к переходу, за которым под вывеской «У Гиви» виднелась крикливая надпись: «Заходи, генацвали!»

Александр полчаса прождал в машине, скроля ленту: почта, Фейсбук, Контакт. Наконец, появились его пассажиры на выходе из кафе. Опять достали сигареты, стали курить, потом потихоньку двинулись по переходу в его сторону, заползли на свои места. Фёдор-старший тронул его за плечо: «Саш, поехали, все на месте».

По дороге «Теодор» не унимался: расспрашивал Марьяну, удовлетворяет ли её парень, пускался в рассуждения о сексе, перемежая их анекдотами. «А вот еще. Бабка приходит в магазин, купила калоши, а коробку ей не дали. Ну и, значить, зашла она в аптеку и попросила коробку там. Аптекарь, долго не думая, дает ей коробку, а там написано: «Сто презервативов». Бабка туда калоши пихнула, коробку под мышку и лезет в автобус. Пассажиры все в шоке, один и спрашивает у неё: «Бабуля, и надолго вам этой коробочки хватает?» А бабка ему отвечает: «Ой, милок, как мой дед шоркает, хоть бы на неделю хватило!» Все опять заржали. Он глянул в зеркало: Марьяна улыбалась, сдерживаясь, а Семён уже хохотал со всеми, вплетаясь в общий хор: «Ой, мамочки! На неделю бы! Хватило!» Александр вдавил пальцем кнопку автомобильной магнитолы, загрузилась его флешка, он выбрал сборку «Машины времени», запустил негромко «Битву с дураками». Сидящие в машине поначалу притихли, потом продолжили разговор о чём-то за его спиной.

Когда пошел Углегорск – «Чикаго», Александр убавил громкость, и Теодор, оторвавшись от анекдотов, переквалифицировался в лоцмана, подсказывая, куда рулить. Пару раз им навстречу попадались машины «Почты России», и тогда все, кроме него и новичков, хлопали в ладоши, тёрли их, а потом протягивали навстречу синему автомобилю, ползущему мимо. Потом совали пустые руки по внутренним карманам, будто пряча там что-то. «Пенсию повезли, - пояснил недоуменной Марьяне «Теодор», – деньги к клиентам в дом, а оттуда – к нам.  Примета такая...»

Где-то на отшибе, в микрорайончике, усеянном деревянными двухэтажными бараками, они встали у магазина. Вышли, снова закурили, оба Фёдора и Василиса отошли в сторонку и стали обсуждать что-то, размахивая руками, указывая на дома. «Распределяют, кому куда, что ли?» – подумалось ему лениво. «Ты, Федя, падики пробиваешь со стажером, Васька, в тех вон двух домах, а ты возьмёшь двушки напротив. Я Марьяну возьму, пойду во-он туда, в те дома, слева от дороги, ну и Кате покажу пару домов напротив. Всё ясно, дистрики вшивые?» – «Сам ты дистрик, – обиделась почему-то на «дистрика», а не на «вшивого», Васька. – Командир, ёпта. Всё понятно, чё? Заводи!»

«Падики» – это подъезды, догадался он, а что такое дистрики? Марьяну, опасливо вышедшую из машины в замшевых сапогах-чулках, и смотрящую исподлобья Катю прихватил коренастый Фёдор-Крепыш, вручивший Кате пакет, а себе на плечо взваливший сумку побольше. «Теодор» с Семёном и Василисой, закурив по очередной сигарете и подхватив остальное, пошли в другую сторону, ритуально хлопнув ладонь в ладонь друг друга. Он не успел оглянуться, как остался у магазина один. Перевёл дыхание, вышел на весеннее солнышко, погрелся, зажмурившись. «Дистрики», инструкторы… Что они вообще за фирма? Вчера Фёдор вкратце описал их работу – разносят по квартирам пакеты от фирмы, типа подарки, но при этом слове «подарки» он как-то странновато хихикал и подмигивал. А сегодня, помогая загружать пакеты, Александр увидел ручки сковородок, упаковки ножей, коробки с ручными массажёрами. Неужели и вправду дарят всё это? Тогда какой в этом коммерческий смысл?

Со склона, к которому притулились бараки, потянуло холодным ветром от присевших, присыпанных чёрной пудрой угля, сугробов. Он поёжился, забрался в машину, запустил двигатель. Рука полезла в карман за смартфоном, пальцы привычно вызвали почту. Завтра надо взять с собой книгу и термос с кофе, подумалось ему.

…Часа через два пассажиры стали подтягиваться. Василиса с сигаретой, прилипшей к губе и пустым пакетом под мышкой, коренастый Фёдор, тоже без сумки и уже в полуобнимку с лобастой Катей, следом семенила, выбирая дорогу почище, парусящая на ветру Марьяна. Шумная, матерящаяся на холод Васька полезла на переднее сиденье греться, откинув бычок на дорогу, Марьяна тоже стала устраиваться на заднем сидении. Выражение её лица было сумрачным. Фёдор с Катей исчезли в магазине.

«Как успехи?» – спросил он, запуская двигатель и включая печку. «У нас дела всегда зае@#тельские! Видишь, по комплекту с Крепышом, ну с Федей, откидали, козные тут домишки» – «Откидали – это как?» – «Раздали, дядя, всё раздали!» Васька расхохоталась, глядя на задранные брови Александра, потом пояснила: «Ну, мы ходим по падикам, предлагаем людям комплекты, типа, это подарки им от фирмы. Говорим, что на неделе будет ярмарка в городе, там всё это стоить будет в два-три раза дороже, а тут – бесплатно, только за доставку платишь, типа» – «И что, берут?» – «Да за не@#й делать! Не, ну бывает, конечно, что и матом пошлют, или дверью хлопнут перед шнобелем, но мы ж упорные, от двери к двери, от сердца к сердцу. С нами только заговори, мы хоть чёрта лысого сосватаем!» – «Значит, всё-таки продаёте. Только таким-этаким способом…» Он замялся, подыскивая слова, Васька опять хохотнула, ткнула в плечо: «Точняк! Это называется – прямые продажи. Когда не покупатель идёт в магаз, а товар сам к нему приходит домой. Он даже ещё не знает, что ему надо это купить, но мы-то знаем! Товар – херня, всё реклама решает, а мы и есть эта реклама». Он отодвинулся к двери – слишком много было в машине жестикулирующей Василисы, спросил еще: «А ярмарка как же? Вы её тоже проводите, или другие приезжают?» Васька хрюкнула, заходясь от смеха: «Саш, ну ты что, с дуба рухнул? Какая, к е@еням, ярмарка? Никакой ярмарки никто не проводит, наше дело – товар скинуть, хоть ёжиком, хоть белочкой обернувшись, ты чего?» Он заглянул в Васькины маленькие глазки на угреватом широком лице, хмыкнул: «Врёте, выходит?» Та ухмыльнулась, махнула растопыренной пятернёй: «Это ж по-другому называется сейчас – «маркетнговый ход», типа. Как со скидками в магазине. Вроде тебе и не надо, и цена вроде не маленькая, а видишь надпись: «Сегодня скидки до двадцати пяти процентов!», и рука сама тянется за товаром». Он пожал плечами, не желая пускаться в дискуссию, и Василиса полезла из машины: «Ладно, я пошла дальше, второй пакет мотать». Он вышел, открыл багажник, Василиса дёрнула на себя очередной пакет, пошла к баракам.

«Джуса тебе, Вась!» – донеслось с крыльца магазина. Они с Васькой обернулись одновременно – на крыльце стояли Фёдор Крепыш и Катя, в руках по бутылке «Абалаковского». «А ничё, что вы на работе и ещё е@ашить и е@ашить?» – неодобрительно крикнула Василиса. «Ничего! – махнул рукой Крепыш. – Не пьянства ради, а куража для! Это ж нам как допинг».

Залезли с бутылками в машину («Мы аккуратно, не волнуйся, Саша! Щас по-быстрому допьём и пойдём!»), выпустив из машины раздражённую Марьяну. «Я-то думала, что это нормальная работа, а это сетевой маркетинг, который мне нахрен не нужен. Нет чтобы сразу сказать, так повезли куда-то, к чёрту на кулички! И вы ничего не сказали!» Александр обескураженно пожал плечами, не найдясь, что ответить, а у машины отъехало стекло, показался Фёдор: «Ну, Марьяна, что ты опять шумишь? Ну не твоё, так не твоё, ладно. Доставим тебя к шести домой, а пока тут посиди, в машине». И рыгнул громко, поднимая стекло. «Ну уж нет! Буду я тут торчать до шести!» Марьяна нервно выхватила из кармана смартфон, вызвала такси и убежала в магазин, ждать.

Вскоре ушли и Федя с Катей, взяв по новому комплекту, а их сменили «Теодор» с Семёном: у тех продажи не шли, была «разбивка», как сказал вертлявый Федя, и он понял, что это, когда удается продать не весь комплект, а какую-то его часть. Эти долго не задержались, «добили» пакет товаром из багажника и ушли дальше. Вскоре такси увезло Марьяну, и он, продрогши, полез в машину. В салоне пахло пивом и жареными пирожками. До шести оставалось ещё почти пять часов.

5.
Сима нашел офис «Территории» быстро, прямо с вокзала пришел к запертой двери и пропрыгал около неё полтора часа, пока к восьми не пришла хмурая девушка с ключами и не впустила его внутрь. Там, на третьем этаже, возле решётки, он сразу прилип к горячей батарее, слыша, как пульсирует в голове боль, а пальцев на ногах, наоборот, совсем не чувствуя. Стоял так у подоконника минут пятнадцать, наблюдая, как идут мимо него парни и девчонки, весёлые, жизнерадостные, запинаются о него взглядом – кто с любопытством, кто подмигивая. Щуплый и невысокий парень с раскосыми глазами подошел, протянул руку: «Здоров! Ты на работу устраиваться пришёл?» Он кивнул, сглотнул, ощущая, как саднит горло. «А анкету заполнял?» – не унимался щуплый, разглядывая Симу внимательно. «Я это… Онлайн-анкету заполнил, ну, на сайте биржи, где вакансия была, курьером», – прохрипел он и откашлялся. Щуплый приложил руку ко лбу, сочувственно цокнул: «О, слушай, да ты горишь весь, братишка! Какая тебе работа? Давай-ка домой, отлежись, потом приходи!» – «Да некуда мне идти. Я с поезда. Вот мои документы…» И Сима полез в сумку, между тряпок выискивая конверт с аттестатом, потом потянул из кармана паспорт. Раскосый взял всё, хлопнул его по плечу: «Ладно, я сейчас, мигом обернусь. Попробую тебя устроить к нам на хату, жди». И исчез за дверью. Сима расслабился, присел на подоконник, прикрыл глаза, локтем придавив сумку. Только бы взяли! Иначе в гостинице он быстро спустит материны деньги, и что потом?

Раскосый тронул его за плечо, вывел из забытья: «Вставай, поехали, братишка! Будем тебя на корпоративной квартире селить». Сима вяло оторвался от батареи, спросил, двигаясь вслед за подвижным новым приятелем: «А как же на работу?» Тот хохотнул: «Какая тебе работа? Отлежишься пару-тройку дней, а там посмотрим. Документы твои в офисе пока пусть побудут, не потеряются. Как оформим – заберёшь». И пошел вниз по лестнице, вдоль облезлых стен, к выходу, подхватив его сумку.

Трехкомнатная квартира, куда его привёл раскосый, была недалеко от офиса, минутах в десяти. Пока шли, познакомились. Раскосый оказался Федей, родом из Казахстана, откуда-то из-под Байконура, работает в «Территории» уже два года. «Дослужился до инструктора», как гордо сказал Федя. «Да у нас быстро люди растут, кто с головой. От рядового «дистрика», ну то есть дистрибьютера, до инструктора можно за несколько месяцев дойти, лишь бы товар шёл на норму, да стажёры держались. А там, со временем, и офис свой можно открыть, и свою команду набрать, и уже не бегать «в поле», а стричь купоны с команды». «А вы давно тут работаете?» – выдавил Сима, еле поспевая за Фёдором. – «Два года уже. И не жалуюсь, очень достойно получаю. А ты чего со мной на «вы»? Ты это брось, у нас так не принято. У нас тут нет ни возраста, ни пола, ни диплома, мы как одна семья. Директор офиса, Людмила Владимировна – это наша «мама», а мы типа детки её». Слово «мама» резануло Симин слух, и его замутило вдруг от нахлынувшего горя, от того, что, казалось, отступило и отпустило. «Можешь меня называть Теодором… э, да ты чего?» – Фёдор, обернувшись, увидел, как текут по Симиным щекам слёзы. – «Ты чего это, братишка?» – «У меня… мама… умерла…»

…В квартире было тепло, из кухни тянуло запахами подгоревшей еды, из открытой ванной – стиральным порошком. Федя завёл Симу в зал, кинул сумку к дивану: «Тут отлежишься сегодня, вечером определим тебе место. Душ видел, на кухне в холодильнике бери, что понравится. На столе в банке мёд, сделай себе чаю с мёдом и ложись. Ну а я пойду, работать пора. Закрою тебя пока, ничего?» Он кивнул. Фёдор дёрнулся было к двери, потом подошёл к Симе, неловко хлопнул по плечу: «Мои все умерли тоже, давно уже. Ты это… держись». И ушел, щелкнув замком.

Сима сел на диван, вытерев глаза рукавом, пошевелил задубевшими на ногах пальцами, огляделся. Кроме обшарпанного раскладного дивана, на котором он сидел, в комнате была еще тахта, большое раскладное же кресло с почерневшими лоснящимися подлокотниками; в углу, у выхода на крытый балкон, за шкафом-горкой с большим телевизором стояли две сложенные раскладушки. Обои на стенах кое-где отстали и вздулись, прося ремонта, пол, когда-то крашеный, был вытерт до досок. Ни одной книги, подумал Сима. Не читают тут, что ли? Тяжело поднялся, побрёл на кухню, где запах горелого мешался с запахом не выброшенного мусора, закипятил чайник, нашел на столе, покрытом крошками, баночку с мёдом, сполоснул чашку, налил себе чаю, унёс чашку на диван. Там, бросив в изголовье подушку, прилёг и отключился…

…За неделю, что он валялся в квартире и болел, Сима успел перезнакомиться со всеми её обитателями. Кроме Феди, которого все называли «Теодор» и который уступил Симе диван на время болезни, а сам перебрался на продавленную раскладушку («Ничего, мне в Армении на службе доводилось и не в таких условиях жить!»), в квартире обитали: большая, громкая и очень весёлая Василиса, говорящая о себе в мужском роде («Ладно, я пошёл…») и требующая называть себя Васькой; симпатичная, немного замкнутая студентка местного универа Катя и узколицый и остроглазый Вадим Петрович, лет сорока пяти, бывший начальник офиса «Территории» из Читы. Пока он отлёживался на диване, они поили его бульоном и чаем, знакомились, рассказывали о себе. Васька бросила колледж в Улан-Удэ, занялась там же бизнесом «прямых продаж», как они это называли, а потом перебралась сюда, в Абалаково. Катя ушла из дома, когда поступила в универ на бухгалтерию, на очно-заочный, оплачивала учёбу сама. Вадим Петрович («Зови меня просто Петрович, ладно?») закрыл офис и уехал из Читы с понижением, в должности инструктора («Ну надо же в поле иногда возвращаться из кабинета?»). Федя «Теодор» работал в «Территории» уже пару лет, сразу после контракта («Да ну её, эту службу, там коррупция сплошная!»). Курили все на кухне, у открытого окна, там же за столом, собравшись после восьми вечера, ужинали сообща тем, что приготовили Катя с Васькой, там же пили, много и весело, травили анекдоты, делились историями из жизни, состоящей из визитов к разным клиентам. Особенно любил поговорить Петрович, жизнь которого была более богата, от службы мичманом на флоте под Владиком и двух семей, которым он платил алименты, до пройденных квартир и проданных комплектов товара в самых разных городах страны. Симу лечили по вечерам полустаканом водки с мёдом, от этого его «рубило», как говорил Петрович, минут через десять, и он уходил на временно свой диван и проваливался в сон без сновидений.

Пару раз на ужин и выпивку заходил ещё один Фёдор, которого называли «Крепыш» – лысая круглая голова на короткой бычьей шее, бугры мышц в сочетании с пивным животиком, губы улыбаются, а глаза – нет. Крепыш был начальником всем, кроме Петровича, тоже знал много разных историй, но в основном из бурной жизни в уркаганском Енисейске девяностых.

Симе нравилось здесь. Нравилось, что никто не достаёт его расспросами и выяснением прошлого, не даёт советов, как жить. Нравилась атмосфера семьи, где забота ненавязчива и где понимают его мечту. Он проговорился о ней день на второй или на третий, когда сидел на кухне за общим столом, где громоздились колбасные бутерброды между тарелками с винегретом и салатом с крабовыми палочками, и его уже «торкнуло» от водки с мёдом. Тогда он, откинувшись на спинку опасно хрустящего стула, сказал вдруг в секунду наступившей тишины: «А я хочу разбогатеть…» Теодор, опрокинувший стопку в рот и занёсший было вилку с салатом в направлении к своему смуглому лицу, вдруг отложил эту вилку, хлопнул его по плечу и сказал: «Братан! Всё зависит только от тебя! Мы все здесь этого хотим, да поможет нам Джус! И что нам может помешать, а?» Все одобрительно загудели; кто ещё не выпил, стали поднимать стопки и тянуться к Симе, чтобы дружески хлопнуть его или ткнуть кулаком в плечо, а Васька громко захохотала: «Вот мотивация, чуваки! У нашей «Сим-карты» новый тарифный план: «Разбогатей или сдохни!» И облапила своими ручищами опешившего Симу, дохнув ему в лицо алкоголем и майонезом, сжала так, что кости хрустнули.

Уже заполночь, когда девчонки, вымыв посуду, расползались по своим комнатам и в зале гас свет, Петрович, скрипя развёрнутым креслом, заводил традиционную шарманку «за жисть», преимущественно за свою. Сима иногда просыпался и слушал, и постепенно мат Петровича, которым он обильно сдабривал свои истории, переставал резать слух, становился естественной частью рассказа, обрамляющей его, как рамка очерчивает картину. В ту ночь, когда Сима ляпнул про свою мечту, Петрович повествовал о цыганах:

«А ещё в Братске было, года три назад. Звоню в дверь – открывает тут же, будто у двери ждал. Я смотрю – е@ать-колотить! – ну и рожа! Бандитская рожа. Борода курчавая, глаза навыкат, нос крючком, в ухе серьга. У меня спич в горле застрял, только я ему в глаза посмотрел. А он улыбается и в сторону отходит, типа, заходи, чё стоишь, @ля! Ну, я зашел, конечно. Собрался с мыслью, улыбу приклеил, здороваюсь, представляюсь, как положено, за ярмарку втираю, что на крытом рынке типа будет в воскресенье. Он слушает, рожа басурманская и лыбится, нехорошо так. Потом я выдыхаю, на диалог его типа приглашаю, а он мне с прищуром, мол, слышь, барыга, какая ярмарка, ты чё пи@#ишь, мы с братьями этот рынок уже двадцать лет крышуем, и директор рынка у нас в кармане, и с ментами делимся, и ни про какую ярмарку не слыхивали. Я смешался, заблеял что-то в отмазку, думаю сам, как бы съ@#ать оттуда задним ходом, а он рукой машет, смеётся, ты товар, говорит, показывай, чё менжуешься? Может, и куплю чего, если понравится! Ну, тут я понял, что надо мне товар представить зае@#тельски, достаю я наше фуфло и начинаю ему рассказывать, да так, что сам верю! Вот, @ля буду, говорю – и сам хочу всё это купить, аж дрожу. Дошёл до ножей. А тогда нам возили классные наборы, не то что нынешняя лажа, в круглой такой упаковке, типа тубуса, где они идут сразу с браш-подставкой, ну знаете, типа плотной соломки. Я запускаю песню про эти ножи, аж слюнку пустил, открыл тубус, передаю ему в руки, он берёт, задумчиво тянет ножики из подставки, пальцем проверяет остроту, к лампочке поворачивается, смотрит на свет, и так один за другим. Я заканчиваю песню про ножи, тяну из пакета сковородку, и тут он руку мне на плечо кладёт и говорит: «Хорошие ножи. Сколько?» Я сбился, мне про сковородку надо говорить ещё и про массажёр, и разбивку делать мне ну вот совсем неохота. Вот жадность человеческая, а? Еще десять минут назад съ@#аться хотел оттуда, а тут поднимаю пакет и говорю, как положено: «Это вам в подарок, весь комплект. Но за доставку надо заплатить, видите, весь набор прямиком из Германии, на доставку деньги потрачены. В общем за всё – семь тысяч». И голову вжал в плечи, понял, что «вилку цен»-то не провёл, не сказал еще, что на ярмарке это будет стоить в три раза дороже. А потом вспомнил, что про ярмарку с рынком лучше не надо уже ничего говорить. Он меня глазом своим побуравил, буркнул что-то на своём, взял пакет у меня из рук и кинул на диванчик, что прихожей стоял. Щас, говорит, погоди, деньги достану. Открывает шкаф одёжный, что в том же коридоре строенный стоял, сдвигает шубы и куртки в сторону, достаёт «калаш». Ну, думаю, пи@#ец мне пришёл! А он «калаш» мне протягивает, мол, подержи, а сам в сумку лезет, что под «калашом» стояла. Открывает её, и я за каким-то х@#м туда заглядываю. А там, не поверите, как в кино про гангстеров, сплошь пачки денег уложены, да сверху все рыженькие, может и ниже такие, не смотрел. Он пачку тянет из сумки, вытаскивает из неё две бумажки по пять косарей, протягивает мне. А я, как дурак, с «калашом» стою, держу его двумя руками, расцепить пальцы боюсь. Так и протянул руки вместе с автоматом вперёд. Он ухмыльнулся, «калаш» забрал, в шкаф сунул, на сумку. Сдачу говорит, себе забери. Я закивал, заблагодарил, к двери попятился. Выхожу из хаты, он дверь захлопнул, а я не верю, что цыгану замотал комплект, да ещё и с чаевыми! Стою мокрый, вспотел весь, а пальцы всё бумажки эти рыжие щупают, не верят, что настоящие…»

В ту ночь снилась Симе сумка с деньгами, как едет он в плацкарте домой, везёт эту сумку у себя под головой, и пачки хрустят, когда он поворачивается с боку на бок.

6.
Александру всё чаще снилась бездна. Впрочем, «снилась» – не совсем то слово; пробудившись вдруг среди ночи, он лежал, словно в полуобмороке, на грани сна и яви, отгороженный от бытия лишь закрытыми глазами, и знал: протяни руку – и вот она, серая стена бездны, копошащееся и клубящееся ничто, как ночной туман на трассе Абалаково – Саянск. Здесь, по эту сторону, ещё были скрипучий матрас и смятая простыня, двадцать пять лет правильных слов и дел, наполненных смыслом, прихожане, которых он учил и наставлял когда-то, и смысл жизни, а там – на расстоянии протянутой руки – не было ничего. Там он не был нужен, со всеми его годами и знаниями, верой, смыслом и служением, серой бездне было всё равно. Она приблизилась и ждала, равнодушно и спокойно, когда же она сможет поглотить его окончательно, и Александр замирал, балансируя на краю сна и яви, слыша, как в соседней комнате ворочается и вздыхает жена, и понимая, что она тоже не спит и по-своему тоже ощущает эту приблизившуюся равнодушную бездну. Иногда вставал и шлёпал босыми ногами на кухню, пить воду или в туалет, сын, и тогда Александр начинал думать о его будущем, и мысли эти снова выводили его к серой ватной стене. Он ничего не мог дать сыну и жене, потому что и сам, кажется, потерял всё – служение, востребованность, нужность, прихожан. Под ним еще оставались матрас и простыня, в груди стенокардийной болью всё еще отзывалась в нём вера, а где-то высоко над ним ещё молчал Бог, и поэтому каждый день он вставал, заводил свою старенькую машину и ехал искать свою нужность, убегая от ночной бездны, и понимая, что она всё равно застигнет его своей близостью предрассветным часом.

Александр возил «сетевиков» уже неделю. Утром собирал команду у крыльца офиса, напротив урны, помогал составить в багажник пакеты с товаром, вёз в кафешку на рынке, а оттуда, сытых и довольно рыгающих, отвозил «на работу». После Углегорска зарядили поездки в Саянск, за восемьдесят километров от Абалаково. За час с небольшим, пока ехали, «Теодор» расспрашивал новичков-стажёров о их жизни и травил похабные анекдоты, разбавляя их для разнообразия загадками: «А вот отгадайте эту – «Сверху чёрно, внутри красно, как засунешь, так прекрасно». Что это? Галоши, ёпта!» И хохотал, глядя как краснеют девушки.

Крепыш просил тормознуть у магазина на выезде из города, приносил в машину ворох бутылок «Абалаковского крепкого», и они с Теодором пили его всю дорогу, иногда делясь с юной Катей. Василиса неодобрительно материлась себе под нос насчёт трудовой дисциплины, а Фёдор проникновенно оглядывал новичков (их обычно было двое) и говорил, прижимая руку к сердцу: «Тяжёлый был вечер, простите. Это не каждый день, но сегодня надо. Только вы никому не рассказывайте, ладно? Пусть это будет наш маленький общий секрет». А Василису хлопал по плечу: «Вась, да брось. Чё ты начинаешь, нормально ведь общались…»

Доехав, выбирали микрорайон, проводили рекогносцировку, и, разобрав пакеты и стажёров, расползались по подъездам. Александр запирал машину и гулял кругами, не отходя далеко, чтобы его не ждали, если нужно было попасть к запасным пакетам. Вставив наушники, слушал лекции по богословию, потом, забравшись в машину, читал, потом снова ходил кругами. Иногда думал, что скажет прихожанам, если встретит их тут (в Саянске был лютеранский приход, который когда-то давно начинал ещё он, Александр), но так никого за неделю не встретил. Обедал бутербродом и термосом чая и снова слушал, ходил, читал. Иногда приходили «сетевики», добирали товар и уходили. Пару раз оставались ждать отъезда стажёры, которым «не вкатывало», как говорил Теодор, но чаще он был один. Ближе к четырём приходил «откидавшийся» Крепыш, откупоривал своё «Абалаковское» и забирался с ним в машину. Крепышу хотелось пообщаться, и Александр выключал плеер на телефоне или закрывал книжку. Общение выражалось, по большей части, в его, Крепыша, рассказах, как он «откидался» и сколько заработал. Потом приходили Теодор или Васька со стажёрами, курили у машины, спрашивали у умотанных новичков: «Ну что, заметили что-то сложное или непонятное в работе? Видите, всё просто: берёте товар и отдаёте его людям. А они вам несут деньги, из которых четверть – ваша. Чем больше отнесёте и отдадите, тем больше заработаете. Не, конечно будет негатив. Будут посылать и дверью хлопать перед носом. Но у вас есть инструмент, который сработает всегда, если вы выйдите на диалог. Заметили, как это действует, там, где люди готовы общаться? Это «пять шагов», они работают всегда. Запомните, первое – приветствие. Всегда смотрите в глаза, улыбаетесь, представляетесь. Если вам ответили, назвали имя – всё, клиент ваш. Можно идти дальше, к следующему шагу, «представлению». Вы лицо фирмы, вы дистрибьютер, который принёс клиенту подарок. Коротко и убедительно, что вы – не хрен с горы, а представитель солидной конторы. Третий шаг – представить товар, это – презентация. Достаньте из пакета, дайте подержать. Человек, когда берет в руки красиво упакованный товар, он уже его хочет. Расскажите, какой это товар за@#ательский, как вы сами им пользуетесь уже много времени. Четвертое – «вилка цен». Нельзя говорить, что вы продаёте этот массажёр за столько-то. Во-первых, мы ничего не продаём. Это всё – подарки от фирмы. Начните с ярмарки, где весь этот пакет будет стоить тысяч двадцать. Сковородка, ножи, массажёр, ланч-бокс, а вы как думали? Качество товара – немецкое, фирма серьёзная. Но вам сейчас мы всё это готовы подарить, вы платите только за доставку и рекламу. Всего-то семь тысяч. Треть от суммы, что будет на ярмарке. Если упрутся – тогда «пичьте» на разбивку. Впаривайте, что подороже. Обычно сковородки и ножи отлетают всегда. Тут тоже своя «вилка цен». Ну и пятый шаг – сделка. Товар уже у клиента, он должен вам вынести деньги и отдать, а вы его радостно поздравить с приобретением очень нужных вещей. Вот и вся наука. Сегодня вечером сдадите экзамен по «пяти шагам» Людмиле Владимировне, директору офиса, а завтра можете уже сами пробовать, текст спича мы вам дадим, подучите – и вперёд, к заработкам!»

Новички молча слушали, кивали, иногда кто-то, чаще девочки, робко говорили о том, что в основном клиенты – пожилые старухи, и жалко у них забирать последние деньги. «Они-то готовы, им лишь бы пообщаться с кем-то, рассказать за жизнь, а вдруг у них и впрямь нет больше денег на хлеб да молоко?» Крепыш обычно при таких словах ярился, начинал орать: «Жалко? А что, у них детей своих нет, чтобы их жалеть? Если дети на них забили болт, то нам что? Мы зарабатываем, нам своих стариков надо содержать. Вот и пусть их дети покупают им сковородки и ножи. А если не покупают, то мы поможем!» Логики здесь было мало, но всех почему-то успокаивало, особенно то, что «мы ведь не отнимаем, мы предлагаем, а люди берут сами».

Александр, слушая этот «птичий язык», не всё понимал, но «спич» и «пичить» звучало постоянно, и он как-то спросил у Васьки, пришедшей добирать товар, что это значит. Васька глянула на него внимательно, заулыбалась и сказала: «Кто-то думает, что это просто речь такая, заготовка типа, но тут всё сложнее. Слыхал про «цыганский гипноз»? Ну вот, это он и есть, этот самый «спич» – система подавления инициативы человека то бишь. Это как рыбалка: ты говоришь-говоришь и видишь – клиент «поплыл», готов нести деньги. И тут главное не останавливаться и не дать с крючка соскочить, иначе очухается и поймёт, что ему вся эта хрень на@#й не нужна. Подсекай и тяни, понял, дядя? Слушай, а давай ты с нами походишь, а? Может, и тебе это зайдёт, будешь тоже зарабатывать не только с машины, но и с продаж?»

Он отшутился тогда, и Васька ушла, дымя очередной сигаретой, а Александр почувствовал вдруг неодолимое желание помыться, забыть весь этот циничный маркетинг, включить в уши лекцию о сотворении мира, воткнуть глаза в хорошую добрую книжку… «Эскапист хренов», – выругался он на себя. – «Вот он, реальный мир, смотри. Одни «пичуют», другие отдают последнее. А ты возишь товар и делаешь вид, что ты ни при чём. Ты хотел смысла? Хотел быть востребованным? Вот тебе идея и паства. И учение о «пяти шагах», бери и делай. А не можешь – делай, что умеешь. Работай «мулом», вози и слушай».

Как-то под конец дня прибежал Теодор с бабушкой, бережно поддерживая её под локоток, усадил в машину. Кинул ему: «Забей в навигаторе: пятое отделение Сбербанка?», и всю дорогу, не умолкая, трещал старушке в ухо о ярмарке, о товаре, о качестве и солидности фирмы, а когда подкатили к отделению, выскочил открывать двери и повёл под ручку, прямо до кассы. Минут через десять вернулся, сияющий, подмигнул Александру заговорщицки, усадил старушку назад и снова пошёл говорить, до самого подъезда. Вышел оттуда с пустым пакетом, прищурил и без того узкие глаза, сказал бодро: «Ну что, заслужил я ещё бутылочку пивка? Второй комплект откидал!» и исчез в ближайшем магазине.

…В пятницу ехали из Саянска усталые и довольные. «Откидались» все, кроме Катьки, у которой не взяли ничего. Это на языке «сетевиков» назвалось «обосраться». Остальные сбросили по пакету, оба Фёдора – по два. Крепыш утешал Катю «Абаканским крепким» на заднем ряду, Василиса сидела впереди, рядом с Александром, слушала его «Аквариум», а потом вдруг хлопнула себя по лбу и полезла шарить по карманам. Нашла AUX-шнур, воткнула в свой телефон и в магнитолу: «Давай, дядя, мою музыку послушаем?» Он молча переключил режим, и машину наполнила Васькина музыка: «Я закрою твоё сердце из лепестков полотенцем, как воспоминания из детства, я люблю тебя пи@#ец как…»

«Вот это музыка!» – отозвался сзади из темноты Крепыш. «Лирика, ёпт!» – одобрительно подтвердил Теодор, отхлебнул «Абалаковского» и громко отрыгнул. А Васька, стеклянно уставившись на дорогу, покачивалась в такт и подпевала:

«Тихими двориками мимо старых лавочек
Иду влюблённый в глазки твои и на щёчках ямочки
В руках цветочки, ботиночки начищены
Сигаретка дымит, настроение отличное
Птички поют, детишки ходят с мамочками
А я думаю о тебе, моя русалочка…»

Не могу больше, подумал Александр, сцепив зубы. Лучше крутить баранку в такси. Как-то всё это… похабно, что ли? Неделю доработаю, и уйду. И уставился в белёсый туман, пробиваемый фарами метров на пять, не больше…

7.
Стажировался Сима у Петровича первые пару дней после выздоровления, в самом Абалакове. Ходил, смотрел, запоминал. Выучил про пять шагов. Выучил про восемь ступеней. Слушал, как хрустят купюры за «откиданные» комплекты Петровича, обонял их запах. Деньги пахли. Это был запах свободы, запах мечты.

На третий день Петрович с сожалением отдал его Крепышу: «Парень готов. Пусть начинает, у него получится, я знаю». Крепыш хлопнул Симу по плечу: «Ну, не получится, я его трахну в зад, да, Мобильный?» И улыбнулся своей обычной улыбкой: губы в гримасе, а глаза стеклянные, смотрят сквозь тебя.

Мобильным его прозвала Васька, мол «симка» – она ж в «мобиле», так и приклеилось, а он не возражал. Главное, что он обрёл дом и семью, и его мечта стояла сейчас у дверей. Не нужно учиться, не нужно вкалывать по восемь часов у станка. «Пять шагов» – и деньги в кармане. Три-четыре удачных клиента за день – и ты отбил свой взнос за хату и еду, и отложил еще косарь на свой счёт. Триста шестьдесят пять дней – триста шестьдесят пять косарей за год, ну, минус выходные, но всё равно.

День был солнечный, пах весной и грядущими заработками. Он покурил со всеми на крыльце, расслабил незаметно узел на одолженном у Крепыша синем галстуке поверх одолженной у Петровича белой рубашки, пошёл таскать с третьего этажа пакеты. Грузил в багажник белого «Одиссея», заодно познакомился с водителем, хмурым и неразговорчивым Александром. По просьбе Теодора усадил назад, на третий ряд, высокого парня, стажёра Ваню. Покурил ещё, пока все собирались – оба Фёдора, Васька, Катя. Сегодня он впервые был на планёрке, увидел, как их много: человек двадцать. Большинство уходили по Абалакову, как Петрович, им не надо было оплачивать машину, но было и три выездных экипажа, их команда ехала в Саянск. На планёрке поиграли в разные игры, покричали кричалки, почувствовали себя единым целым.

Перед выездом в Саянск поели «У Гиви» («За счёт организации сегодня! – толкнул его в бок Крепыш и подмигнул. – Но не отработаешь, сам знаешь – трахну!» И заржал). Покурили снова и тронулись. Сима смотрел на степи, уже слегка зазеленевшие, на синее, как Катины глаза, небо и улыбался. Играла музыка, впереди колбасилась Васька, Крепыш молча пил пиво, а Теодор, вполоборота к ним с Ваней, расспрашивал Ивана о его семье, работе, шутил и балагурил. «А вот ещё анекдот. Идет солдат с войны – голодный, замерзший. Ищет, где бы переночевать. Заходит в хату, а там старушка. Пусти, говорит бабуля, на ночлег? Да ночуй, сынок, говорит бабка, только голодно у нас в деревне, накормить я тебя не смогу. – Что, совсем ничего нет? – Ничего, сынок, сама уже три дня не ела... – В общем, бабка, так: ежели чего съедобное найду, то съем. – Хорошо, сынок, ищи. Искал солдат, искал, смотрит – под кроватью тарелка, а там холодец. Солдат половину съел, половину на утро оставил и говорит старушке, мол, говоришь ничего поесть нет, а у самой под кроватью тарелка с холодцом! – Эх, сынок, не холодец это... – А что? – Да туберкулез у меня, я уже лет десять туда схаркиваю...» – «Тьфу на тебя, говнюк! – ткнула Теодора в бок Катя и сморщилась, несмотря на всеобщий ржач. – Поели же только, как можно? Я сейчас всю машину заблюю!» – «Да ладно, – Катю приобнял сидящий рядом Крепыш, протянул бутылку «Абалаковского». – Хлебни вот, пройдёт. Кстати, про «отхлебни» я знаю за@#тельский анекдот, слушайте. Летит самолет, стюардесса выходит к пассажирам и видит: один блюет, а остальные смеются. Ну, думает, у него сейчас перельется, пойду еще пакет принесу. Приходит, все блюют, а он смеется сидит, ну тот, что блевал. Она спрашивает его: Что случилось? А он отвечает: Они думали у меня перельется, а я взял и отхлебнул!»

Все снова зашлись от смеха, включая Катю и Симу. Было мерзко, но смешно. «От… отхлебнул… Ой, я не могу! – повизгивая заходился от смеха Теодор. – Надо запомнить, буду перед едой рассказывать!»

Город Сима увидел не сразу, когда уже подъехали, а горы разглядел совсем издали. Они шли стеной, пиками бодали небо и были ещё совсем снежные, без проталин, несмотря на то что стояла уже середина марта, и степи растаяли и зазеленели. Он подался вперёд, тычась носом в Катины волосы, та недовольно покосилась, но ничего не сказала на его восторженное: «Смотрите, горы!» Только дремлющий Крепыш приобнял Катю за талию и буркнул: «Ну, горы и горы, подумаешь…»

…В Саянске Симе определили три подъезда большой стены–девятиэтажки. «Жмёшь кнопки квартир и пи@#ишь что-нибудь про ЖЭК или про прокладку кабеля оптоволокна для интернета, ну, сам изобрети, – наставляла его Васька, затягиваясь стрельнутой у него же сигаретой. – Потом на лифте пи@#уй на девятый и оттуда стучись по хатам. Спич выучил?» Он кивнул, докуривая свою сигарету до фильтра и ёжась на холодном, пришедшем с Саян, ветре. «Давай! Джуса тебе, братан!» – и она звонко хлопнула его в подставленную ладошку. Он взял пакет и прошелся по ладоням остальных, слыша: «Джуса… Джуса тебе, Мобила! Да пребудет с тобой Джус!»
Про Джуса ему рассказал Петрович, пока он с ним стажировался. По-английски «Джус» – это аббревиатура девиза сетевиков «Раздели с нами наш успех», втолковывал ему Петрович. «Как молитва, что ли?» – не понял Сима. «Ну, типа того. А вообще, это такое чувство… Знаешь, когда ты идёшь и видишь, что вот этот чувак точно возьмёт, всё возьмёт у тебя. Ну, это не передать словами, это надо почувствовать. Да ты сам поймёшь, когда будешь на джусе в продажах».

В подъезд он проскочил вслед за семьей, шедшей, похоже, с прогулки. Мамаша покосилась на него подозрительно, когда он обогнул её и старательно вышагивающего карапуза, и Сима улыбнулся ей, открыто и доброжелательно, вызвав в ответ лёгкую растерянность, переходящую в ответную улыбку. Сима вызвал лифт и пропустил мать с ребёнком вперёд («Вам на какой? Отлично, а мне выше!») Пока ехали, строил ребёнку рожи, а тот заливисто хохотал. На девятом, куда приехал уже один, выдохнул, перекрестился и позвонил в левую дверь. Никакой реакции. Позвонил ещё, настойчивее. Дверь молчала. Ладно. Сима повернулся к соседней двери, только собрался звонить, как услышал старушечий напряжённый голос: «Вам кого?» – «Здравствуйте!» – Сима улыбнулся в глазок, пригладил волосы, зажав пакет между ног. – Меня зовут Серафим. Я представляю международную компанию «Территория», и меня отправили к вам, чтобы поздравить вас и вручить вам подарок» – «Какой такой подарок? Я ничего не заказывала! – забеспокоилась старушка за дверью. – Уходите, а то я милицию вызову!» Сима растерялся: «Вы не хотите посмотреть подарок? Тут есть очень интересные и полезные вещи!» Старушка замолчала, потом неуверенно ответила: «Ничего я смотреть не буду. Уходите». Сима вздохнул: «Ну, не хотите – как хотите. Отдам подарок вашим соседям». И отошёл к блоку напротив, где было три квартиры, перекрытые одной большой железной дверью с тремя звонками. Упрямая старушка щёлкнула замком, выглянула наружу: «Что, правда подарки?» – «Конечно! – развернулся к ней Сима. – Давайте, я вам всё сейчас покажу!»

…До второго этажа Сима так ничего и не продал. Даже любопытной старушке. Та, как услышала про «всего семь тысяч за доставку», сразу юркнула за дверь и загрохотала замком. «Уходите! Вы мошенник, молодой человек! Обещали подарок, а сами…» Где-то посылали матом, где-то куражились, где-то слушали и смотрели, цокали и вынимали из коробок, но не покупали: «Денег нет. Пенсию-то ещё не возили. Вот с пенсии бы взяли, а так…» Но на втором этаже Симе подфартило. Дверь открыл бодрый такой старичок, крепкий, лысый, с трубкой в зубах, в тельняшке на коротком туловище. «Заходи, заходи земляк!» Он зашёл, улыбаясь, ловя взгляд старичка. Взгляд был добрый, но расфокусированный. От дедушки пахло чем-то спиртным и вкусным. Пока Сима представлялся и презентовал товар, дед рылся в шкафчике на кухне, звенел рюмками, потом вынул графинчик с рубинового цвета жидкостью и выставил на стол, где Сима уже начал раскладывать содержимое своего пакета. «Ты погоди, земляк, погоди. Я всё посмотрю, обещаю тебе. Но сначала ты со мной выпьешь. Во-от, видишь какая наливочка? Эх, не наливочка, а просто песня! Сам делал, на малинке. Вкусная!» Дед зажмурился, потом открыл глаза, уставился на Симу, рассмеялся: «Ты что, боишься, что отравлю? Так я и себе налью, смотри». И старичок набулькал в две стопки красивой малиновой наливки. По кухне поплыл аромат и Сима сглотнул. Он не знал, можно ли так – пить с клиентом, но звонить и спрашивать было глупо, тем более дед собирался товар посмотреть, и он махнул рукой: «А, давайте!»

После первой дед стразу наполнил рюмки и стал рассказывать Симе, как он служил на Северном флоте в пятидесятых, после войны, как летал на Новую Землю с геологами. «Ну, давай по второй! Хороша ведь, зараза, а?» Сима опрокинул вторую, закусил сушкой из вазочки и уверенно стал выкладывать товар на стол: «Вот, смотрите, это для вас подарок от нашей фирмы…»

Моряк отложил сковородку и ножи. Массажёр покрутил, воткнул в розетку, посмотрел, как вибрирует наконечник и вдруг хихикнул, прерывая Симин спич о пользе этого агрегата для здоровья. «Взять, штоль, бабке… Будет баловаться, массажировать себе одно место…» Сима аж поперхнулся словами. «Сколько стоит?» – «Да вы, считай, всё и взяли, – сказал Сима торопливо, – осталась только футболка да козырёк, но это по отдельности если брать, получается дороже. А так, весь набор – всего за семь» – «Давай! – дед хлопнул по столу, опрокинув рюмку, насупил брови. – Но ты со мной еще одну выпьешь, идёт?» – «Идёт!» – «Сейчас, принесу тебе деньги…»

8.
«Ну чё, братишки и сестрички, пора отваливать от славного города Саянска, принёсшего нам сегодня почти полтинник. Вечер пятницы требует – чего?» Уже осоловевший от выпитого «Абалаковского», Крепыш обвёл всех, собравшихся у машины, торжествующим взглядом. Теодор облизнул губы: «Ясно чего! Да и у нас сегодня ещё есть повод». И он неожиданно и звонко хлопнул по спине новичка: «С почином тебя, Мобильный!» Все сразу полезли обнимать зардевшегося Симу. «Почти два косаря урвал, молоток. Так-то ты должен нам проставляться, ну да ладно, я угощаю!» – и Крепыш театральным движением вытащил из внутреннего кармана куртки бутылку коньяка. – «Выпьем за нового обитателя Территории! Ведь Территория – это что? Думаете название фирмы? Нее! – Крепыш покрутил круглой головой на короткой шее, обвёл всех взглядом, облизнулся. – Территория, братики и сестрички, это всё, что вокруг нас. Везде лежат деньги. Везде! А нам надо только пойти и взять их!»

Александр крякнул и полез в машину, за руль. Последняя поездка, подумал он. Завтра – суббота, выйду таксовать. В зеркало увидел, как пускают по кругу бутылку коньяка, поморщился – не стошнило бы никого в машине, а то эти бизнесмены не обедают, а коньяк натощак…

Пока ехали по весенним сумеркам (сегодня подзадержались на час, потом еще на сорок минут, отзвонились в офис, отпросились с отчёта), бутылку прикончили. В салоне сладко пахло клопами и конфетами, которые раздавала всем Катя. Симу по случаю не стали загонять в хвост машины, к Ивану, туда забрались Крепыш с Катей, а Сима сидел посередине, на втором ряду, крутился между Иваном и Теодором, делился впечатлениями. Его не слушали, перебивали, пьяно смеялись, шутили что-то про Симину мечту. Александр косился в зеркало, вздыхал: Эй, народ, вы там поосторожнее, не перемажьте мне машину конфетами!» – «Не боись, шеф, всё будет чисто, я слежу», – отозвался сзади Крепыш. – Я их всех щас даже пристегну, чтоб никуда не делись!» И полез тянуть ремни на Теодора, потом на Ваню.

Васька старательно крутила на телефоне трек-лист, выбирала песни, аж слюнку пустила с уголка губ. Александр всматривался вперёд, в дорогу, которая опять утонула в плотном тумане, пришедшем с Енисея. Ехали под девяносто, не больше, на ближнем свете и противотуманках, угадывая повороты дороги. Потом догнали какую-то легковушку, приклеились к её красным огням, и Александр перевёл дух. Туман выматывал ещё больше, чем кислотная среда его клиентов. Он вспомнил сон – не сон про бездну с таким же серо-белым сумраком на краю, поёжился. Депрессировать или размышлять о смысле жизни в машине с пьяными сетевиками не очень-то хотелось.

Вылетели к холмам, и там туман исчез. Он обогнул легковушку, мигнул ей аварийками «спасибо», за то, что проводила, стал набирать скорость на подъем. Магнитола, связанная пуповиной с Васкиным телефоном, пела что-то про нейротоксин, про петельку на шее, он сначала вслушивался, но потом перестал, было противно.

«А Мобильный-то нормальный пацан. – вдруг качнуло Ваську в его сторону. – Несмотря на то, что его папаша поп». – «Кто?» – удивился Александр. «Батя Мобилы… Ну, Симы. Он поп.  Сима от него сбежал, и правильно сделал. Как жить с попом?» Александр усмехнулся. Знала бы ты, Василиса, кто тебя возит, вот бы позабавилась!

Дорога была угольно чёрной, как и небо, как и степь вокруг, только белые полосы на дороге змеились ориентиром. Будто в космосе летим, подумал он. Ни право, ни лево, ни верха, ни низа, только белые полоски, да красным пролетают мимо спутники-машины.

«О! Вот песня! Прям про нас, слышь, бродяги? – ожила вдруг Васька и прибавила звук. – Ну-ка, подпевайте!»
Все твои подруги суки
Часто ездят заграницу
Чтобы фоточки в Фейсбуки
Залепить как говорится
В Инстаграме свои рожи
Похудевшие @#ячат
Мы с тобой поедем тоже
По путевке по горящей

Все сзади завозились-зашевелились, стали подпевать:

На фоне Эйфелевой башни
С айфона селфи за@#ашим
А на @#я ж ещё нам наш вояж…

«Эх… А может, правда, накопим деньжат, да на Бали? Или хоть в Тайланд? Оторвёмся там по полной!»

Слова Теодора были последним, что Александр услышал до удара. Нет, успел ещё увидеть – слева, на обочине его космоса мелькнули мигающие огни, а потом был удар и полёт. Он уже не понарошку, а действительно не понимал, где верх, где низ, только мир существовал как бы отдельно от его сознания, а оно, сознание, замерло удивлённо и наблюдало. Вот полетели стёкла в лицо, и он заставил себя зажмуриться и почувствовал, как будто осы кусают его лоб, нос и щёки. Что-то скользнуло мимо него, большое, как огромная рыба, зацепив плавником за ухо (откуда в космосе рыбы? – успела мелькнуть в голове мысль). Вот обожгло болью грудь и откинуло назад (это руль, наверное, сломал рёбра). Потом начало крутить (что, если посадить кота в стиральную машинку? – вспомнил он давний-предавний вопрос сына) и вдруг понял, что и сын Коля и жена его Марина сейчас так далеко от него, как будто он не на полпути в Абалаково, километрах примерно в сорока, а на другом конце вселенной. От этой мысли стало страшно и захотелось заплакать. И он открыл глаза.

Их заливала кровь из рассечённого лба и брови. Машина лежала на боку, лобового стекла не было. Непроданная сковородка из багажника лежала у него на коленях. Он пошевелился. Грудь горела огнём, но было терпимо.

На фоне Эйфелевой башни
С айфона селфи за@#ашим
А на @#я ж ещё нам наш вояж…

Удивительно, но магнитола играла. Хороший шнур у Василисы. И телефон тоже ничего. Он протянул руку к разбитому экрану, ткнул наугад. Визгливый голос умолк. Теперь двигатель. Он повернул ключ и заглушил машину. Наступила тишина. Будто он один. В космосе. И потерпел аварию. (Эй, Хьюстон, у нас проблемы – всплыло в его голове.)

«Народ! Как вы? Отзовитесь? Можете отстегнуться и открыть двери?»

Сзади застонал Крепыш: «М-м… башку ушиб. Тут ремней же нет. Катя, ты как?» – «Живая. Ногу только очень больно, зажало сиденьем. Может, перелом».

Замычала Василиса, затрясла головой, высыпая осколки лобового стекла, отозвались сзади стонами Теодор и Иван. Он нажал на кнопку отсёгивания ремня и развернулся, чтобы не упасть на Ваську, оглянулся назад: «А… где этот…Мобильный?» И, поняв всё, полез в выбитое, обдирая ладони. Кто-то выбивал ногами боковую дверь, кажется, Ваня-новичок, тянул из машины Теодора и Ваську. Он кинул ему: «Пусть кто-то позвонит ментам и в скорую, слышь, Иван?» и помчался к насыпи дороги, еле видимой во мраке.

Первой он увидел лошадь, огромную, с лопнувшим животом. Лошадь умирала, иногда перебирала передними ногами, царапая асфальт, и тяжело дышала. Из её большого глаза катились слёзы. «Почему я это вижу? Откуда здесь свет?» – Александр, кажется, сказал это вслух, потом понял, откуда свет: машина, что сбила лошадь и выбросила её на встречку, на их полосу, стояла на обочине, вся мятая, но почти целая и светила на лошадь одной уцелевшей фарой. От машины к нему бежал человек. Он обошёл лошадь и шагнул в полумрак, по своему следу шин. Впереди горбатилось что-то маленькое, по сравнению с лошадью, и он побежал к этой кучке, упал на колени, всмотрелся, потом взял маленькую ладонь, наклонился совсем близко к лицу, так что увидел и вывернутую неестественно шею, и даже дорожку слёз на располосованной щеке. Сжал ладонь, она отозвалась, глаз моргнул.

«Сима! Ты слышишь меня, Сима? Я не знаю, что с тобой будет сейчас, но я знаю больше, чем сейчас. И если ты сейчас умрёшь, то не бойся. Ты не будешь один. И ты идёшь к Тому, Кто тебя ждёт. Ты же знаешь это, да?»

Глаз задрожал, сморгнул слезу. Губы дрогнули, шевельнулись.

«Я буду тут до самого конца. Буду держать тебя за руку и говорить с тобой. За тебя буду говорить. Ты же знаешь молитву «Отче наш»? Конечно, знаешь: у тебя ведь папа – священник. И я тоже священник. Я буду с тобой, пока не приедут врачи, или пока… Только ты не бойся. Ты же знаешь, что смерти нет. Что там, куда мы все идём, жизнь. Не такая, как тут, настоящая. Там уже нельзя умереть».

Он говорил прямо ему в ухо, чувствуя, как дрожит Симина рука, ощущая щекой, как шевелятся его губы.

«Ма… ма… ма… ма…»

«Сима, мама учила тебя этой молитве. Давай вместе: «Отче наш…»»

Александр молился и плакал, сжимая Симину ладонь, и та сжимала его руку в ответ, пока не прозвучало последнее «Аминь». Тогда Сима выдохнул, и рука его ослабла. И лицо вдруг стало совсем детским, будто он прилёг у дороги, чтобы поспать перед дорогой домой.

Абакан, 03.01 2020