Осмысли любое начинание, как Сергей Степанович

Сергей Степанович, расчесывая пеньки седой щетины у себя над губой, включал компьютер. Он собирался писать трактат. Но это не трактат о любви, не один из тех трактатов, что пишут люди, доведенные жизнью до понимания любви или её оборотной стороны. Сергей Степанович решил придумать своё мироустройство. Он поставить себя решил в ряд мыслителей, которые не побоялись диктовать человеку обычному, прямоходящему и местами разумному, как ему надлежит проживать свой короткий срок.

Начинающий писатель мысленно отодвинул непрочитанные трактаты других великих мыслителей. Потому как он считал, если хочешь плюнуть дальше всех на свете, на чужие плевки смотреть нечего. Очистившись от условностей, отмахнувшись от дремоты, Сергей Степанович начал писать.

Он двумя пальцами набрал вожделенное введение из трёх слов – В настоящее время, когда что-то с треском упало на балконе. Он встал и, потирая от недовольства, запястья, подошел к балконной двери. Внутрь ввалилась оконная рама. Дочерна прогнившее дерево из рамы рассыпалось по балконному полу мокрым чайным листом. Сергей Степанович не успел и крикнуть, как вторая часть рамы вместе со стеклами прыгнула за край балкона.

Надев одну только кофту, он выбежал во двор, домашние тапочки едва не проскользили до растрескавшегося от недовольства бордюрного камня. Боявшийся переломов как огня Сергей Семенович ухватился за холодный хвост автомобиля, стоявшего напротив выхода их дома. В автомобиле не было ничего необычного, кроме торчавших из крыши обломков рамы и разбросанной вокруг стеклянной крошки. Автомобиль пострадал.

Это была его, Сергея Степановича, вина. Он отказался от услуг столяра, заходившего к нему на днях починить ножку стола. Выпив обещанную чекушку, столяр косо посмотрел на балконную раму и сказал, что той недолго осталось украшать фасад здания. Но хозяин рамы был уверен, что однажды поставленное простоит века, если на нем не прыгать и не испытывать его землетрясениями. Не прошло и недели, как его убеждение было растоптано суровой реальностью.

Вечером появился хозяин машины, Петр. Без ругани не обошлось. Но толсторукий Петр обошелся без насилия, все решили походом в банк, где Сергей Степанович снял с накопительного кровные и отдал в руки раздобревшему бочонку по имени Петр.

Неделю Сергей Степанович сидел безвылазно дома, наблюдал заселение снегом его балконного пространства, насильственный захват белым ковром из инея его дорогих памяти двух остовов гитар, потерявших струны еще до седины хозяина.

Всю неделю он мучался болями в желудке, нарушавшими сон. Да так, что первое же крепкое объятие Морфея, случившееся после ужина консервированной говядиной, показалось Сергею Степановичу похожим на смерть.



Сергей попытался побриться, но взбесившаяся бритва резанула край губы, содрав тонкий слой кожи. Недоуменным взглядом он рассматривал её. Никогда не подводила. Отложив в сторону бритву, он присмотрелся к своему измученному лицу. Спать нужно лучше. Небритым он понравился себе, незаметна стала краснота дряблых щек. Усевшись на стул, Сергей открыл заметки для своего пока толком не начатого научного труда.

Ерунда получается, ухватиться не за что. Вода водой. От отвращения Сергей махнул рукой и задел стоявшую на столике возле монитора чашку с кофе. Разбилась. Пузырями пошла горьковатая жижа, стремительно пробиравшаяся по затертому ламинату к синему ворсистому ковру. Сергей вскочил и вскрикнул. Осколок пронзил ему ступню.

Громко ругая себя за поспешность, Сергей попрыгал на одной ноге за бинтами, пинцетом и йодом. При каждом прыжке раздраженно булькал желудок. Вернувшийся с забинтованной ногой, шаркая домашними тапочками, он рассмотрел бурое пятно, обезобразившее любимый ковер.

Собранные осколки полетели с весёлым звоном в мусоропровод. Постукивая себя по лбу, Сергей проклял литературное своё творчество. На мобильный телефон пришло сообщение, куда-то списались несколько тысяч, которые он хотел потратить на ремонт балкона. Весь день заняли телефонные переговоры с банком. До его счета добрались приставы, ничего не поделаешь. Сергей, ошеломленный, дергал себя за уши, словно стараясь очнуться.

Вечером его стошнило, желудок отказался переваривать рис. Сергей наблюдал, как ком снега постепенно заполняет весь балкон. Он был уже не в силах остановить это. Пытаясь собраться, снова осознать себя реальным, Сергей взял в руки бритву. Но порошок засохшей крови, рассыпавшийся по раковине, отпугнул его. Ища успокоение в складках пропахшего плесенью одеяла, он призывал сон. Но в результате он только ощутил, как его я совмещается с существом ночи. И эти новые для него объятия, казалось, преследовали зрачки, спрятавшиеся по плотно сжатыми веками. Когда же нашли – щелкнуло что-то в челюсти, засвистело в ушах, и испарина покрыла всё тело, струйки пота впитывала простынь, от частых движений покрытая сетью морщин.



Прыжок в утро. Ногти, прижимающие своими пластинами грязь, встревоженно пробегают по онемевшей коже. Волосы, повсюду. Липнут ко всему. Тело под ними забыло себя, захваченное, придавленное, ему нечем дышать. Кран отвечает на подрагивание рук едва слышным журчанием. Губы не могут сомкнуться. Вода проливается по внутренней стороне щеки, но не достаёт на сотрясаемого жаждой горла. Наклон головы вызывает судорожную попытку желудка напомнить о себе. Тревожный вдох с натянутыми металлическими струнами меж ребер. Поток воздуха захватывает капли воды. Горло цепенеет. Желанная влага проникает внутрь, неся в себе хлопья ржавчины.

Едва не сорвав острый нос о край раковины, падение на пол. Ползком, ползком. К записной книге с прижатой ручкой. Шариковая. Не могла засохнуть. Листы все измазаны. Листа чистого нет.

Вот он. Рука сжимает пластиковый тоннель, доставляющий чернила. Попытка оставить послание. Последнее. Без возможности сказать, собрать картину из широких косых полос, какими жизнь улавливает пока еще послушный глаз. И рядом – такая же стопка полос. Ненужная, смятая.

На бумаге появляются первые буквы. Внутри черепной коробки – треск. Это обрываются какие-то связи. Натянутые между столбами провода превращаются в черный прах, подхватываемый ветром из разбитого окна. Оно не сумело удержать белый ком кошмаров. Своими прикосновениями убивая, белое захватывает комнату. В руке – мягкое. Несколько взмахов отдаляют порошковое войско. Ненадолго. Тапок летит вдаль, врезается в белый холм, углубляется и тонет. Без возврата.

Шарик ручки проскальзывает, не все буквы понятны, но можно угадать слово. Подбородок трясется, словно стоя на шатких ножках щетины. Она не позволяет ему упасть, а это спасает лицо от поворота. За которым – темная смерть. Рука хочет написать о денежных знаках, бумажках и камнях. Но лоб безостановочно отдает приказы. И цель их – запечатление себя под непокорными молодыми волосами, на камне из гранитной крошки.

Отсутствие поворота и отсутствие поворота. Череда дребезжащих локомотивов дотаскивает проржавевшие остатки импульсов до иссушаемого жаждой мозга. Свисток. Конец пути. И все-таки – поворот.

Легкая воздушная вуаль облаков пролетает над осколками слов. Капли студеной росы, собираясь в тонкие струи, скользят по остовам непрорвавшихся мыслей. Внизу, на дне, их ждет беспамятство. Сдавленные корпуса торпед со скошенными треугольниками морд валяются у ног песочного человека. Он теряет себя, частица за частицей. И громоподобный голос его затих внутри, зажатый переплетениями мертвых водорослей. Стекло, растрескавшийся живот, снятый купол солнца приближается к нему. Влажные комья желаний, прикасаясь к его щекам, превращаются в слезы. Песчинка с его зрачка падает вниз. В своём полете она своенравно делает петли, повороты, зигзаги, но тоже встречается с влагой. И растворяется. Потоки вод шумных рвутся мимо него к глубинам, словно лишь в центре земли их ждет спокойствие. Возвышения его идей – теперь пустыни, их поверхность их вылизана шершавым языком проходящего, но никогда не заканчивающегося. Мир постоянно расширяется и скользит под его коленями, отдаляя от центра своего. И скольжение это рождает песчаные дюны, съедает колени его и остатки ног.

Вина кажется маленькой точкой, запустившей начало того, что и так должно было произойти. Случайность походит на колебание воздуха, предсказать существование которого может даже ребенок. Из черепа торчат пожухшие листья. Корм съеден, из его остатков вылупилась куколка по имени легкость. И она улетела, потому что не должна была остаться. Легкость должна была просочиться сквозь все преграды. Но она забыла оставить свой аромат.

В банке с черной краской нет дна. Черпая её, могильщики не могут сдержать своей радости. Не спросят отчет за расход. Не нужно строгих бланков, умеренности движений. Обкапывая образовывающуюся на месте Сергея Степановича пустоту, они щедро вписывают себе двойной израсходованный тариф.

А он, то что осталось, летит ввысь, размахивая дерзкой бородой и мягкими тапочками. Огромное счастье, облегчение. Тихий шепот, это цифры уходят от него, пропитавшие за долгие годы его существо от макушки до затертых пяток. Сергей Степанович кружится, располагая к себе звезды и планеты, стараясь выстроить их в одну, бесконечную линию. Возгласы, наполненные восторгом, прошивают холодными струнами космос вокруг. Сергей Степанович заглядывает за поворот. И видит там нагромождение фруктовых корзинок, которые давят друг друга в стремлении к нему приблизиться. Он протягивает к ним руки. Они прижимаются к его фонарю, благодаря веселым смехом и теплом. Сергей Степанович наелся.