Точка зрения. Глава 9

Сашка нашла этот схрон случайно. От Тареда пряталась, когда он в воспитательном пылу, в очередной раз пытался ей объяснить «что такое хорошо, и что такое плохо». Дело-то было просто в брошенной на спинке стула одежде. Но Таред ненавидел непорядок в любом виде. А Саша предпочитала беспорядок. В нем легче жилось. Несовпадение мнений не всегда заканчивалось стычкой. Но едва заметив на лице наставника «воспитательное» выражение, означавшее, что кто-то уже успел «повоспитывать» его, Саша предпочитала улетучиться. Таред же в припадке наставничества, выбрав тему для разборов, не успокаивался, пока эту тему не изложит. Либо его не отвлекут более насущные дела. Вот Сашка и совершенствовала навыки скрытного передвижения и маскировки. Сбившись на кое-то другое неотложное дело, наставник забывал тему воспитательной беседы, и с ним можно было снова по-человечески общаться. Надо только схорониться на некоторое время.

Дверку  Саша  обнаружила под траченым молью гобеленом. Она почему-то была не закрыта, если не считать проржавевшего крючка. Если учесть, куда она вела – непростительное разгильдяйство. Но Саша, как смогла, исправила нарушения – смазала петли маслом, чтобы легко и тихо открывалась.  За дверкой была стертая лестница, которая вела на галерею, такую низкую, что по ней  можно было пробираться согнувшись. Либо стоя на одном колене, упереть в другое самострел и сквозь одну из неприметных бойниц поразить цель. Для этого площадка, похожая на полумесяц, над кабинетом гроссмейстера и предназначалась. У Сашки не было самострела, да и гроссмейстер давненько не вел тех переговоров, которые могли закончиться отказом, подкрепленным стрелой. А вот если сесть, опереться спиной о перемычку между бойницами, то акустика  кабинета позволяла расслышать не только каждое слово. Но и условный сигнал, если бы таковой был.

В этот раз на «полумесяц»  Сашку загнал вовсе не воспитательный пыл Тареда.  В замке был гость. Настолько этому месту не подходящий, что даже  напыщенные портреты предыдущих гроссмейстеров и каменные горгульи, навеки пришпиленные к фронтонам замка, косились на него с удивлением. Он выглядел выходцем с той, другой стороны монеты, которую Саша уже начала забывать. Сашка решила, что  приглашать ее на переговоры никто не будет, стоит пригласиться самой.
 Гость был одет в пиджак и галстук, щурил подслеповатые глаза, забыв на лбу очки в дорогой оправе. Он долго шарил в кожаном  потертом портфеле, пытаясь их найти. Вежливый Маргод часто моргал ресницами, пытаясь придумать намек, подсказывающий местонахождение очков. Неделикатный Боран, посмотрев на мучительное рытье в портфеле, сказал:
– Да лбу они!

Гость вскинул руку, нашел искомое, надел, увидел мир:
– Спасибо! – с чувством сказал он, – вечно забываю.

Рыцари  благовоспитанно кивнули.
– Чем обязаны такому приятному визиту? – светски поинтересовался гроссмейстер. Хотя на лице никакой приятности не было.

– Проблемы у нас, коллеги.

– Да? Какие? – Спросил безмятежно гроссмейстер. Хотя по лицам «коллег» было ясно, что ждали давно.

– Я вам оставлю, полистайте на досуге, – гость положил на стол пластиковую папку-скоросшиватель. – Это всего лишь статистика поведения Волны за последние три года и краткая аналитическая справка.

– Снова про пи-мезоны?!  – неожиданно спросил Боран. Рыцари ошарашено  обернулись к мастеру-мечнику,  гость с удивлением поднял бровь:
– Вы разбираетесь в легких нестабильных частицах?

– Просто название очень похоже на то, где мы все …

– Сэр ап Греем! – сказал гроссмейстер, подвигая к себе папку. – Прошу высказываться по делу.

– Да, я вроде по  делу. Вы бы нам, профессор, вкратце пересказали эту папочку.

– Желательно без упоминания пи-мезонов, – вежливо кивнул головой Маргод, – а то мы люди простые. Нас ваши словечки в тоску вгоняют.

– Сэр ап Элвейн! – желая восстановить главенствующее положение в разговоре, гроссмейстер хлопнул ладонью по папке и посмотрел на профессора: – господин Леман, не могли бы вы кратко описать… кх…проблему.

– Могу, – покладисто сказал профессор. – Возмущение поля Волны  сначала возрастало незаметно, но за последние месяцы этот процесс пошел скачкообразно.

– Скачкообразно? Как лошадь?

– Именно так – как обезумевшая лошадь, несущаяся к обрыву. Без плавных переходов и понятных причин переходит от одного состояния к другому. И не к лучшему. А от худшего к наихудшему.

– И сколько у нас есть? До обрыва?

– Думаю,  полгода, если процесс не станет двигаться в геометрической прогрессии.
– А потом?

– А потом? – профессор снова задвинул очки на лоб и поморгал глазами, – а потом ¬– уважаемый ап Греем почти точно сформулировал исход.

– Остановили в прошлый раз, силой вышней остановим и теперь! – заявил гроссмейстер.

– Одной вашей силы не хватит в этот раз. Параметры Волны сильно поменялись. Ознакомьтесь с папкой. Я из тех, кто уверен, что вам хватит понимания. Проинвентаризируйте имеющиеся мощности. Я вернусь через две недели. Тогда продолжим, – профессорский взгляд стал неожиданно жестким. Он встал, взял свой портфель и направился к двери.

– Не стоит провожать, я помню, где выход.

Никто особо и не порывался. Рыцари были слишком заняты ¬– рассматривали папочку под рукой гроссмейстера, как ядовитую змею.

После долгого молчания первым, как ни странно, отозвался Боран:
– А что это он такое про мощь… ности загнул? Что сделать-то?

– Проинвентаризировать! – сказал, склонный к языкам, ап Рован.

– А такой с виду приличный,  грамотей еще, а ругается, как из  Портового края…

– Если ты, Боран, сейчас же не закроешься, то я вспомню названия и других мезонов, – гроссмейстер говорил очень тихо, при этом сворачивая папочку в тугую трубку, от чего пластик трескался. Все присутствующие уткнулись взглядами в стол.

Гроссмейстер скрутил папку до конца, затем расправил на столе:
– Сэр ап Тенгвел! Как там Линза?

– Я, конечно, не видел, что в папке, но думаю, что обратно пропорционально  тому, как ведет себя Волна.

– А по-человечески?

– Волна поднимается, Линза тускнеет. По ней пошли пока малозаметные трещины. Но профессор говорит, что изменения происходят скачкообразно – завтра можем проснуться, а Линза превратилась в осколки. Так по-человечески?

– Вполне! И что делать? Ждать пи-мезонов?!

– Искать источник подпитки извне.

– Что ты имеешь в виду?

– Сам знаешь, – буркнул Тенгвел.

Молчание в кабинете было таким густым, как засахарившееся  варенье.

– Я хочу посмотреть на Линзу, – гроссмейстер тяжело поднялся, снова скрутил папку и пошел к выходу. За ним, со скрипом отодвигая тяжелые кресла, последовали остальные.

***

Линзу Сашка так и не увидела, эти двери в замке закрывались не на проржавевший крючок. Задавать вопросы о профессоре Сашка опасалась – они могли привести на галерею над гроссмейстерским кабинетом.

И вообще, задавать вопросы в  той предгрозовой атмосфере, которая повисла в замке, было небезопасно – вот-вот скопившееся напряжение прорвется молнией. Куда ударит – в конюха безалаберно почистившего коня, в блохастого пса, дремлющего у крыльца или в неразумного кадета, очень любящего задавать вопросы?

И все же совсем молчать Сашка не умела. Поэтому выбрала самого безопасного в этом плане Борана и самую далекую от пластиковой папки тему:
– А я и не знала, что ты так лихо умеешь говорить на оркском! – восхитилась Саша.

– Кхм, да насобачился немного, – он был польщен, – эх, повоевали и с ними, и против них. Даже в плену немного посидел.

– Слушай, а ты не знаешь, что такое «ихгрэ»?

– Зверек такой степной, на лисицу похож. Паскудный зверек, если его напугать может выстрелить  вонючей струей – не отмоешься. Сапоги, почти новые, пришлось выбросить, – вздохнул Боран.

– Надо же такие высокородные дамы, приближенные самой Матери Рекса, а в «вонючку» играют, – повеселилась Саша.

– У меня никогда не получалось, вечно я был вонючкой, – криво усмехнулся Боран, показывая здоровенные мозолистые ладони, – куда с этими  веселуньями тягаться?

– Ничего, я за тебя отомстила!

– Ну, и то хлеб, не даром на тебя время трачу, – Боран подмигнул,  они засмеялись.

– А что такое «вайэн»?

– Это, смотря как произнесешь первый слог. Вот так – «дочка», а вот так – «молодая самка сапсана». Самок охотничьих птиц и женщин они очень ценят. Самка – свирепей и сильней, без сомнения бросается на любую дичь. И степная женщина – такая же, только еще и коварная.

– А ну еще раз скажи эти слова! – Боран повторил.

– Почти незаметно разницы.

– Ага, у них много таких словечек, что если плохо слушал, не поймешь, поблагодарили тебя или послали. А вайэн  не обязательно родная дочь, может быть и воспитанница, – он неумело улыбался и скорее не Саше, а своим воспоминаниям.

– Значит, «кхарэ вайэн их Чимэг»  – воспитанница Чимэг?

– «Кхарэ»? – улыбка слиняла с лица Борана.

– Да, а как это переводится?

– Последняя, – Боран стал мрачен.

– И что это значит? – недоуменно переспросила Саша, но Боран уже поднялся и стал бродить вокруг тренировочного бревна. Саша знала, что в это время его лучше не трогать. Навертев дюжину кругов, Боран вернулся к Саше и спросил:
– Врать умеешь?

Сашка ошарашено пожала плечами.

– Значит, пока туда-сюда, ты должна придумать, что у тебя там, – он пальцем ткнул ей в живот, – болит по-женски. Иначе Нимэль меня не примет. А другой женщины под рукой нет.

– Ну, это плохо себе болячки придумывать… – пыталась отбиться Сашка.

– Я должен ее спросить. Если кто и знает… А Нимэль, только женщинам помогает. Наши раны от холодного железа, да в «угоду ненависти» не жалует. Разве что, как Тареда у смерти, уже запустившей когти, отбить.

Слово «последняя» вдруг приобрело осознанный смысл. Его лицо и «должен спросить»  заставили Сашу сдаться.

***

Храм Ирды – одно название, а на самом деле россыпь камней, за которой поди-найди вход в пещерный поселок, где векую те, кто  посвятил себя Ирде, милостивой и всепрощающей, помогающей легко прийти в этот мир и уйти из него. А между двумя этими дверями жрицы Ирды латали бренное тело и израненную душу, лечили и утешали.
Коней привязали к корявой груше-дичке  и по каменистой тропинке поднялись к дубовой двери. Боран постучал, крошечное  окошечко открылось,  старенькая сестра уставилась на них полуслепыми глазами.

– Прошу милости Ирды! – сказал Боран.

– Не будет отказано во век, – окошечко закрылось, дверь открылась.  Боран всегда удивлялся, зачем сначала дежурная сестра выглядывает в окошечко, если дверь  открывается всегда и любому, даже если он и не произносит просительной формулы. Стоит только постучать. Казалось бы, какая непростительная беспечность! Но даже в самые темные времена храм Ирды не грабили, не жгли. И кто только не стучался в эти двери за милостью. Крамольные слухи ходили, но Боран им не верил, что даже оборотни проходили в эту дверь.

За дверью была довольно  большая комната, частью природная пещера, частью вырубленная в толще камня. Комната чем-то отдаленно напоминала приемный покой больницы: полки, на них тазики с инструментами, склянки, свитки; свернутые носилки у стен: очаг, над которым всегда висел котелок с кипящей водой; три каменных стола для осмотра раненых. Боран помнил времена, когда этих столов не хватало – раненых осматривали и на застеленном полу, кровь едва успевали затирать, а все двери приемного покоя были открыты – время дорого, донести бы до операционного стола. Но сейчас все было чисто и пусто. Только дежурная сестра подслеповато щурилась на посетителей, сложив морщинистые руки на животе.

Боран что-то сбивчиво говорил, напирая на то, что ребенка надо показать сестре Нимэль. Саша неловко кивала головой. Старушка слушала-слушала, потом взяла Сашу за запястье прикрыла глаза, которые ей уже не особо служили. Чуткие пальцы были надежней:
– Напугал ребенка, валуцуга. Что там у вас ни одной женщины нет, чтобы привести девочку? – буркнула она и погладила Сашу по волосам. – А остригли-то, злыдни!

У Сашки сложилось такое ощущение, что сестры Ирды не были особо расположены к Ордену. Что там Боран  говорил про «раны, полученные угоду ненависти»?  Видимо, служительницы Ирды и рыцари смотрели на одно и тоже с очень разных сторон. Но  жрицы Всемилостивой не отказывают никому.  Просто Борана бы отправили б кому-то, кто легко латает увечья, нанесенные «холодным железом». А Сашку старушка-жрица все же отвела к Нимэль.

Жрица Нимэль была вовсе не стара. Сашка даже не могла б правильно ее описать. Светла? Спокойна? Чутка? Все не то! Она долго слушала сбивчивые глупые Сашкины слова – врать ей было стыдно. Потом задавала вопросы и легко щупала Сашин живот.

– Здесь не болит? – Сашка качала головой, – А здесь. А вот так?

А потом похлопала Сашу по руке и сказала:
– Все хорошо. Единственное, что меня беспокоит, что болит у твоего учителя. Это скорей не он тебя, а ты его привела.

Саша тяжело вздохнула:
– Выслушайте его, пожалуйста!

– Куда уже деваться? Зови!

Когда Боран зашел в кабинет, Нимэль спросила:
– По обыкновению прикрываешься детьми и женщинами перед атакой, рыцарь? Стратегия не изменилась? – жрица внезапно стала жесткой, даже жестокой. В ней осталось мало от той светящейся и чуткой, которой она была с Сашей. Странно было в ней видеть эту непримиримость.  Боран стиснул зубы, набычился, но было понятно, чтобы не сказала Нимэль, он будет стоять здесь пока не получит то, что желает.

– Нам, – Сашка стала рядом с Бораном, – очень нужно узнать кое-что. Ну, очень!

– Вам? – уточнила жрица, – да… Орден не промахнулся с учеником. Может Чимэг и права…

– Про Чимэг и хотим спросить. Что с нею?

– Что за беда тебе? – Нимэль адресовала свой вопрос исключительно Борану.

– Беда! – твердо сказал мастер-мечник. – Не чужая, понимаешь?!

– Есть кто-то, кто не чужой и не враг тебе? – изумилась жрица.

Саша с Бораном промолчали, только девочка нащупала руку мечника и всунула свою ладошку в его, а он крепко сжал. Нимэль  посмотрела на их руки и сказала:
– Вообще-то лекарскую тайну только близким говорят. Ну, да простит меня Ирда, думаю, что вайэн их Чимэг может ее услышать.

Она говорила коротко, жестко, не прячась за обтекаемыми недомолвками.

– Понятно?

Боран кивнул:
– Значит, это была не моя, а ее последняя веточка ирги,  –  он отпустил Сашину руку и пошел прочь.  Саша собралась нагнать его, хотя, что говорить в утешение, не знала.

– Погоди! – велела Нимэль, – дай ему побыть самому. Ты не поможешь сейчас.

Сашка затопталась у порога, жрица похлопала рукой по лежанке, на которой недавно ее осматривала:
– Садись!  – они вдвоем уселись на разных краях лежанки.

– Не обижайся! Просто… – Нимэль посмотрела Саше прямо в глаза, – мы  с рыцарями не сходимся во многом. Но это не значит, что нам с тобой не о чем поговорить. Кроме придуманных хворей.

У Саши было множество вопросов. Как обычно. Но сгорбленная спина Борана была сейчас важней любого из них.

– Что, вот так просто могу прийти?

– К нам всегда просто, не надо ничего придумывать, только постучи. А еще она приехала только ради тебя. Той, что видит еще не сбывшееся, хотелось посмотреть на ту, что может его изменить.

***

Альэке стояла перед ергенеком юрты, как единственный оставшийся в живых защитник крепости. Она была твердо намерена не дать Саше увидеть слабости своей владычицы.
 
– А пойдем… – начала она. Но на Сашу что-то накатило:
– Я должна и я войду! Я –  кхарэ вайэн их Чимэг!

– Впусти!  – из-за ергенека раздался властный голос.

Ничего кроме голоса сегодня в Чимэг не осталась, она лежала на ковре, как бабочка, чьи зеленые шелковые крылья измял ветер, лоб покрыт испариной, влажные волосы не заплетены в косы.

– Что с тобой? – Саша села рядом, поджав ноги, погладила по взмокшему лбу, – я заплету, ладно? А то солнце высоко, а ты еще без кос…

Чимэг едва заметно кивнула:
– Пришло мое время уходить. Я не о чем не жалею. Я родила много сыновей и дочерей.  И все они нашли свое место в этом мире: матери воинов, целительницы, тхемники, заводчики наралов и коней, есть даже умные, – она смеялась, как всегда заразительно, – Нарвуз – шаман, его даже на ваши конференции приглашают, он очень любит спорить о природе Волны и сдерживания. Ваши считают, это весело – пригласить дикого зеленого шамана. Навруз тоже любит повеселиться. Но когда-нибудь он ваших переспорит, мои дети упрямы. А  жрицы говорят, пей этот мутный рассол –  еще, глядишь, лето протянешь. Не нужен мне их рассол.

– Тогда зачем ты приехала, – с бесцеремонностью свойственной подросткам, спросила Саша, – говорят – лечиться.

– Наврузы воют, ветер носит, – подмигнула Чимэг, – учитель твой просил.

– Кто, Таред? – удивилась Саша.

– Нет, Боран, – ответила Чимэг, – нить, завязанная давно, прочна. Он сам не знал, о чем просил. Но огонь донес его смятение. Я  раскинула кости, и решила посмотреть, что же так беспокоит моего давнего друга.  Кости… они показывают много разных дорог. И большинство из них ведет к обрыву. Только одна из развилок, на которой ветер так силен, что сдувает пыль ложных следов, уводит в бесконечность Степи. У меня уже не хватит сил повернуть бег событий… Но я могу передать поводья в другие руки.

Сашка раскрыла ладони и посмотрела на них недоверчиво.

– Да, я тоже не знала, на что меня хватит. Но выбора не было. Или он был, но меня не устраивал. Сдаться? Это не про меня. Когда морозный ветер задувает в ночи костер, можно  лечь и замерзнуть, потому что больше нет сил. Только вместе с тобой замерзнет все, что осталось от кочевья, когда поубивали всех мужчин и женщин, способных сражаться, – старики и дети. Мудрость и надежда. Если долго  крутить стержень в углублении дощечки, стирая ладони, то дерево затлеет. Тогда положить клочок сухого мха и раздувать, раздувать. Если веришь, если хочешь – огонь зажжется. Только очень веришь, до кровавых мозолей. До стертых до мяса плечей – наралов убили вместе со всадниками, лошадей угнали, а кочевье надо вести подальше от наступающей зимы в более теплые земли, тянуть разобранные юрты и скарб, вместо лошадей. Надо только верить, иначе умрешь.

 Чимэг взяла Сашу за руку:
– Все, что я могу передать тебе – веру в то, что рассвет приходит всегда.

–Ты приехала за этим, – Сашка не спрашивала, а утверждала.

– За этим. А еще затем чтобы ты  увидела, что на мир можно смотреть вот так, – она протянула руку к затылку и накинула на лицо покрывало с бисерной маской. – Так я вижу тебя довольно плохо, а если сменить это на боевую маску, то только цель, которую надо поразить. А ты вообще меня не видишь. А вот если, – она неверной рукой откинула  покрывало, – тогда мы видим друг друга настоящими. Мы можем улыбаться, подмаргивать, плести друг другу косы, играть в ихгрэ, пить кумыс. На масках нет ртов, они не нужны, когда встречаешься с врагом. А подняв их, мы можем разговаривать. Нам есть ведь о чем поговорить?

Сашка кивнула.

– Со всеми есть, о чем поговорить. Надо только не надевать маски.  Альэке, подай мне баранью лопатку… и ту дрянь, что намешали мне жрицы – мне надо еще немного времени научить азам эту глупую вайэн.

Чимэг поднялась и пересела поближе к очагу в центре юрты. Она высоко подкатала широкий зеленый рукав и протянула руку с бараньей костью к огню. Огонь потянулся к Чимэг, облизал лопатку. От жара она потрескалась.

– Что видишь?

– Какого-то зверя, – сказала Саша, разглядывая потрескавшуюся кость. – Очень страшный, зубастый.

– Я всегда говорила своим детям, что на мир надо смотреть с разных сторон, тогда найдешь в нем свое место. И тебе стоит познакомится с этим, – Чимэг ткнула пальцем в трещины на закопченной кости. Только смотри обоими глазами и душой. Возможно, ты увидишь то, что не видят другие. Мои гадальные кости говорят – ты умеешь видеть по-другому.

Чимэг перевернула кость верх ногами – в трещинах проступил не волк, но человек: в коротком меховом плаще, крадущийся и недоверчивый, несущий в прижатых к груди руках какой-то сверток. Очень ценный для него, за который он был готов сражаться и умереть. Как это Саша разглядела в сплетении трещин на кости, она не понимала. Но человек повернул голову и глянул на нее из темноты прорех в белой кости. Глаза его разгорались яростью и … надеждой. Саша отшатнулась.

– Увидела? – удовлетворенно заметила Чимэг. – А ты спрашиваешь, зачем я приехала!
Вставай, бери сабли, мне уже легче. Пока не высыпался весь песок из моих часов… Локоть свободней! Кисть легче! Пальцы крепче! Ты птичка – так маши крыльями бойче. И взлетай! Взлетай, моя птичка…

***

Они снялись, когда ночь была на исходе. Когда Сашка  прибежала к источнику Ирды, даже пыли не осталось от оркского кочевья. Только, держа под уздцы двух лошадей, стояла Альэке. Лицо ее было открыто, но бледностью напоминало маску.

– Она впала в забытье ночью, никого не узнает. Нергуй милостив, успеем довезти ее в Степь.

Сашка молчала, потому что не знала, что сказать.

– Ничего и не надо говорить, просто помни, мы тоже твое кочевье. Это подарок, – Альэке вложила в ладонь Саши уздечку Мышки. – Она без остановки может пройти сто лиг. Если выехать с рассветом, к закату будешь у  приграничных кочевий. А дым костров бежит от кочевья к кочевью еще быстрей. Орки всегда примут вайэн их Чимэг.

Она пробежалась легким прикосновением по Сашкиным волосам, опустила на лицо бисерную маску, вскочила в седло и послала свою лошадь галопом.