Шляпа

С виду кажется, что я в жизни как сыр в масле катаюсь.
И все-то у меня ровно и красиво. Биография и жизнь легкомысленные. Порхаю. Что котелок у меня всегда правильно варит. Интуиция в порядке, удерживает от глупостей.
Но это не так.
Я собственную личность уже критиковал где-то в своих сочинениях. Насмехался.
Также извинялся, что на некоторые личности смотрю пронзительным ироническим взглядом здешнего историка. 
Сейчас я себя еще попесочу. Чтобы вы не подумали, что я в чужом глазу соринку вижу, а в собственном и бревна не замечаю.
Замечаю. Еще как. Их много было, тех бревен. Ухмыляюсь над своим ротозейством, неудачами и вообще интеллектом.
А как иначе? Это помогает жить.
А то посмотришь на тех, которые не умеют над собой ухмыльнуться – ходят себе с коронами на голове. И как не мешают короны жить людям? Они же давят на голову. Жмут. Спать в них неудобно.
Значит, я вам сейчас еще пару-тройку нашего головотяпства, неудач и промашек преподнесу. Расскажу, какая я шляпа.
И вы скажете:
- Вот, действительно, шляпа!
Итак, читайте. История первая.
У нас тут в городишке много чего имеется по части природы. Даже глухариный ток прямо за околицей. Ну, за дачами. В двадцати пяти минутах бодрого пешего хода от многоэтажек.
Ясное дело, такое явление как токующие глухари не могло пройти мимо моего ума и моего развития. Было дело – упражнялся по этой линии. Удивлял супругу. Притащишь ей такой трофей. Она руками и всплеснет:
- Я не умею с такой птицей обращаться, делай с ней что хочешь. Я ее боюсь. Не разводи мне здесь бардака и диких запахов.
И дальше ругается. Своенравная бабенка. Упустил я что-то в ее воспитании на каком-то этапе. Виноват.
Тащу глухаря в гараж, там его обрабатываю. После сам варю. Супруга попробует кусочек. Поморщится. Личико воротит. Не по ней таежный товар и вкус. Голубая кровь у нее. Странно. Выросла-то в деревне.
А дети – те молодцы. Уплетали за милую душу. Папина порода.
Однажды я на зорьке апрельским утром выследил матерого глухаря. На том самом ближнем току. Подкрался к нему по всей охотничьей науке, под его песню. Давай прицеливаться. А тот – поет во всю ивановскую, ничего не слышит и не видит…
Я прицелился и хотел уже нажать на курок. А потом подумал – пусть еще попоет немного, послушаю…
Кто не знает – глухарь не совсем поет, как, к примеру, соловей. Он сначала щелкает, потом шипит как змей. Маленькая пауза и снова щелканье и шипение.
Словом, никакая это вовсе не песня, как пишут в мировой литературе. А просто ерунда какая-то.
Но есть в этом что-то завораживающее. Ну и само собой – приятно посмотреть, как эта громадная птица ходит по ветке туда-сюда и хвост веером распушает, сворачивает и снова распушает. Шею вытягивает изо всех сил…
Значит, стою я, как балда, спрятавшись за соседним деревом и любуюсь этой божественной картиной. Не тороплюсь стрелять. А зря.
В какой-то момент внизу в поселке раздается резкий металлический звук. Это наш черемушкинский поселковый трамвай вышел на линию. Ну и растяпа машинист клацкнул железными колесами по стыку рельс.
Глухарь вздрогнул и моментально улетел…
Я, было такое дело, расстроился. А потом сказал сам себе:
- Зато все живы!
И подался домой.
Нет, вы представляете – птица глухарь и трамвай. Кто не верит – приезжайте. Есть у нас тут трамвай. Прокатитесь. Тем более, он бесплатный. Возит себе рабочую силу туда-сюда; попутно и всю местную публику. Так издавна заведено.
Такая вот оплошка и неудача имели место быть в моей биографии. Полюбовался лишку. Эстета из себя корчил.
Или еще случай. Давний. Из армейских лет.
Мне там привили комплекс неполноценности. По музыкальной линии.
Представляете – мне в армии запрещали в строю петь.
Вот, представьте картину.
Репетируется новая строевая песня. Каждое подразделение каждый понедельник перед командиром полка проходит с песней. Небольшое бравое пожарное, в котором я служил – в том числе.
Вот мы все пятнадцать человек выучили слова, построились по росту в колонну по три и ходим. Голосим. Где с улыбками, а где с серьезными рожами. А наш командир в капитанском звании все это дело поправляет, требует души, самоотдачи, таланта и прислушивается.
Постепенно песня улучшается. Осталось довести ее до определенного совершенства.
Внезапно капитан останавливает строй и говорит мне лично:
- А ну-ка, рядовой такой-сякой, не пойте… Просто шагайте молча.
Через минуту восклицает:
- Теперь лучше! Практически идеальное звучание! А вам я запрещаю бубнить. Вы на парадах будете просто беззвучно раскрывать рот. Или можете петь, но только внутренним голосом!
Чем нанес мне глубокую душевную музыкальную рану…
После чего я многие десятилетия избегали всяких контактов с пением и музыкой.
И меня это печалило. Мне иногда сильно хотелось подпеть друзьям где-нибудь у костра. А приходилось сжимать губы. Страдать. Глушить, давить в себе песню. Держать ее взаперти, хотя она рвалась наружу.
А потом я по этой части нашел выход из положения.
В последние годы присмотрел таки себе тувинский простенький инструмент. Называется хомус. Его зажимаешь зубами и пальцем тренькаешь на нем. Получается, вроде как, зов степей и гор. Бесконечность времен. Движение древних караванов.
Эх, послушал бы меня сейчас тот прошлый капитан.
Так что – я сейчас иногда радую внучек и внука этим дребезжанием. А иногда даже более широкую публику. У того же костра в таежных странствиях. Особенно, говорят, у меня хорошо получается, когда я приму на грудь.
Мелодии так и льются.
Так что – не закопан в землю мой музыкальный талант. Эх, мне бы на сцену.
Но пока не зовут…
Теперь еще одна история. Мелкая, до невозможности. Но пусть будет. Для смеха.
Про клюшку для хоккея.
Я ее в дальней поездке купил для себя. В молодые годы, когда с азартом играл в хоккей. Тогда в наших местах они продавались, конечно. Но отсталого качества, ломались. Их почему-то хрупкими делали сибирские производители. Еще невзрачными. Гнали вал и все тут.
У меня лично таких сибирских клюшек десяток уходило за сезон. Одно разорение для семейного бюджета.
А тут я был в Ленинграде. В очередной командировке. Восьмидесятые годы тогда начинались. Само собой – подарки родным прикупил. А себе лично – клюшку. Она так и называлась – «Ленинград». Красивая. Блестящая, черного цвета. Цена дорогая – десять рублей. Оценил я, что сделана по новой технологии. Подумал:
- Надолго хватит.
Подарки все в сумку сложил. Поехал в аэропорт. Клюшку в руке держу. В другой – сумка. Неудобно, обе руки заняты.
Приехал, давай сдавать багаж. Только клюшку туда не взяли. Хожу с ней по аэропорту. Все на меня смотрят. Как на Харламова.
После с клюшкой в самолет. Пристроил ее под сиденье. Летим. Приземлились в Красноярске. Дальше на поезд. Весь день с клюшкой провел, маялся. После в поезде. Потом еще на междугороднем автобусе до дома ехать. Морока.
Добрался до дома. Сынишка клюшку увидел:
- Папа, какая красота!
На следующий день – тренировка. В раздевалке все товарищи по шайбе охают:
- Вот это вещь!
Крутят, вертят ее. Завидуют. Передают из рук в руки.
Вышли мы на лед. Разминаемся. Перепасовку делаем и все такое. Один наш партнер мне шайбу посылает со средней силой. Я ее останавливаю крюком клюшки как полагается… Только смотрю – тот крюк отломился. Беспомощно висит.
Брак.
У меня сердце кровью облилось. Желчь в небольших количествах поперла.
Покраснел я. Да, досадно. Шуточки, издевательства в свой адрес слушаю от коллег по хоккею. Также соболезнования.
Главное – сколько с ней мороки было. Город Ленинград. Аэропорт. Красноярск. Поезд. Автобус…
Одна польза потом с нее была. Супруга на нее помидорный куст привязывала. Симпатичная картина. Все любовались.
А вы говорите, что у меня все в жизни как по маслу.
Жизнь, как видите, вставляла мне палки в колеса.
Водила меня за нос.