Шепоты и тени. Глава 24 - Умиротворение

Баржа зарылась носом в сандомирский берег. Пограничники, рутинный контроль.

— Домой возвращаешься? — спросил меня какой-то молодой солдат с залихватски сдвинутой на затылок шапкой.

— Ага, возвращаюсь...

— Привет! — улыбнулся он мне.

Миновав парня, я направился к сандомирскому утесу и стал подниматься по лестнице к Подолью. Мне хотелось лететь, как на крыльях, но ноги были будто из свинца. Чудовищный страх сжимал мое сердце.

И вот наконец я дотащился до дверей родного дома. Потянул ручку. Дверь поддалась. Оказавшись в прихожей, я с наслаждением сделал глубокий вдох. Из гостиной долетал веселый голос моей мамы, она не то пела, не то читала детский стишок:

Мы с тобой такие птицы:
Не умеем мы трудиться.
Купим мы себе возок,
Будем в нем возить песок,
А на этот, на песок
Высадим себе лучок.
Ах ты, лук, ты наш лучок,
Что ни парень — дурачок.

Я остановился в дверях гостиной и замер, глядя на маму... с ребенком в руках. Заметив меня, она в первый момент и сама будто бы окаменела от удивления, но тут же обернулась к малышу, которого нянчила:

— Посмотри, мой маленький, посмотри, кто пришел. Это твой папочка...

Я сделал несколько шагов в направлении своего сына, но тот скривил мордашку и со всей силы уткнулся головкой в бабушкину щеку.

— Не переживай, Стась. Он просто тебя не знает, но я уверена, что вы полюбите друг друга...
А кто-то позади меня произнес:

— Ты вернулся?

Я обернулся и посмотрел на Розальку. Руки у нее были все в муке, скорее всего, она была занята приготовлением обеда.

— Я вернулся...

— Ну, тогда я тут уже не нужна...

Она стала вытирать руки о передник а я упал перед ней на колени и, будто маленький ребенок, который нашалил и просит прощения, зарыдал. Горечь заливала мне горло, стиснутое, словно от невыносимой боли.

— Розалька, ты меня простишь?

Она ничего не ответила, лишь слезы появились в ее глазах.

— Ты даже не знаешь, сколько она из-за тебя выстрадала, Стась, — прошептала мама.

— Ты станешь моей женой?

Она снова ничего не ответила, только энергично кивнула головой и выбежала в кухню…

* * *

Едва в соборе Святого Духа закончилась самая ранняя воскресная месса, Розалька робко прошла в ризницу. Ксендз как раз снимал литургическое облачение, в чем ему помогал послушник. Сестра милосердия хлопотала возле комода, перекладывая что-то в ящиках.

— Ну, что там, дитя мое? Тебе что-то нужно?

— А я только хотела поблагодарить Господа нашего Иисуса Милосердного, за милость которую даровал мне и моим близким. И за то, что нас из настоящей бездны вывел...

— Ты хочешь на святую мессу пожертвовать?

— И это тоже... но я принесла кое-что... это надо бы повесить в часовне Господа Иисуса Милосердного, у Его чудотворной фигуры.

Розалька развернула узелок, что держала в руках, достала из него кинжал старинной работы и протянула священнику. Это был тот самый кинжал, который она некогда отобрала у Стася, не дав ему наложить на себя руки.

— Я хотела бы попросить, чтобы его там повесили в качестве дара...

Священник взглянул на клинок как-то странно, но ничего не сказал. Он принял то, что ему дали, лишь кивнув головой в знак благодарности. Розалька тогда оставила еще пару рублей на мессу, поклонилась и вышла.

Ксендз осмотрел кинжал и тут же буркнул себе под нос:

— Мне что, нож вешать возле Иисуса Христа?! Ну и ну!


Он выдвинул нижний ящик комода, не заполненный ничем ценным, кроме рухляди, что «еще может пригодиться», но ни разу так и не пригодилась, и небрежно засунул туда кинжал. Кинжал Семберков.


пер. с польск. М.В.Ковальковой