Трава

 
«Какое всё-таки счастье — вот так идти!»

Лойка шагала по просёлочной полевой дороге, энергично работая локтями и ставя ноги особым образом — чтобы тянулись мышцы ягодиц и бёдер. Со стороны это выглядело смешно — этакая деловито семенящая уточка, — но спортивная ходьба есть ходьба, да и Лойке, в конце концов, было всё равно, что подумают о ней деревенские. Если встретятся, конечно. Пока что за двадцать минут похода ее обогнала одна только старенькая «Нива»: сосед дядя Гена поехал на озёра рыбачить.

— Подвезти куда? — спросил, поравнявшись с ней. Просто здесь было так принято.
Лойка улыбнулась и покачала головой: не-е! Он опять что-то крикнул, но она показала ему на уши: не слышу, мол, музыка! Дядь Гена махнул на неё рукой и помчался дальше. Вот и славно. Не придётся сбиваться с шага. Хорошего дня, дядя Гена, берегите себя!

Сегодня Лойкиной целью было — ни много ни мало — тридцать тысяч шагов. Такое пришло задание от тренера. Их группа в Вотсапе называлась «Бешеная сушка», и этим было всё сказано.

Не сбавляя ритма ходьбы, Лойка вынула айфон из поясной сумки-кошелька и открыла чат группы. Девчонки в чате уже вовсю трещали, обменивались фотками, картинками, рецептами диетических блюд и новостями о сожжённых калориях. Лойка направила камеру на себя и включила видеозапись.

— Всем привет! — сказала она. — Как вам сегодняшнее задание? Уже начали выполнять? Лично я иду сейчас посреди бескрайних полей, с одной стороны — пшеница, с другой — э-э, просто трава, вокруг ни души, солнце припекает... Иду и думаю: какое же это счастье — вот так идти! Какая же красота кругом! Природа, ветер! Эге-гей! Чувствую себя абсолютно свободной, как Пятачок и Валерий Кипелов вместе взятые. «Я свободе-е-ен!..» Да. Свекровь героически взяла на себя Дениску. Муж трудится в поте лица — разбирает сарай. А я иду вот... Планирую пройти двенадцать километров, достигнуть села Гришаева, купить там бутылку воды и двинуть назад. А вы сейчас где идёте? Делитесь!

Отправив запись, Лойка снова включила музыку и положила айфон в сумку. Всё. Теперь смотрим только вперёд и по сторонам, а не в этот залипучий экранчик. Любуемся видами среднерусских просторов под звуки афроамериканского психодельного R'n'b.
 
Этой дорогой Лойка ещё не ходила, и поэтому сейчас испытывала смешанные чувства: ей было интересно и немного жутко. Волнительно. Она не боялась собак (свекровь говорила про каких-то собак и советовала взять палку), да и вообще нельзя сказать, что Лойка боялась чего-то определённого. Скорее всего, это была обычная нервозность молодой мамы, не привыкшей надолго разлучаться со своим малышом. «Не уходи далеко! — подсказывает молодой матери ее инстинкт. — А вдруг с тобой что-нибудь случится — кто тогда позаботится о твоём детёныше?»

Лойка знала за собой эту слабость — реагировать на голос инстинкта именно так, как нужно Природе, которая в неё этот инстинкт и заложила. Ясное дело, не просто так заложила, а ради сохранения вида! У осторожной, оглядчивой, бдительной матери гораздо больше шансов вернуться к дитю живой, нежели у легкомысленной безбашенной пофигистки.

Лойка всё это понимала. Но, боже, как же она соскучилась по легкомысленности и безбашенности! По тем временам, когда она могла сесть за руль и поехать куда глаза глядят — в другой город, например, приглянувшийся своим названием, — или отправиться гулять на ночь глядя, или с разбегу сигануть в речку в незнакомом, неопробованном для ныряния месте.

Нырнуть в незнакомом месте... Бр-р! Нет, на такое она теперь «пойтить не могёт»! Максимум, что может себе позволить — это марш-бросок в незнакомое село.
С ней ничего не случится. В конце концов, от любой опасности можно убежать (за два года, прошедшие после родов, Лойка полностью восстановила свою физическую форму, а вся эта сушка-усушка была скорее ради приятной виртуальной компании). От любой опасности можно...

— От какой опасности? — вслух спросила Лойка у себя самой. Из-за музыки, звучавшей в наушниках, получилось громко, даже слегка истерично. Будь она где-нибудь в городе, на неё обязательно заоглядывались бы. Но здесь, на пыльной двухколейной грунтовке, отделяющей поле пшеницы от буйного духмяного разнотравья, обернуться на Лойкин возглас было некому.

— От какой опасности? — повторила Лойка уже спокойнее. — От пьяного тракториста, что ль? Или от комбайнёра-маньяка?

Образ последнего показался ей до того забавным, что Лойка не сдержала смешка. Подул ветер. Справа от неё закачались, пошли волнами жёлтые вызревшие колосья, как бы соглашаясь с ней, потакая ее внезапному веселью. Слева всколыхнулись травы. Лойка услышала их шелест: между двумя треками в ее наушниках как раз наступила пауза.

Через миг снова заиграла музыка, а покачивания травы от ветра сделались для Лойки беззвучными.
— Ладно. Окей, — сказала она так, как если бы писала видео в блог. — Треть пути пройдена, шагаем дальше!
 
Постепенно она успокоилась, ощущение необъяснимой тревоги ушло.  Склонная всё анализировать и докапываться до сути, Лойка мысленно отмотала свой путь назад и поняла, откуда оно вообще взялось, это неуютное ощущение. Всему виной был куст бузины (впрочем, возможно, это была черёмуха или терновник, Лойка не очень хорошо разбиралась в нюансах флоры), возникший перед ней ещё на подходе к первому полю. То есть как перед ней... В том-то и дело, что никакого куста она поначалу не приметила — ни впереди, когда приближалась к нему издали, ни по левую руку от себя, когда проходила мимо. Замедлив шаг, чтобы ещё разок свериться с яндекс-картой, Лойка вдруг испытала странное чувство: слева и сзади кто-то есть. Резко обернулась — и увидела этот кустик. Не очень большой, но и не такой уж маленький. Где-то в полтора человеческих роста.

У Лойки на секунду перехватило дыхание. Уже через миг, сама над собой посмеиваясь и сохраняя на лице гримаску лёгкой озадаченности, она зашагала дальше. А ведь первым порывом было — повернуть домой... Вот была бы она хороша, если бы сорвала задание из-за какого-то пыльного кустика на дороге! «Знаешь, тренер, знаете, девочки, у меня сегодня ничего не получилось. Мои планы порушила бузина. Незаметно подкралась сзади и сказала: бу!»
 
На седьмом километре пути Лойку охватила эйфория — захотелось пританцовывать и кружиться, раскинув руки. Такое с ней недавно уже случалось. Тогда она шла вдоль деревенской улицы «по закраинам» —  огородами, узкой стёжкой, протоптанной в мураве, — и вдруг ее накрыло, как волной, острым осознанием счастья и желанием это счастье как-то выразить. Выкрикнуть что есть сил: «Лю-у-уди!» или врубить музыку на всю громкость и идти вприпрыжку, размахивая вскинутыми вверх руками и латинисто вихляя бёдрами. В тот раз Лойка сдержалась: постеснялась досужих глаз.
Но теперь-то, теперь стесняться было совершенно некого! Никаких глаз, ни справа, ни слева, ни впереди, ни — Лойка крутнулась вокруг оси — позади! Ёу! Йу-ху! Степь да степь кругом, между небом и землёй жаворонок вьётся! Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?

Вытряхнув из головы школьную классику, невесть к чему пришедшую на память, Лойка наконец позволила себе это. Танцевать. Танцевать так, как танцует человек, когда его никто не видит. Или когда он думает, что его никто не видит. А если и видит (теоретически: какие-нибудь космонавты на МКС), то и плевать ему, человеку, и даже хорошо, что видят — пусть смотрят, округляя глаза и аккуратно попихивая друг друга локтями в условиях невесомости.

Станцевав для космонавтов зажигательный танец под старую добрую Шакиру, Лойка перевела дух и собралась уже было зажечь под Бейонсе, как вдруг увидела, что по дороге навстречу ей кто-то идёт.
От неожиданности Лойка ойкнула и остановилась, как вкопанная.
Кто-то шёл ей навстречу...  Да, так и было. Определённо, навстречу ей кто-то шёл.
 
Он, этот кто-то, был ещё далеко, в самом низу пологого холма, с вершины которого спускалась Лойка. Но всё же не настолько далеко, чтобы выглядеть так... размывчато. Словно тень какая-то, столбик пыли, принявший очертания мужчины в широких брюках... или всё-таки женщины в длинной юбке?

«Что-то со зрением», — ёкнуло в первый миг у Лойки. Именно так она видела когда-то, до операции, если снимала очки. Контуры смазывались, мир становился таинственно-растушёванным и пятнисто-зыбким. За семь лет безупречной чёткости визуального восприятия Лойка и забыла, каково это — видеть его таким.

Неужели исправленное зрение вот так вдруг — прямо сейчас — сломалось? Да нет, нет, не может этого быть! В остальном-то картинка в фокусе, не слоится, не зыбится, не плывёт... Это просто она, Лойка, немного устала. Перегрелась на солнышке. Да ещё и глупость эту сморозила — не взяла бутылку с водой! Посчитала, что «лишняя тяжесть» будет ее отвлекать, мешать ей отдаваться ходьбе целиком и полностью. К тому же в селе Гришаеве наверняка есть магазинчик — ещё один стимул быстрее туда попасть!

Лойка надавила на веки подушечками пальцев и слегка помассировала, после чего снова вгляделась в движущееся ей навстречу продолговатое пятно. Кажется, пятно было одето во что-то пёстрое, в «аляпый ситчик», как говорила ее свекровь. И, кажется, оно всё-таки было женщиной.

Так, спокойнее. Не оно, а она. Какая-то тётка идёт из Гришаева в их Орлово по каким-то своим делам. Вот и всё. И ничего больше.

Лойка подобралась, одёрнула внутреннюю паникёршу. Готовясь поздороваться, облизнула пересохшие губы. — Добрый день! — День добрый! — Не подскажете, далеко ещё до Гришаева? — Ой, девонька, да ещё пять килOметров тебе топать... И потом они разминутся, и каждая пойдёт своей дорогой.

Так и должно было быть. Иных вариантов ситуация просто не предполагала. Лойка, сменившая резвый спортивный шаг на умеренный, ждала этого момента с невольным и всё возрастающим нетерпением.
Прошло три минуты, пять, десять... Расстояние между ней и идущей навстречу женщиной оставалось прежним.

«Что за чёрт? — подумала Лойка, чувствуя, как в сердце заползает странная, ни на что непохожая медленная тоска, анестезирующий холодок обречённости. — Что за чёрт?»

Она сделала ещё шаг вперёд, и ещё один, и ещё... Движения вдруг стали даваться с усилием, как бы сквозь вязкий кисель кошмара. Хотя самого кошмара — ощущения дикого страха — пока не было. Только время необычно замедлилось, загустело.
«Что за чёрт, что за...» Едва ли соображая что делает, Лойка открыла молнию поясной сумочки, достала айфон, включила камеру и принялась снимать. Ч т о-т о снимать. Маревное, дрожащее, как бы из сгустка зноя состоящее пятно впереди, человекообразную аномалию. Через несколько секунд съёмки Лойка догадалась мазнуть по экрану разводящим движением двух пальцев, приближая картинку.
И картинка приблизилась...

До сей поры рассудок Лойки сопротивлялся  — не верил, отталкивал, судорожно силился распознать в пятне что-то, чему в конце концов найдётся рациональное объяснение... пусть даже не очень приятное... пусть даже это будет связано со здоровьем ее глаз, какое-нибудь запоздалое осложнение после операции, дефект сетчатки или что-нибудь в этом роде... Или даже: пусть окажется, что у неё галлюцинации. От жажды и перегрева. И ещё от голода. Лойка была согласна на что угодно, лишь бы это не оказалось тем, что разрушит ее жизнь.

Но теперь рассчитывать на это было нечего. Один взгляд на экран айфона — и Лойка поняла, что надеяться на чудо, то есть наоборот — на «разумное объяснение» происходящего — это значит попусту тратить время... Которого у неё (подсказывала интуиция) оставалось всё меньше.

Аккуратно уложив айфон обратно в сумочку и упихав туда же наушники, она развернулась и побежала. Довольно-таки быстро побежала, но не во весь опор, не спринтерски. Ускоренной рысцой.

Забранные в высокий хвост волосы мотались из стороны в сторону, локти технично работали, подошвы кед пружинисто отталкивались от земли, словно от полотна беговой дорожки. Раз-два, раз-два, пам-па, пам-па! Облачка пыли взлетали при каждом шаге. Лойка смотрела на запорошенные пылью носы кед и ни о чем не думала. Возможно, ей удастся уйти. Возможно, не всё так плохо.
 
Через пару минут такого бега в горку у Лойки сбилось дыхание и закололо в боку. В горле засвистело, в лицо словно плеснули солёного кипятка. «Ничего-ничего, — держа ритм, приговаривала про себя Лойка и продолжала бежать. — Ни-че-го. Ни-че-го...»

Кошелёк с лежащим внутри айфоном небольно похлопывал по бедру.
И вдруг до неё дошло. Позвонить! Юрке!! Он же совсем рядом, в каких-то восьми километрах, сядет в машину и примчит за ней!!!

— Дура, вот дура! — простонала Лойка, доставая айфон.

Несколько быстрых скользящих касаний пальцами — и перед Лойкой открылся список последних вызовов. Лойка приготовилась увидеть знакомое «Юрасик» и кликнуть по нему. Но... не было там никакого «Юрасика». Ни «Мамы» не было, ни «Елены Петровны», ни даже оператора банка, который названивал ей два дня подряд и настойчиво предлагал кредит.

Перед глазами вместо имён и номеров прыгали неузнаваемые, вселяющие ужас значки — не цифры и не буквы, а какие-то их фрагменты, пиксельное крошево, завивающееся, гуляющее по экрану позёмкой, словно парок над горячим чаем.

«Оно залезло в мой айфон», — отстранённо подумала Лойка и уронила айфон в траву. Не бросила, а именно уронила: он выскользнул у неё из руки и остался лежать на обочине, курчавой от подорожников, а сама Лойка засеменила дальше, пам-па, пам-па. Из-за того что бежать приходилось вверх по склону, Лойка всё сильнее наклонялась вперёд. Пот, выступавший на лбу, скатывался, пропитывал брови и падал с них каплями, как слёзы. Это было странно, удивительно. Не то было странным, что капли пота мелькали перед глазами, а то, что Лойка вообще обратила внимание на это малозначимое сейчас обстоятельство.  Нечто за ее спиной грозило ей гибелью,  преследовало ее подобно стае одичавших собак, а Лойке вот взбрело в голову отметить необычный ракурс падающих «слёз».

Наконец подъём кончился, дорога выпрямилась и пошла по верховью долгого, похожего на медвежью спину, холма. Отсюда открывался обзор на много километров вокруг.  Синели в не столь уж отдалённой дали маковки деревенской церкви, торчал полуразрушенный кирпичный зуб водонапорной башни; вышка сотовой связи  привычно выдавала себя за часть пейзажа.

Смахнув со лба набрякшую пелену пота, Лойка кинула взгляд на этот пейзаж, увидела всё — отблеск солнца на церковном куполе, башню-заброшку, сотовый ажурно-эйфелевый чулок... По левую руку от Лойки колыхалась рожь, справа шелестела на ветру густая трава. Из-под ног разматывалась дорога. По дороге навстречу ей кто-то шёл.
 
Нет, не шёл, конечно, — плыл над дорогой. Точнее, плыла. Как плывёт по течению мутного городского ручья какой-нибудь сбившийся из мусора колтун, несуразная «инсталляция», прихотью случая принявшая контуры человека. Воздух вокруг существа подрагивал и струился, словно раскалённый; не будь Лойка парализована страхом, ей обязательно пришло бы в голову, что такое она уже видела – на канале Discavery, в фильме «Самые жаркие пустыни мира». Правда, в самых жарких пустынях мира вряд ли водятся призраки в цветастых сарафанах... или в чём-то, что было сарафаном очень давно, а теперь превратилось в запылённые неряшливые лохмотья, в хвосты-лоскуты. Хвосты-лоскуты эти не болтались в воздухе, не мели дорогу, а выглядели так, словно круто взметнулись в сторону при резком движении (повороте в танце), да так и замерли, не опав. И точно так же, противореча всяким законам физики, зависли в воздухе длинные грязно-серые волосы существа, свалянные в косицы. Руки существа были воздеты  кверху и напоминали кривые сучья, торчащие из коряги. А лица его на запрокинутой голове было не разглядеть. Да Лойка и не пыталась. С неё было достаточно и того, что она увидела.

Медленно, словно в трансе, она развернулась и побрела в обратном направлении — к селу Гришаеву. И даже успела сделать несколько шагов ватными ногами, пока не упала ничком, наступив на развязавшийся шнурок одного из кед. Перед глазами полыхнула зелёной молнией яркая изумрудная травка, растущая между дорожными колеями, и Лойка вырубилась.

Очнулась она в каком-то другом месте, не там, где упала. Всё вокруг было зелёным: множество листьев, листиков и листочков заслоняли ее от солнца, являя взгляду свои узорчатые изнанки. Земля холодила спину. Высоко над головой, недостижимые, словно звёзды, покачивались пушистые лилово-фиолетовые цветы. «ЧуднO» – подумала Лойка, разглядывая их снизу, словно со дна какой-то нереальной, сновиденной травяной ванны. Как она здесь оказалась? Где она вообще? Неужели и вправду – сон?..

Лойка хотела приподняться на локте и сесть, а потом и встать, оглядеться в этом необычном сне, решить, что делать в нем дальше, но тело почему-то ее не слушалось. Перед глазами висело всё то же голубое небо. Крупная неуклюжая бабочка слонялась от цветка к цветку. Промчались несколько деловитых мушек. Внезапно Лойка вспомнила, как она здесь оказалась и что случилось до этого. Существо на дороге... И как она металась, пытаясь бежать то в одну сторону, то в другую. И вспышку боли, и пудру пыли во рту. И как потом она ползла от этого существа, точнее пыталась ползти, сидя на пятой точке и суча ногами, толкая себя назад. Отталкивания срывались в беспомощные брыкания, развязавшийся кед свалился; изменённый кипящий воздух наплывал на нее, как лава, неся в полуметре над землей чудовищную плясунью. Дальше в памяти был провал.

И вот теперь она здесь, в н у т р и   т р а в ы. Лежит и не может пошевелиться. И лучи солнца уже идут к ней сбоку, под косым углом, а не падают сверху, как это было… сколько-то минут назад. Или часов. Лойка понятия не имела, как много прошло времени, но судя по наклону света – день давным-давно перевалил за половину. Еще час-другой и начнут сгущаться сумерки.

Лойка подумала: а что, если она умирает или уже умерла? Не спаслась в траве, как ей казалось до этого, а была отброшена сюда в виде пустой оболочки, обёртки от лакомства, которым она стала для существа? Может, вот так оно и бывает: ты лежишь, пялишься в небо и думаешь, что это всё еще ты, а это лишь то, что от тебя осталось. А тебя-настоящего уносит тем временем бесноватое, косматое нечто, неведомо куда — в свой мир, в свою нору, за кудыкину гору; несёт тебя от тебя, зажав под мышкой, как лиса петуха. «Несёт меня лиса за тёмные леса...» На этом месте Дениска всегда прерывисто выдыхал, теснее к ней прижимался и, как бы уже из безопасности, из убежища, поглядывал вполглаза на страшную иллюстрацию.

Дениска... Мысль о сыне потрясла Лойку. Два тёплых ручейка заструились от глаз к ушам. Должно быть, он бродит сейчас по дому в полном недоумении и спрашивает у всех – где мама? А мама лежит здесь мёртвая и плачет, и немного удивляется тому, что можно плакать, умерев. Тело, оказывается, еще долго всё чувствует после смерти – и прохладу от земли, и боль от вечной разлуки с близкими. Слёзные железы выделяют влагу, но вряд ли это что-нибудь значит: ведь растут же у мертвецов ногти и волосы, делятся клетки, происходят всякие внутренние процессы. Некоторое время. А потом прекращаются и они.
 
***
— Я вот всегда удивляюсь: откуда берутся эти старые рваные туфли, ботинки, сандалии и тому подобные артефакты? Понятно, что их выкидывают. Но как это происходит? Шёл-шёл человек по дороге, вдруг порвался у него ботинок, кушать запросил, и человек, такой, сразу снял его и выкинул. И дальше в одном пошёл.
Вася поддел ногой торчащий из земли кусок подошвы и выпнул на свет божий нечто серое и расплющенное, с характерным резиновым носом и дырочками для шнуровки.

— О, кедыч! — порадовалась находке Вика. — Мэйд ин Ю-эсэсар?

— Не-е, — Вася с видом знатока склонился над кедом. — Не до такой степени. Это что-то более современное. Вон какая расцветочка модная, зацени.

— Была, — уточнила Вика. — Лет десять назад.
— Да прям, десять! За десять лет от него фиг бы что осталось. Я думаю, этому кеду от силы год. Ну, может, два.

— Два?  Да ты эксперт! Может, еще установишь, кому он принадлежал?
— Легко, — Вася, подняв кед, потёр подошву в том месте, где обычно указывают размер. — Пацану какому-то. Или девушке. С ногой 38-го размера. Скорее всего девушке – парень не стал бы носить дизайнерские кеды под гжель. Девушка, скорее всего, была приезжая.

— Это почему это? Думаешь, у нас таких кед не носят? Думаешь, у нас тут совсем деревня?
— Ну, не знаю, — растерялся Вася. — Мне лично не попадались…

— Да ладно, — примирительно усмехнулась Вика, и вдруг оживилась, блеснула глазами. — О, слушай, вот ты сейчас сказал про приезжую девушку… В общем, я примерно догадываюсь, чей это может быть кед! Помнишь нашу соседку, тёть Лену Трофимцеву? У неё у сына два года назад жена пропала. Ну, как пропала... нашли потом. Как раз где-то здесь, в этих краях. Больше суток искали, обшарили все лесополки, по речке с багром ходили, в колодезь заглядывали... Они ж не знали, что она сюда пошла. Она никому не сказала. Это потом уже, на другой день, к вечеру, мой батя с озёр вернулся и сообщил, что встретил ее на пути в Гришаевку, тогда уж понятно стало, где искать.

Вася покачал головой: помню-помню, мол, эту историю, наслышан.
— Теть Лена моей маме потом рассказывала, что эта Лола, сноха ее, в то лето как ненормальная была, вступила в какую-то секту по похудению, им там есть запрещалось, а надо было всё время двигаться, бегать да ходить, и вот она ходила-ходила по загородьям, тёть Лена ещё боялась, как бы ее собаки не покусали. Ее там и искали поначалу. А она здесь была. Грохнулась прямо на дороге: инсульт. Прикинь?

— Слышал, ее полумёртвой нашли.
— Полностью обезвоженной, — со знанием дела кивнула Вика. — Еще бы немного и всё. Ее спасло то, что она отползла в траву, и тогда уже отключилась. Про нее потом даже в газете писали, «Инсульт молодеет». Сейчас-то уже восстановилась вроде, ходит, говорит. Только телефоном пока не пользуется – почему-то не может. Тёть Лена моей маме рассказывала…

— Но всё равно, — помолчав, снова завел свою тему Вася. — Как это объясняет, что кед валяется на дороге? Она что, эта Лола, разулась и пошла босиком, перед тем как ее накрыло?
Вика в ответ повела плечом:
— Откуда я знаю? Может, ей ноги натёрло. А может, Лиховейка ее попутала.
— Какая еще Лиховейка?

— Не слыхал о такой? Эх ты, филолух! Расспросил бы у своей бабы Нади, что ли, про местные предания-суеверия. Она бы тебе такого порассказала! Лиховейка – это дорожный дух. Иногда является людям в виде столбика пыли, или путника вдали, который всё никак не приближается. Так-то она не злая. Просто не любит, когда на дороге блажат... ну, там, в плясовую пускаются, песни пьяные голосят... Насылает на таких падучую, а то и вовсе с ума сводит.

— Думаешь, это она стащила у Лолы кед? — издевательски-серьёзно предположил Вася. — В принципе, мы можем сами у неё спросить. Давай возьмём этот кед и...
— Давай не будем брать этот кед! — фыркнув, отмела Вика его идею. — Брось ты его, пожалуйста!

— Как скажешь! — Вася размахнулся и закинул кед подальше в траву.

Вика вздохнула и покосилась на него с неодобрением. Странный он какой-то, Василий этот! Вроде взрослый парень, студент, в Москве учится, а ведёт себя... Вечно ерунда на уме. Потащил ее в Гришаевку зачем-то... то есть понятно, зачем. Чтобы по дороге поцеловать. Вот и целовал бы уже! А не про кеды рваные фантазировал.
— В этом году они не приехали, — пояснила Вика. Как будто ее отказ подбирать с земли всякий хлам нуждался в дополнительном оправдании! — И вообще. Посмотри, какая здесь красота! Раздолье... И никого вокруг, только мы.

— Да, действительно, очень красиво, — подтвердил Вася, и наконец решился, приобнял Вику одной рукой; другую, с телефоном, вытянул и поднял повыше. — Селфанёмся...

Лица молодых людей оказались рядом. Преувеличено жизнерадостные гримаски на этих лицах были делаными, но выступивший румянец — подлинным, настоящим. Оба были взволнованы прикосновением, первой внезапной близостью… Вика услышала, как бьётся Васино сердце, и подумала: сейчас он меня поцелует! А Вася сказал:
— Смотри, вон кто-то идёт. Давай попросим, пусть нас сфотографирует.