Малиновый околыш. Глава 11

Лето 1914 года выдалось знойное. Повсеместно установилась засуха, дождя не было с 10 мая. Особенно сильная жара стояла в Гурьеве. Там листья на деревьях стали вянуть, трава погорела. В Илецкой станице пропадали посевы ржи. Сухая погода стала причиной многих пожаров, из которых случившийся в Чижинской станице , пожалуй был самым страшным.

Днём, 19 июня, Чижинский посёлок огласил набат колокола. Жители в панике побежали к дому священника, который был объят пламенем. Тревога ещё больше усилилась, когда сбежавшийся на пожарище народ подсчитал свои ничтожные силы: в посёлке остались одни старые и малые. Казаки были в степи, на покосе. К великому несчастью, в этот день дул сильный ветер и переносил огонь на другие постройки. Через какие – нибудь полчаса огонь охватил уже более десятка дворов и борьба с пожарищем становилась невозможной. Единственный насос, который применяли в пожаротушении, при большом огне стал иметь ничтожно малое значение. Люди от отчаяния не понимали друг друга и в страшной панике забывали даже спасать своё имущество. Отчаянными усилиями и только благодаря переулкам и тому, что ветер стал стихать, дальнейшее развитие пожара удалось остановить. Сгорели двенадцать домов с надворными постройками. Многие жители остались не только без крова, но и без одежды. У них сгорело всё.

В конце первой декады июля подхорунжий Алаторцев был вызван к генералу Острянскому, который временно исполнял должность Наказного Атамана и Командующего войсками Уральской области. Генерал Хабалов, с 11 июня, находился в двухмесячном отпуске и отсутствовал в Уральске.

– Полковник Акутин, в своём донесении, сообщил, что в Чижинской станице был замечен неизвестный аэроплан, – сказал без предисловий Николай Максимович. – На мой запрос из Казани сообщили, что в нашем военном округе не должно быть никаких аэропланов и других воздухоплавательных аппаратов. Поезжайте, подхорунжий, и на месте разберитесь в ситуации.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – ответил Вениамин.

До Каменской станицы Вениамин доехал на поезде, а дальше ему предстояло добираться на подводных лошадях. После двухчасового ожидания подводы у станичного правления, наконец, показался возница. Телега без подстилки и ребер, того и гляди вся развалится, а запряженная в неё кляча была ещё невзрачнее.

– Ну, что казак, доедет ли твоя лошадка до Чижей? – спросил Вениамин возницу.

– Да, доедим, – утвердительно ответил возница – татарин.

После укладки вещей, Вениамин влез в телегу, а возница стеганул клячу и та побежала, но не успели выехать из посёлка, как лошадь начала убавлять прыть, а возница стал стегать её всё чаще и чаще. Отъехали версты три – четыре, а лошадь уже перестала грунить, пошла шагом, заплетаясь ногами.

– Казак, не лучше ли повернуть назад, пока недалеко отъехали? – спросил Вениамин возницу. – Боюсь, не дойдёт твоя лошадёнка до Чижей.

– Но! Но, пошла скотина! – с этими словами возница стал ещё сильнее нахлёстывать бедное животное.

Половина пути была ещё далеко впереди, а лошадь нисколько не ускорила свой ход. Наконец возница и сам убедился, что до Чижей не добраться; он повернул назад, а лошадь, как нарочно, совсем отказывалась идти. К тому же солнце жгло немилосердно. Не доехав до станицы Каменской версты две, возница остановил лошадь.

– Ваш бродь, спи – ка немножко, я пойду тащить другой лошадь, – заявил возница.
Вениамину ничего не оставалось, как согласиться ждать. Возница живо выпряг лошадь, сбросил с неё тут же хомут и поехал верхом. Ждать пришлось не особенно долго, возница приехал на другой лошади, хотя и не совсем сытой, но свежей и большой, живо впряг её, и телега тронулась в путь. Лошадь оказалась довольно ретивой, но не отъехали путники и три версты, как одна оглобля в колышке на оси изломалась и, отпав от оси, вися на тяже, стала бить по ногам лошадь. Та испугалась и понесла так, что возница и пассажир, держась за наклёски (верхний продольный брус) телеги, едва не вылетели из неё. Вдруг телега сильно накренилась на одну сторону, оказалось, что одно переднее колесо скинулось и быстро покатилось в сторону, лошадь пустилась ещё прытче, но ось уже сильно бороздила концом по земле. Наконец, лошадь остановилась, возница и Вениамин живо выпрыгнули из телеги и вцепились в лошадь, а она с испуга вся дрожала и фырчала. Выпрягли лошадь, и возница побежал по следам собирать: где колесо, где чеку и прочие. Собрали всё, кое – как связали оглоблю и доехали до ближайшего посёлка с названием Паника, уже с закатом солнца. Там они заменили оглоблю, и только на следующий день Вениамин смог добраться до Чижинского посёлка, где его уже поджидал станичный атаман.

– Мы, господин подхорунжий, вчерась вас ждали, – проговорил атаман. – Уже и комнату вам приготовили.

– К сожалению, поездка на подводных лошадях, занятие малоприятное, – ответил Вениамин. – Такое ощущение, что в подводники назначают самых никчёмных казаков, у которых подводы ещё хуже самих хозяев.

– Ништо в Каменке не было никого, раз Ахметку Файзуллина послали? – спросил станичный атаман. – Он в отставке по болезни, а годами ещё не вышел, вот его и держат который срок подряд в подводниках.

– Да дело даже не в Файзуллине, а вообще в подводной повинности,  – сказал Вениамин и перевёл разговор на другую тему. – Ладно, господин атаман, Бог с ними, с подводниками, давайте по нашему делу поговорим. Когда видели в вашей станице аэроплан?

– Рано утром, накануне пожара, аэроплан летел от Ермольчева, вдоль речки, по направлению к нашему посёлку. Его видели мельком казаки, косившие сено. Куда потом делся, неизвестно. Другой раз, неделей позже, аэроплан пролетел недалеко от Подтяжинского посёлка. За ним наблюдала Марфа Филиппова, жена тамошнего казака. С её слов, в нём два человека сидели.

– Завтра, с утра, поедем в Подтяжки, – сказал Вениамин. – Надо непременно опросить ещё раз эту казачку. Его превосходительство, генерал Острянский очень обеспокоен появлением неизвестного аэроплана в пределах войсковых земель. Австро – Венгрия того гляди нападёт на Сербию, а там и до большой войны дойдёт. Наш Царь – батюшка братьев – славян в беде не оставит…

Наутро станичный атаман запряг пару резвых лошадей в рессорный тарантас и отправился с подхорунжим Алаторцевым в посёлок Подтяжинский. Степная дорога вилась тонкой ниткой вдоль высохшего русла небольшой речушки, а за оживлённым разговором вёрсты пробегались достаточно быстро. Воздух был пропитан запахом полыни, горький привкус которой ощущался во рту, да дорожная пыль, выбиваемая ногами рысаков, неприятно щекотала в носу.

– Эх прокачу, с ветерком! – смеялся атаман. – Это вам, господин подхорунжий, не в телеге трястись. Тут ход мягкий, с лёгеньким подскрипом…

Добравшись до посёлка, быстро отыскали дом казака Георгия Филиппова, однако составило большого труда разговорить его жену. Хотя, эта семья и считалась единоверческого вероисповедания, но по - прежнему оставалась верна старообрядческим догмам беспоповской секты. Для Марфы аэроплан был антихристом, о котором она не желала не только говорить, но и слышать. Рано утром, казачка отправилась за посёлок нарезать чилижных венников в низине. За этой незатейливой работой она услышала странный шум, который доносился с неба. Подняв голову, Марфа увидела незнакомый ей аппарат, и с криком «Антихрист!» упала на землю. Наконец, на вопрос: «На что был похож аппарат?», женщина испуганно выдавила: «На аргаменную этажерку».

– Марфа Ивановна, а люди были в той этажерке? – спросил Вениамин.

– Было двое, с чёрными головами, на дьяволов из писания похожи, – сказала Марфа. – Я в чилиге притаилась, а они на меня, и во все стороны, глазищами так и зыркают. Я потом ещё долго в чилиге лежала, ни жива ни мёртва. Дома дети малые, а я боюсь с места тронуться, вся дрожу от страха. Вечером мужу поведала, а Георгий меня чуть вожжами не отходил. Блага сосед – урядник, Сашка Дорошин, велел станичному атаману доложить.

Вениамин сразу понял, что аэроплан этот, не иначе, как  двухместный биплан. Более всего под описание подходил «Фарман – IV», который массово выпускался во многих странах по лицензии. Благодаря простой конструкции и неплохим по тем временам лётным данным, этот аэроплан стал эталоном для множества конструкторов, которые строили свои аппараты «типа Фармана».  На головах авиаторов были надеты кожаные шлемы и шоферские очки, защищающие глаза от ветра и пыли. И вертели головами неслучайно, видимо, они облетали посёлок стороною, чтобы не быть замеченными.

– Марфа Ивановна, а куда улетел аэроплан? – спросил Вениамин. 

– Не иначе, в сторону железной дороги, – ответила Марфа. – Вдоль горушек и улетел, пока не скрылся из вида я за ним наблюдала. Хотя, и боязно было, а всё же смотрела вслед, в оба глаза.

Вечером, 15 июля, Вениамин писал отчет в станичном правлении, а в это же время сербской миссией в Петербурге было получено сообщение, что Австрия официально объявила войну Сербии: «Так как королевское сербское правительство не ответило удовлетворительным образом на ноту, переданную ему австровенгерским посланником в Белграде 10 – го (23) июля 1914 года, императорское королевское правительство вынуждено само вступиться на защиту своих прав и интересов и обратиться с этой целью к силе оружия. Австро – Венгрия считает себя с настоящего момента в положении войны с Сербией».

– Как мыслишь, Пётр Фёдорович, чей аэроплан мог летать над вашей станицей? – спросил Вениамин станичного атамана. – Ништо кто из богатеев Новоузенского уезда приобрёл себе дорогую игрушку?

– Кто его знает, господин подхорунжий, – ответил атаман. – За железной дорогой лежит большое хозяйство балаковского купца Мальцева. Полно всего там имеется, но про аэроплан не слыхал. Ништо наш Овчинников купил? У того не только в Сламихине хозяйство большое, но и в Озинках дом имеется, а в мужицкой степи хутор богатый стоит. Раз автомобили в хозяйстве держит, то и аэроплан мог прикупить. С его то деньжищами, ему никакой закон нипочём.

Покончив с делами в Чижинской станице, 17 июля, Вениамин вновь оказался в Каменке. Ещё на подъезде к посёлку он стал свидетелем распространения слуха о мобилизации казаков. У правления, всюду, гудели голоса, послышался плачь женщин.

– Война! Война…

– Как так?

– Не знаем…

– Ври больше, никто России войну не объявлял!

– Зачем врать, матри, летучки уже пошли…

Мимо проскакали казаки с красными флажками, посланные атаманом по всем посёлкам Каменской станицы.

– Ах, батюшки! Как же это так… Хлеб ещё не убрали…

– Что будем делать? Родные мои…

В этой суматохе Вениамин отыскал станичного атамана и попросил объяснить происходящее. Последний не стал ничего говорить, а протянул подхорунжему приказ по войску № 647, подписанный временно исполнявшим должность Наказного Атамана генерал – майором Острянским, из которого следовало: «17 июля сего года Высочайше повелено мобилизовать второочередные и третьеочередные части вверенного мне войска, то есть штаб дивизии с управлением бригады, 4, 5, 6, 7, 8 и 9 полки, первую, вторую и третью запасную сотни, 1 – е, 2 – е и 3 – е отделения конского запаса; для сего призвать чинов запаса казаков и поставить лошадей, повозки и упряж, согласно мобилизационного расписания 1910 года». Не успел Вениамин этот приказ дочитать до конца, как по телеграфу было получено дополнение к нему: «…Высочайше повелено привести армию и флот в военное положение; первым днём мобилизации следует считать 18 июля сего года».

– Это война! – сказал станичный атаман. – Только с кем? Ништо с австрийцем?

Поздно вечером, сидя на перроне станции Шипово в ожидании поезда на Уральск, Вениамин услышал доносившиеся из станицы удалые песни казаков, но между высоких задорных нот удальства проскальзывали лёгкие нотки грусти. А на рассвете, уже из окна вагона, он наблюдал неубранные хлебные поля, сиротливо слушавшие степные песни ветров. И неизвестно, что будет дальше: кто из казаков сложит голову, а кто вернётся со славою на родную сторону, к берегам Урала. А может быть, ещё, буря минует Россию и настанет опять благодатная пора. Может быть, казаки ещё вернутся к полям и всё пойдёт так, как шло до сих пор.  Будущего не разгадать, будущего не узнать, – полно будущее всяких неожиданностей.

В Уральске наблюдалась излишняя суета обывателей. Здесь под мобилизацию подпадала немалая часть иногороднего населения: бывшие солдаты и унтер – офицеры местного гарнизона, оставшиеся в городе после службы. Сильные жары миновали. Теперь господствующее положение в природе заняли ветры. В городе стояла невыносимая пыль, проникающая всюду: в нос, в уши и в рот. В небе появились густые облака, но ожидаемой благодати – дождичка, всё не было и не было.

Вениамин прямо с вокзала поехал в штаб, где намеревался доложить начальнику о результатах командировки, но старший адъютант войскового штаба дал ему понять, что сейчас не до него, идёт подготовка к мобилизации, а генерал Острянский сидит в своём кабинете в ожидании важных новостей из столицы и округа.

– Идите – ка, подхорунжий, сегодня домой, а в понедельник доложите о результатах командировки, – добродушно проговорил войсковой старшина Прикащиков. – В связи с мобилизацией, все офицеры и генералы войска, в том числе и господин Наказной Атаман, отзываются из отпусков. Вас же оставляют при штабе до особого распоряжения…

На следующий день, 19 июля, германский посол передал министру иностранных дел от имени своего правительства объявление войны России. Последовал Высочайший Манифест Его Величества Государя Императора, где с патриотическим пафосом Царь – батюшка восклицал:

«Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри! Да укрепится ещё теснее единение Царя с Его народом! И да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага!
С глубокою верою в правоту Нашего дела и смиренным упованием на Всемогущий Промысел, Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска Наши Божие благословение».

К обеду, 20 июля, в Уральск приехал Евтихий Дураков и сразу завернул к дому Ипатия Ипатиевича. Как только в Сахарновской станице получили телеграмму о мобилизации войска, «старые люди» отправили Евтихия в Лбищенск, где тоже толком ничего не знали о происходящем. Полковник Акутин находился в Уральске, а подъесаул Кожевников только пожимал плечами. В Лбищенске все говорили о загадочной смерти содержателя почтовой станции Литвинова и сказочном, почти невероятном происшествии – о грабеже и убийстве одного скотопромышленника, ехавшего с Калмыковской ярмарки с дочерью. Долго не раздумывая, Евтихий отправил племянника Петра назад в Соколинский, а сам, наняв легкового извозчика, покатил быстрее ветра в Уральск.

– Ништо эта война пострашнее японской будет? – спросила Вера у Евтихия. – Тогда два льготных полка собрали, а нынче всех под ружьё зовут.

– Боюсь, что станет эта война последней для Монархии, – проговорил Евтихий. – После японской, ещё три уральских полка смуту внутри империи усмиряли. А ныне, если всех на германца пошлют, кто будет Царя – батюшку защищать. Некому! Хоть бы, Государь, нашу лейб – сотню от себя далеко не отпускал.

– Да разве Монархия может в одночасье рухнуть? – усомнился Ипатий. – Ведь, триста лет уже стоит!

– Стоит дерево сто лет, стоит двести, стоит триста, а наскочит буря – часу не будет стоять, единого часу, – печально проговорил Евтихий. – Её Величество Государыня Императрица, Александра Фёдоровна, чья у нас? Немецкая кровь в ней течёт. По слухам, к ней неприязненно относятся при Дворе, а тон задаёт её свекровь императрица Мария Фёдоровна, ненавидящая немцев. Против неё настроены многие великие князья и княгини. А тут, война с Германией. Да теперь, благодаря супруге, и на Царя – батюшку начнутся нападки со всех сторон, а если сюда присовокупить революционеров всех мастей, то беды не миновать. Пстрели – те, заразой!

– Евтихий Харитоныч, хотел с тобой посовещаться насчет важного дела, – сказал Вениамин и, пригласив старика в другую комнату, продолжил. – Есть информация, что братья Овчинниковы купили аэроплан и тайно летают на нём между Сламихиным и своими хуторами в Новоузенском уезде. В понедельник собираюсь доложить генералу Острянскому о своих подозрениях.

– Разве в такое время можно тревожить первых конезаводчиков войска? – начал с вопроса Евтихий и, вдруг, как отрезал. – Петра и Автонома не замай! Сам разберусь! Пстрели – те, заразой!

Воскресным вечером, с 9 до 11 часов, в городе состоялась патриотическая манифестация, в которой приняли активное участие старики Евтихий и Ипатий, в сопровождении Вениамина. Собравшаяся на Пушкинском бульваре огромная толпа манифестантов, неся  впереди большой портрет Государя Императора, в сопровождении оркестра местной команды вышла на Михайловскую улицу и с пением народного гимна направилась к зданию войскового штаба.

Боже, Царя храни
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь православный.
Боже, Царя храни!

Пение гимна было выражением всеобщей поддержки нелёгкого решения Государя о вступлении России в войну. Музыка русского народного гимна А. Львова – это возвышенная молитва, проникновенная и смиренная. В самом начале мировой войны, в России на некоторое время произошёл мощный взрыв неподдельного народного патриотизма.

– Да здравствует Сербия! – кричали манифестанты. – Долой  Австро – Венгрию! Долой Германию! Ура!

Навстречу толпе народа из штаба вышел на крыльцо временно исполнявший должность Наказного Атамана генерал – майор Острянский и поздравил всех с войной. В ответ на приветствие раздалось продолжительное: «Ур – а – а!!!»

 – Спаси, Господи, люди твоя…, – пропела тропарь восторженная толпа.

– Господа! Россия оказалась перед нелёгким выбором: смиренно наблюдать как убивают наших братьев славян или встать грудью на их защиту! – почти кричал генерал Острянский. – Государь Император принял решение за всех нас, памятуя какие тяжелые испытания наше отечество пережило со славою во время прежних войн! Однако никто не ожидал, что войну России объявит, ещё вчера казавшаяся дружественной соседской державой, Германия! Уверен, что и теперь, как и прежде, во времена тяжелых испытаний, русский народ поддержит доблесть своих предков и сумеет постоять за своего Царя и дорогую родину!

Во время речи пропели вечную память Царю Миротворцу Александру III.

Окончив речь, генерал Острянский принял участие в шествие, которое с усиливающимся выражением патриотических чувств и с пением: «Боже, Царя храни!», «Славься, славься!», «Коль славен!...» направилось на городской бульвар к памятнику Наследника Николая Александровича. Здесь вперёд вышел Ипатий Ипатиевич и, обратившись к толпе, попросил слово молвить.

– Говори, Ипатий! – закричал Евтихий Дураков, которого поддержала гулом одобрения, восторженная толпа народа. – Молви! Толкуй!

– Братцы! – прокричал Ипатий и, подняв вверх руку, прося внимания, продолжил. – Хочу просить Его Превосходительство, уважаемого всеми Николая Максимовича, от всего общества направить Его Величеству Государю Императору телеграмму с выражением наших верноподданнических  чувств!

– Просим! Ура!  Ура! Ура! – загудела толпа.

С бульвара при шумных овациях шествие направилось к триумфальной арке. Несмотря на поздний час, множество женщин и детей с чувством живого энтузиазма принимали участие в манифестации до конца.

– Эх, дядяка, послушал тебя, а надо было Веру с Клёпой взять с собою, – с укоризной проговорил Вениамин. – Вон сколько народу с детьми пришло.

– Слава Богу, что без давки обошлось, а то пришлось бы тебе нас, стариков, вперёд ногами выносить из толпы, – сказал Евтихий Вениамину. – На Ходынке тоже за здравие начинали, а закончили за упокой…

В понедельник подхорунжий Алаторцев доложил генералу Острянскому о результатах поездки в Чижинскую станицу. Он не стал скрывать, что аэроплан действительно пролетал, но чей был аппарат точно установить не удалось. В связи с начавшейся войной, подхорунжий выдвинул версию, что аэроплан могли собрать в Баронске – центре крупной немецкой колонии в Заволжье. В городе был порт и две мастерские по сборке сельскохозяйственных машин.

– Ваше превосходительство, детали могли привезти по Волге, а собирали аппарат «типа Фармана» уже на месте, – сказал в заключение Вениамин. – Не секрет, что во многих армиях с аэропланов ведут разведку местности.

– Хорошо, подхорунжий, я доложу ваши подозрения в Казань, – довольный ответом подчиненного, генерал Острянский добавил, немного погодя. – Слава Богу, что в вашем докладе нет упоминания нефтепромышленников, а то нам с ними тягаться не с руки.   

Не прошло и недели, как Австро – Венгрия также объявила войну России. На западной границе Российской империи начались кровавые стычки с врагом, а в Уральском казачьем войске полным ходом шла мобилизация. Из отпусков к службе возвратились все офицеры, получившие назначения в льготные полки. Так, Атамана 2 – го военного отдела полковника В. И. Акутина назначили командующим 4 – м Уральским казачьим полком, а временное исполнение должности Атамана 2 – го отдела было возложено на старшего адъютанта управления подъесаула Кожевникова. Прибывший в Уральск генерал Хабалов первым делом подписал заготовленное официальное объявление, которое тут же опубликовали в газете «Уральские войсковые ведомости»:

«Главноначальствующий Уральской области объявляет для всеобщего сведения, что в районе Казанского военного округа, по сообщению Окружного Штаба, очевидно, есть летательные аппараты, так как неоднократно ночью замечались полёты в районе заводов и реже освещались города прожектором.
Для обнаружения аэропланов военным начальством приняты меры, заключающиеся в том, что при появлении аппаратов приказано стрелять в них, а при спуске летчиков арестовывать их.
Генерал – лейтенант Хабалов».

30 июля, в день рождения Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Алексея Николаевича в Михаило – Архангельском соборе состоялся церковный парад. Около 11 часов утра, после литургии в храме, на старинной соборной площади, где были построены строевые команды от всех мобилизуемых уральских полков, протоиереем Быстролетовым в сослужении многочисленного духовенства всех прочих градских церквей совершено молебствие о даровании победы русскому воинству, по окончании которого совершен чин окропления святой водой.

– Да здравствует Его Величество Государь Император! – выкрикивал Наказной Атаман Уральского казачьего войска генерал – лейтенант Хабалов. 

– Ура – а! – громко и продолжительно скандировали казаки.

– Да здравствует Его Высочество Наследник Цесаревич!

– Ура – а!

– Да здравствует славное победоносное русское воинство!

– Ура – а!!!

В заключении торжества казаки каждого полка отдельными взводами под звуки войскового оркестра церемониальным маршем направились вдоль Михайловской улицы. Генерал Хабалов, принимая парад, благодарил проходившие команды. На параде присутствовал и вновь назначенный начальник дивизии генерал Кауфман. Парадом командовал командир 5 – го  Уральского полка полковник Скворкин. Стечение народа было громадное. Большая улица на несколько колонков запружена была плотной массой людей и экипажей. В этой толкучке случайно встретились Евтихий Дураков и Автоном Овчинников. Вскоре к их беседе присоединился Пётр Овчинников, а уже через несколько минут братья обнимались с Евтихием на прощание и пожимали ему руку.

В начале августа войсковая газета оповестила своих читателей: «Мы слышали, что известный в войске коневод Автоном Яковлевич Овчинников раздал безвозмездно казакам Сламихинской станицы, призванным в мобилизуемые полки, более сотни лошадей своего завода».

К середине августа все мобилизованные уральские полки были отправлены по железной дороге на театр военных действий. Большинство из них попало на австрийский фронт и почти сразу же вступили в боестолкновения с неприятелем. Как ни просился подхорунжий Алаторцев на фронт, ему было отказано. Казачий отдел Главного штаба предписал ему находится в Уральске при войсковом штабе до особого распоряжения. Подполковник Малиновский сообщил по телеграфу, что в связи с началом военных действий выпускники особых курсов будут произведены в первый офицерский чин – прапорщика.

– Ты, племяш, угомонись немного, – поучал Ипатий Ипатиевич, – не один же возле жены остался. Придёт время, навоюешься ещё.

В пятницу, 22 августа, в Александро – Невском соборе в присутствии главного начальства, чинов военного и гражданского ведомств, нижних чинов запасных и ополченческих казачьих сотен, местной команды и массы публики было отслужено благодарственное молебствие по случаю дарования побед на австрийском фронте вообще и взятии городов Львова и Галича. По окончании молебна Наказной Атаман, поздравив войска с радостною вестью о победоносном движении доблестной русской армии, провозгласил «Ура!» в честь её Державного Вождя Государя Императора.

– Ура! Ура! Ура – а!!! – восторженно ответили войска и публика.

– Братцы, казаки! – громко прокричал генерал Хабалов. – Гладя на доблесть и мужество сражающихся товарищей, убеждён, что вы последуете их примеру, если придётся встретиться с неприятелем!

– Постараемся, Ваше Превосходительство! – дружно ответили казаки, после чего были распущены.

Несмотря на военные действия на фронте, войско жило обыденной жизнью. В головах оставшихся дома казаков были думы об урожае и предстоящей осенней плавне, которую Войсковое Хозяйственное Правление назначило на 9 сентября. А ещё болтали, что вместо призванных и взятых на войну рабочих – запасных солдат к нефтяным приискам стали стекаться  киргизы из соседних аулов, которые не подлежат воинской повинности. Эти слухи особенно сильно тревожили головы гурьевских скотопромышленников, нанимавших тамошних киргизов пастухами.