Гибель дивизии 34

                РОМАН-ХРОНИКА

                Автор Анатолий Гордиенко

  Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Продолжение 33
Продолжение 32 http://www.proza.ru/2020/01/20/586

                «...мы уже не в состоянии даже мёртвых хоронить»

                «18 февраля 1940 года.

  Я часто думаю о Разумове. Он да Паша Гультяй — моя опора. Мне всё нравится в Алексее: высокий, стройный, подтянутый, всегда выбрит, всегда у него, в отличие от нас, политотдельцев, свежий подворотничок на габардиновой чистой гимнастёрке, сапоги начищены и в мороз, и в слякоть. Это-то зачем, спрашиваю я себя. То ли он хочет быть примером для нашей полугражданской публики, для других бойцов и командиров, приходящих в штаб, или это у него от рождения? Говорит он неторопливо, как бы с оглядкой, дабы не сказать лишнее. Речь правильная, слова не штампованные, не затёртые. И весь он не зашоренный, как другие. Может, это придёт к нему со временем, и станет он «стальным» комиссаром с невидящим прямым взглядом. Алексей хорошо подкован в марксистских науках, пожалуй, лучше меня, хотя у меня высшее образование.

  Ловлю себя на том, что иногда в наших разговорах я вставляю что-то такое, чего он не знает, вворачиваю словечки то немецкие, то наши журналистские мудрёные. Алексей опускает глаза и молчит. Много раз он говорил мне, что вот кончится война, и он обязательно попросится на учёбу. Последние дни видимся редко. Меня перестали вызывать в штаб, а сам я не напрашиваюсь, взяв на вооружение солдатскую мудрость – подальше от начальства, поближе к кухне. Правда, кухни давно нет, и начальства тоже как бы нет. Не нужен я им стал. Да и о чём писать? О наших страданиях, о том, что не в состоянии даже мёртвых похоронить? Вот это последнее и не даёт мне покоя. Я проигрываю в мыслях биографии павших, думаю о том, кто и где их ждёт и уже никогда не дождётся.

  У Алексея есть редкий дар: он умеет слушать, умеет сопереживать. И это понимают многие. К нему тянутся люди! Досадно сознавать, но я этому завидую. Когда ни придёшь, у него кто-то сидит: простой боец или Ваня, взводный, или замполит роты. Он их слушает, не торопясь спрашивает, снова слушает. Его тёмные бархатистые глаза излучают тепло. Часто заступается за провинившихся, и я знаю, что Кондрашов идёт ему навстречу; при всей своей показной твердолобости иногда комдив, скрипя зубами, отменяет своё решение, ибо так настаивает его правая рука – начальник политотдела Разумов. Алексей умело выступает перед строем, перед большим собранием людей. Недавно собрали комсоргов. Созывал их Самознаев, он же и открывал собрание, пытался говорить под Разумова, но получилось смешно.

  А вот Алексей Николаевич нашёл нужные слова, и помертвевшие глаза комсоргов ожили, ребята разогнули спины. Я чуток припоздал, и руки мои так замёрзли, что я отказался от повседневной привычки стенографировать, думал, что запомню речь Алексея, но сейчас мозг мой так изнемог от голода, что всё плывет в голове.
Разумов говорил ярко и убедительно, не потерял верную тональность, и мне стало казаться, будто он не голодает, а только что пообедал в столовой, как встарь: щи, каша и на заглотку, напоследок – компот. Некоторые говорят, что у них, в штабе, есть своя заначка, свой «ДП»(дополнительный паёк). Вот в это мне никак не хочется верить. Да и заметил бы я, глаз-то у меня шустрый. Ну, может, чуть получше у них питание, чем у всех нас, грешных. Вместо нашего одного сухаря в день им положено два. Разумов ведь первый завёл разговор – отдавать часть пайка раненым в медсанбат. И отдаёт!

  На ловца и зверь бежит. Вчера с утра писал эти строки от нечего делать, точнее, чтобы заглушить голод, а вечером пришёл к нам в землянку Разумов. Его охрана: шофёр без машины Якушев, давний его соратник, и мой ординарец Жора, которого я уже давно пристроил в комендантский взвод.
– Давненько не брал я в руки шашек, – начал было я словами из «Мёртвых душ», здороваясь, но Алексей меня не понял. Ну, не читал, грех-то какой, подумаешь.
Угощать начальство было нечем. Смирнов натоптал в котелки снега, вскипятили общественный чайник. Разумов выложил три сухаря. На двенадцать ртов не гycтo, но и за это спасибо, товарищ начальник политотдела.
Разговор шел дружеский, без чинопочитаний. Алексей упомянул о тревожных шифровках, которые они шлют в штаб армии, о том, что остатки дивизии заняли последнюю линию обороны и что наступают последние дни сидения, помощь придёт совсем скоро.

  Разумов попросил нас идти к бойцам, вести беседы, устроить вместе с парторгами и комсоргами собрания с повесткой дня «Последняя линия обороны. Роль коммунистов и комсомольцев в укреплении воинской дисциплины». Потом он долго сидел с Рыбаковым под лампой, листали какие-то бумаги, что-то писали. Мы тактично отошли к печке, и по просьбе публики я читал стихи Джека Алтаузена, молодого поэта, воевавшего на гражданской. Мы зелёными первокурсниками бубнили его стихи в институтских коридорах. Алтаузен, на мой взгляд, посильнее Светлова, и по популярности бодро наступает на пятки носатому Михаилу.

«Уходят дни,
Как вдаль рыбацкий парус.
Кривой комбриг,
Мы ждём команд твоих.
Налей мне щей,
Кудрявый каптенармус,
Полкотелка
Довольно на двоих.

Два года мы
С тобой не мылись в бане,
Заели вши,
И надоело мне
Ногтями
Щёлкать их на барабане
И до крови
Царапать по спине».

   Продолжение в следующей публикации.