22 июня, ровно в 4 часа Ч. I

22 июня, ровно в 4 часа…Ч.I

У Василия Елисеевича Проценко незавидная судьба. Первую часть его письма читатель найдет в «Финском дневнике» в главе «Хроника 42 и 53 ДБАП с 15.01 по 29.01.40 г.».

Честно скажу, упомянутые в нем персоналии, когда я с этими письмами знакомился, ни о чем мне тогда не говорили. Я по сути, тогда «рос» параллельно с читающими мои посты в Живом Журнале, ну, может быть, чуть впереди, поскольку сначала сам читал, затем давал читать другим. И к тому же имею возможность связывать события из писем и архивных документов между собой и намеренно складывать из этих «пазлов» некоторую «картину».  И на самом деле, как все оказалось взаимосвязанным, хотя бы упоминание о комэске Щелкунове: «…Василию Ивановичу Щелкунову я перегнал из Воронежа эталонный ДБ-3, как самому уважаемому комэску…». Да, это тот Щелкунов, что в августе 41-го, бомбил Берлин, о чем речь будет впереди.

Это одно из тех писем, которыми поделился со мной историк Сергиенко. Мелкий убористый почерк, порой без помощи лупы и прочитать невозможно. Но, что странно, почерк потом становится родным, к нему привыкаешь. И думаешь порой, а не прибегнуть ли к графологии, чтобы узнать нечто большее, что кроется за обычным содержанием написанного?

Обычные факты того времени… но! Это говорит человек, прошедший земной Ад, он дорожит всем тем, что было до Ада. Он остался человеком и после Ада.

В воспоминаниях есть ряд неточностей сугубо исторического порядка, да и Бог с ними. Я о них знаю, кому интересно, тот так же все приведет в порядок. Но это не главное…

«После окончания Финской прилетели в Воронеж с промежуточной посадкой в Монино.  В Воронеже, получив по 10 дней отпуска, разъехались по домам, а дня через три всех вызвали назад перелетать в Кировабад. Числа 22 апреля 40 г. вылетели с Воронежа. Сели в Ростове. Переночевали и перелетели в Насосную, что возле Баку. При взлете старший лейтенант Ябриков отклонился с бетонки и поставил самолет на нос. Самолет сгорел, но экипаж остался жив. Переночевали в Насосной, и 24 апреля 40 г. перелетели в Кировабад.  Сели на аэродроме №4, что западнее города у железки Тбилиси – Баку.

Началось освоение ДБ-3 в условиях жары.

1 мая 40 г. прошли парадом над Тбилиси.

В 40 году в Закавказье прибыло много войск, в т.ч. и авиация. В Насосной базировались истребители, Кюрдамире – СБ и ДБ, в Евлахе – ДБ полка Тупикова. В Кировабаде – наш 42-й ДБАП. В Вазиани – ДБ-3. В общем, вся долина от Баку до Батуми была занята в основном бомбардировочной авиацией. В горах ближе к границе расположились истребители.

Началась усиленная подготовка и освоение ночи, гор, моря, начиная с одиночных полетов и кончая эскадрильей.

Что дала Финская?

Утвердила, что ДБистам надо готовиться воевать особо тщательно с расчетом на настоящего противника, т.е. сильного, а именно:

      1.      Уметь летать при любых условиях погоды на полный радиус действия одиночно, звеном, эскадрильей.
      2.      Уметь бомбить с малых и больших высот точно с наименьшим временем нахождения над целью, внезапно с маневра.
      3.      Отличную слетанность звена и эскадрильи до группового взлета и посадки.
      4.      При выполнении тактических задач иметь прикрытие истребителей, как следовательно отработка с ними взаимодействия.
      5.      Снайперское мастерство стрелков из «шкаса»  (штурмана, радиста, стрелка).
      6.      Умение быстрой подготовки к вылету самолетов. Постоянная боеготовность самолетов.
      7.      Необходимость иметь самолеты пикировщиков и разведчиков у себя. (Малоразмерные цели площадным бомбометанием группой не поражаются – мосты, зенитки и др.) Я не говорю о работе штаба, политобеспечении и материальной базе.

Каждому летчику, штурману, радисту надо было готовиться так, чтобы быть мастером боя на ДБ, а для этого необходимо летать, летать и летать, что, к сожалению, ограничивалось нехваткой горючего и другими нормами. Надо было себя, т.е. экипаж готовить и психологически. Быть готовым к различным внезапностям, неизбежно возникающим в боевом применении. И тот, кто это осознал, делал все возможное, чтобы стать мастером.
Пикировали, петляли, спиралили, заходили на бреющем и испытывали другие действия, недозволенные Кулпом (курсом учебно-летной подготовки) для ДБ. Одновременно, конечно, выполняли то, что было по программе. И представьте себе, те, кто тренировал себя вне программы, скрытно вне глаз начальства, но трезво и обдуманно без хулиганства, тот имел успех и преимущество, когда началась настоящая война.
      
Где-то в июне в Тбилиси М.И. Калинин вручал награды 42-му ДБАП и 6 ДБАП. Многие были награждены.
      
В Кировабаде я был назначен командиром звена и повышен в звании, став  лейтенантом. И в начале 1941 года был назначен заместителем комэска к Цветкову Б.М.. Моим штурманом теперь был Иван Иванович Чернышенко, он же парторг эскадрильи. Моими летчиками стали Поветкин В. и Костя Казаков.  Эскадрилья Цветкова Б.М. была особенной от других. Все были молоды и из тех, кто готовился воевать вне программы. Цветков фактически знал об этом, но формально он этого не ведал. Такие летчики как Маркин А., Средницкий М., Кобенко В., Орлов А., Казаков К., Поветкин В.  все комсомольцы, молоды, инициативны и дружны между собой. И мне, как помощнику комэски было легко с ними.
      
Вообще Борис Михайлович умел воспитывать и товарищество, а это очень важное, и мастерство.  Хорошим ему помощником в этом был комиссар Я.А. Вдовин. Он не из летного состава. На Финской он был, кажется, артиллеристом. Дельный товарищ был и его, хотя он не летал, все уважали. Это очень важно для комиссара.
      
Техсостав то же подобрался – коллектив молодых техников, инициативных и дружных. Эскадрилья Цветкова была лучшей в полку – комсомольская.  Цветков, штурманы и техники звеньев, инженер АЭ – были членами партии. К моему стыду фамилии техников помню очень немногих: Куртиков Е., Насекин, Авращенко - их не забыл. Но многих лица помню, а фамилии нет.
      
В Кировабаде научились летать ночью. Участвовали в учебах с Каспийским и Черноморским флотами.

Ходили по эскадрильно на полный радиус действия, с ночным бомбометанием по чужим полигонам: Ростов – Махачкала – Красноводск - граница Ирана, Турции по берегу Черного моря, район большого и малого хребтов Кавказа. Вот граница полетов, все Закавказье с высотой до 8 тысяч метров со стрельбой и бомбометанием.
      
Штаб полка находился в здании мединститута, только выстроенного, в центре города.  Жили на частных квартирах, частично в военном городке гарнизона. Столовая и общежитие охранной службы были при штабе. Здесь же и были классы для занятий. Летать было интересно, т.к. были более сложные условия: горы, частые туманы, дожди и жара.  Свободное время уделяли туризму.
      
Вначале 41-го майор Аверьянов был смещен за недостаточную безопасность полетов и боевую подготовку. Надо сказать, он, как командир, авторитетом у летчиков не пользовался. Личного примера в мастерстве летать не имел. Это главное.  Был груб с летчиками. Сам тактически не далек. Водить строй полка и на Финской и в мирное время не умел.  После его снятия, мне как инструктору ночной подготовки, случайно пришлось проверить его технику пилотирования. Была оценка «2». В авиации, видимо, сказывается объективность. Куда потом делся Аверьянов, не знаю.
   
Полк принял майор Грабор.  Человек достойный уважения.  Очень быстро заимел авторитет. Сам хорошо летал с девизом «Летать и летать!» Общителен, строг и справедлив.  Помнится, такой случай.  В начале года приказом Наркома Тимошенко авиация перешла в подчинение общевойсковых командиров. К нам с проверкой прибыл начальник гарнизона войск Кировабада, какой-то генерал кавалерии. На аэродроме был выстроен полк по экипажно. Представляете картину? В строю экипажи стоят все поочередно: летчик, штурман, радист, стрелок, техник, механик, моторист и т.д. Ни ранжира, ни званий, какая-то гребенка из строя. Генерал возмутился, потребовал построить всех по ранжиру – час подбирались по росту. Смех, шутки.
      
Генерал распустил строй. Начал проверять самолеты. Достал из мундира белый платочек и сунул руку в ребра цилиндров, а там касторовое масло. Он другим платочком протер свою лошадь, он чист. В приказе наркома Тимошенко было сказано: «Летчик должен любить свой самолет так, как кавалерист лошадь». Вы извините меня, я не высмеиваю Тимошенко, нет. Но Вам, как историку – это факт чистейшей правды. Летчики – это оптимисты и юмористы и некоторые почти официально просили выдать им шпоры и сабли. В общем, веселое было время! Видать столкнулось старое с новым и новое победило.
Приказ был отменен, вернее его не выполнили. Тот же генерал запретил нам полеты на 10 дней, приказав заняться чисткой самолетов.  Майор Грабор один день дал на чистку самолетов, и начали летать. Видимо получил неприятности, но самолеты не привяжешь – небо было наше, а ни конница, ни клинки его не изрубили.
      
Майор Грабор в первые дни после 22.06.41 г. при взлете с Бакинского аэродрома разбился. Кто-то перепутал трос триммера.  С ним погибли капитан Духонин, штурман полка, капитан полковой футбольной команды.

Полк принял майор Артанов. До начала войны в Кировабаде мы подготовились к большой войне, я бы сказал, не плохо. Днем, ночью, в сложных условиях, на разных высотах, с применение боевого оружия летать умели, и воевать были готовы.
Особых случаев, кроме потери 2-х экипажей  при ночных полетах и то по вине Аверьянова, не имели, за что его и сняли.
В конце мая 41-го у меня лично был один интересный полет. По письменному приказу комполка с указанием маршрута и высоты полета 7 тысяч метров с представительным майором в малиновых петлицах прошли через Стамбул, Бурса, Анкара, Малатья, оз. Ван, оз. Урмия,  Тегеран, Баку, Кировабад. С фотографированием АФА-13 по команде майора. На случай непредвиденного приказывалось самолет взорвать и живыми в руки не сдаваться. Все обошлось хорошо. Взлетели, прошли, сели. Товарищи знали, что летал в Тбилиси. Экипаж получил по 1000 рублей.

Где-то в марте-апреле начали изучать самолеты Як, Лаг, Миг, Пе-2 и Германию, как возможного противника. Турцию и Иран знали хорошо.  О войне с Германией каких-либо официальных предположений не было. Возвращающиеся с отпусков товарищи рассказывали о сосредоточении войск наших и немецких на западных границах. Готовились к применению подвесных химических рассеивателей (газовым атакам), не помню, как они назывались. Знаю, что их подвешивали по 3 штуки с водой и на полигонах открывали с последующим их сбросом.
      
В полку было 5 АЭ боевого расчета и 3-4 АЭ учебного порядка. Вот коротко за Финскую и по Кировабаду до 22 июня 1941 г.

*****

Положим живот на престол Отечества!
------------------------------------
      
Во многих письмах упоминается встреча ветеранов 36-ой и 48-ой ад ДД в мае 1972 года в Быхове. Вот и летчик Василий Проценко поделился своими впечатлениями об этом событии. Сделал он это прелюдией к продолжению своих воспоминаний о начале войны.  Наконец, дошли руки до его воспоминаний о памятной дате 22 июня 41 года и что было потом.
      
Как всегда, возникли вопросы, на которые, увы, от автора этих писем уже не получить, но некоторый документальный шлейф все же присутствует, чем я и готов поделиться. Но об этом в послесловии, а сейчас слово Василию Проценко:
 
«…10 мая разъехались по домам… всего было 97 человек, из них 9 летчиков, около 20 штурманов, остальные из техсостава. Из первого состава 41-42 годов нас было 9 человек, в том числе моих 5 техников. Из летчиков - Чеботаев Г.И. и я.
      
За столько лет, пожалуй, не только я, но и все, кто присутствовал на встрече, эти дни мы жили всем тем, что было с нами в 41-42 годах. Все мы были теми людьми и в разговорах, и в действиях, и даже духовно. И это очень дорого.
      
Вот они мои техники, кем были и кем стали:
      
Исаков Виктор – радиотехник, а теперь инженер-полковник, радиоконструктор;
Топунов Яша – младший техник-приборист,  а ныне инженер-подполковник;
Куртик Севка – техник самолета, а сейчас инженер-теплотехник;
Михальченко Борис – техник самолета, а сейчас доцент, кандидат геологических наук;
Чарковский Анатолий – техник самолета, а ныне инженер – механик автообъединения.
      
И на встрече они не были этакими напыщенными тузами, нет, на встрече они были теми, какими я их помню в 41-42 годах. И мне очень приятно и даже немного не по себе, что они меня благодарили, что в их жизни осталось немного и моего – фантазии, оптимизма и воли. Спасибо им. Они оказались достойными глубокого уважения людьми. Время и чины их не испортили.
      
Для меня, участь которого швырнула в бездну, это очень и очень дорого, и кажется мне, что после того, как я с ними побыл вместе, с меня спала часть той тяжести, давившей на протяжении 30 лет. Буду откровенным, мне кажется, что я помолодел, и мне как-то и свет стал шире, и света стало больше. Великая эта сила - дружба.
      
Очень жалко, что полковник Чеботаев Г.И., будучи на встрече бодрым и здоровым, в августе сего года приказал нам всем долго жить. Нет его больше. Паралич сердца. И вот фактически из летчиков основателей 42-го и 455-го ДБАП остались Бирюков С.К. и, кажется, я. Правда вот еще где-то Орлов В.К. – комиссар-летчик, Уржунцев – летчик, но тот в начале войны был в 42-ом авиаполку. Время – наш строгий судья и неумолимо в бытии живых. Характерной и волнующей чертой нынешнего 455-го это то, что он принадлежит теперь Балтийскому флоту.

Мне представилось, что в нынешнем 455-ом очень умно сочетаются авиационная свобода и демократия 455-го периода 41-42 годов. И морская воспитанность офицеров 70-х годов. Сочетание таких качеств мне представляется эталоном армейской этики, убежденности, чистоты помыслов и совести, гражданственности в отношении своего долга перед отечеством.  Восхищен и город ими.
      
Буду откровенным. Я ожидал совсем другого, что будет проявлено строевыми летчиками к нам летчикам 40-х годов определенного рода превосходство, этакое плохо скрываемое пренебрежение. Ничего подобного! Все было наоборот!
Они просто не могли понять, как это мы могли при таких средствах техобеспечения наведения и связи и прочее, воевать и победить! Чувствовалось, что они убеждены, как профессионалы, о наших каких-то особых качествах, как летчиков, которых, по их мнению, у них нет. Поняв это, вначале я приписал это к их скромности и гостеприимству, но на торжественном обеде, когда было достаточно принято горячительных напитков, убедился, что это их искреннее чувство и понимание нас летчиков 40-х годов. И это полезно, пусть больше ищут в себе нужных качеств.
      
Мне приятно и радостно сознавать, что у них воспитанно уважение к бою, их пытливость к этому торжественному акту встречи с противником, стремление решать совместными действиями, кому жить, а кому сгореть. И я так понял, что они духовно и мастерски готовы принять на себя инициативу и деятельность по загону противника в землю, а самим оставаться живыми и возвращаться домой с победой. Вот таково мое впечатление о встречи.
      
По прибытию домой рассказал о встрече и своих впечатлениях коллективу. Переписываюсь с друзьями. Летние работы свернулись, но предстоит еще много сделать по подготовке к следующему сезону. Мое хобби пчелы. Правда,  в нашей местности условий для этого мало, но для себя хватает, да и нашел это занятия больше для интереса и поддержания здоровья.
      
Но вернемся к основным вопросам. К истории. Мне кажется, я в последний раз закончил прибытием в Кировабад и бытием в нем до 22 июня 1941 года. Начну, а верней продолжу, с 22 июня.
      
На этот день мы 42–ой ДБАП базировались на четвертом аэродроме Кировабада в составе пяти  эскадрилий, в  каждой из них было по 9 экипажей, готовых выполнять дальние полеты ночью. Почти все экипажи прошли курсы подготовки первого или второго года. Командиром полка на 22 июня 41 года был майор Грабор. Сам он был года с 1914 или 12, молод, красив, отлично эрудирован на то время, хороший летчик и толковый командир и как тактик, и как воспитатель подчиненных. Он значительно превосходил своего предшественника майора Аверьянова. Вообще он за короткое время в полку стал его душой. Но его участи не позавидуешь.
      
В первые дни войны он был вызван к командующему округа на совещание в город Баку и при возвращении в свою часть на взлете с Бакинского аэродрома он разбился. Взлетал с перепутанным триммером руля высоты. С ним сгорел и штурман полка капитан Духонин. Нам крепко не повезло.
      
Комэсками на 22 июня 1941 года были: майор Плескачев, капитан Бабенко, капитан Бирюков С.К., капитан Цветков Б.М., майор Чеботаев Г.И., капитан Тимофеев. Комиссаром полка был батальонный комиссар Смирнов.

События в полку в субботу накануне начала войны и в первое ее воскресенье в моей памяти остались таковыми. Числа 15 июня Борис Михайлович Цветков уехал в отпуск лечиться в Крым. Вторая эскадрилья была в составе: помощник комэска по летной части я – лейтенант Проценко В.Е., помощник комэска по строевой и хозяйственной части старший лейтенант Орлов Александр, командир звена лейтенант Кобенко Владимир, командир звена лейтенант Маркин Александр. Летчики: мои - младший лейтенант Козаков Константин Иванович, младший лейтенант Поветкин Василий; у Кобенко – лейтенант Средницкий Миша, лейтенант Соколов Костя; у Маркина - младший лейтенант  Михолап, старший лейтенант  Федоров; у Цветкова кроме Орлова А.  был еще младший лейтенант  Солухин Евгений.
    
21 июня заканчивая рабочий субботний день, в 14-00 я подписал товарищам срочной службы увольнительные и, приняв к сведению, где кто будет завтра, пошел домой заниматься подготовкой летного дня на вторник. Обычно понедельник был день материальной части. Ночь прошла в полном спокойствии.
      
22 июня 1941 года встал рано в 6-00, решил пойти в город и, наконец, подыскать квартиру, чтобы вызвать жену. Так уж вышло, что не смог за весну найти, чтобы понравилась. Предупредив посыльного, где я буду, отправился на поиск.
      
До 9-00 нашел 3 квартиры, одна другой лучше. День начинался удачно и был прекрасен. В субботу после обеда лил дождь, а утро чистое-чистое.  Люди в воскресенье гуляли на улицах. На радостях я зашел в любимую чайхану позавтракать, взял бутылку вина. Обратил внимание, и это было необычно -  чайхана была занята молодыми немцами.
Рядом с Кировабадом были еще старые немецкие колонии: Баян, Аджикенд. Вот они, эти молодые колонисты и веселились. В обычные дни, да и ранее, я их там не замечал. Один из них подошел ко мне с бутылкой коньяка, представился и предложил выпить «за успех».  Я извинился и сказал, что не могу разделить его настроение, так как в чайхане не знакомлюсь, и не знаю, какого он желает успеха. Ну и чтобы он отстал, налил себе своего стакан и выпил, но сделал все предельно корректно, и ему ничего не оставалось делать, как удалиться под общий шум и чей-то тост. Говорили они на немецком.
      
В это время зашел мой связной, и что меня поразило, в зале сразу воцарилась тишина.  Шепотом связной сказал мне – срочно к командиру полка. Ответил, что сейчас иду, продолжил завтрак. Заметил, что все внимание было приковано на мне. Постепенно прерванные разговоры возобновились, но чутьем понял, что они обо мне и что-то здесь неладно. Спокойно вышел и через 7-10 минут был в штабе. Время было, как помню, 10-47.
      
В кабинете комполка находились Бабенко, Чеботаев, Бирюков, Плескачев, помощник комполка и начальник штаба. Помощник комполка потребовал список экипажей на боевой вылет. Он был при мне. Я спросил, в чем дело? Ответили, что что-то неладно, комполка на проводе с командующим, вот ждем. В это время внезапно и резко вбежал с перепуганным лицом начхим полка майор Шенкер, еврей, со словами – война, немцы бомбят Москву, Севастополь, Киев, Львов, что же делать?
      
Все замолкли, наступила тишина, и майор Чеботаев ее нарушил:
      
- Ну и что? Все нормально. Это наш хлеб. Жалко, что клинками не изрубишь танки. Придется нам восполнять то, что не сделает кавалерия.
      
На встрече, что состоялась в мае 72-го в Быхове, я ему напомнил об этом. Он посмотрел на меня и сказал:
      
-  А я думал, что только я это помню. Молодец. Благодарю за память.
 
И в это время зашел комполка Грабор. Спокойный, но озадаченный. Зачитал ленту. Приказал быть во второй готовности. К 12-00 всем на аэродром. И началась штабная беготня. В общем, мы, комэски, прибыли на аэродром первыми и к 14-00 в основном летным составом, техсоставом срочной службы и  радистами подготовили машины  к боевому вылету. Техсостав уже прибыл вечером и ночью. Они были на отдыхе в горах.
      
Не имея целей вылета, к утру рассредоточили машины. По самолетным радиостанциям из немецких сводок примерно знали, что было содеяно в первый день. Учитывая сводку немцев, выступление Молотова и прикинув оптимистично фактические возможности, предопределили, что немцы будут задержаны по линии Днепра, и нам, видимо, придется быть здесь для удержания южных позиций.
      
Настроение летчиков, штурманов было, я бы сказал, приподнятое, боевое. У нас был адъютантом АЭ капитан Кочергин Никита. Фигурой напоминал боцмана парусного флота. Так он так сказал: - Положим живот на престол Отечества!   

Ну, все так и действовали. Ведь мы были молоды и, откровенно говоря, нам даже хотелось воевать. И те, кто был на Финской, им очень понравилась работа – летать без этой нудной подготовки на земле. Надо сказать, и то, что сразу почувствовалось, кто на что готов. К сильным летчикам и техникам, штурманам и радистам, сильным в летном мастерстве потянулись все те, кто знал, что слаб, хотя до этого и  не показывал.
      
Комэски начали переделывать свои боевые расчеты, и все жадно набросились на вторую эскадрилью, где не было комэска, а был только его зам, какой-то лейтенант. Надо было им усилить свои АЭ за счет АЭ Цветкова, пока его не было. Разгадав их замысел и посовещавшись со своим штурманом Чернышенко И. парторгом АЭ, и комиссаром Вдовиным Я.А., решили дать бой и стоять на смерть, положив животы свои на престол родной эскадрильи.  На приказ комполка передать  в другие АЭ Маркина, Средницкого, Соколова, Федорова я ответил:
    
 - Дайте приказ о моем снятии с должности заместителя командира эскадрильи, а потом делайте с ней что хотите. Пока не прибудет Цветков, ни одного человека, ни одного винтика я никому не отдам. Мы с Цветковым готовили эскадрилью воевать, и прошу приказ на боевой вылет, все другие приказы по реорганизации эскадрильи не выполню. Штурвал и эскадрилья подчинены только мне.
      
Комиссар Смирнов, было, вспылил, но майор Грабор подумав, сказал:
    
 - Хорошо, подождем Цветкова.
      
На третий или пятый день в составе трех эскадрилий перелетели на запасную площадку Али-Байрамлы, что в 25 км от Кировабада севернее. Перелетали с бомбами. Пришлось показать перед полком посадку полностью загруженной машины. Взлетели, построились и минут 30 повозил для успокоения, распустил своих на посадку. Все произошло нормально, кроме одного происшествия. Штурман экипажа Михолапа лейтенант Григоренко на посадке, вернее на пробеге в конце его как-то умудрился выпасть в нижний люк. Отделался испугом без травм, случай комичный, ни до, ни после подобного не слышал. В Али-Байрамлы перелетели АЭ Бирюкова, Плескачева и моя.
      
Стали жизнь в палатках, и приступили к сооружению капониров, а также возобновили учебно-боевые полеты. На второй или третий день позвонил комиссар Смирнов и сообщил, что он забирает Вдовина, а вместо него дает молодого политрука из тбилисской школы.
      
При разборе полетов моей эскадрильи, пришел политрук с малиновыми петлицами. Окончив разбор, я представил его подчиненным.  Вместо того чтобы рассказывать о себе, он сразу начал натягивать вожжи, пугать неисполнителей или допустивших ошибку трибуналом. Все возмутились. Посовещавшись с парторгом АЭ  Иваном Ивановичем Чернышенко, предложили ему сесть в машину  и в сопровождении двух радистов отправили в штаб в Кировабад. К счастью разноса не получил, так как утром появился Борис Михайлович Цветков. К слову этого неудачника «комиссара» в конце 41-го застрелил летчик перед взлетом после того, как тот сказал:

- «Ты мне смотри, последний патрон оставь для себя!»

Летчик посмотрел на него, вынул пистолет и сказал:

- «Если мне последний, получи ты первый», выстрелил и улетел на боевое задание, а в районе Волоколамска сам сгорел над целью.

Этот эпизод не для истории… Комиссар - сие не каждому. Быть комиссаром - это надо самому быть человеком и быть психологом человека, а также и идеологом партии. Хорошими комиссарами в полку были Пименов, Вдовин, Орлов В., а остальные так, при сем присутствующие.
      
Большую роль и я бы сказал главенствующую роль в деле идеологии и психологического поддержания личного состава в нужном тонусе выполняли комсорги и парторги АЭ и их редакторы боевых листков, а также агитаторы.  Они все были людьми из нашей среды, товарищами по профессии и по быту,  и все их творчество воспринималось как их духовное, а не выполнение должностных обязанностей, и к ним тянулись и им подражали.
      
До августа занимались шлифовкой пилотирования ночью. В начале июля произошла реорганизация 42-го ДБАП. Он разделился на 42-ой и 455-ый. Первый из них оставался в Кировабаде, а второй с тремя уже упомянутыми АЭ в Али-Байрамлы. Командиром 455-го стал майор Артемов. Зам комполка Плескачев, комиссаром Орлов В., начальником штаба Филоненко В.Д. бывший адъютант АЭ Тимофеева, той АЭ, прибывшей в 42-ой ДБАП в Финскую из Курска. Штурманом полка стал капитан Хурпюк, но его отозвали вскоре в группу Голованова на ТБ-6.
      
Мы 455 ДБАП получили из Кировабадской школы пополнение  из летчиков сержантов: К. Платонов, Н. Новожилов, Оганезов, Поликаев, Осипов и другие, к сожалению фамилии всех не помню, знаю, что их было человек 12. Я их вывозил на ДБ-3. Хорошими пилотами были Платонов, Новожилов, Оганезов.
      
К неутешительным сводкам привыкли, все стали серьезнее относится к выполнению задач, готовились  «положить животы», пренебрегая «правилами» каждый по своей инициативе готовился к различным вариантам пилотирования – облачность, бреющий, пикирование и прочее. За что конечно получали разгон, так как это делалось исключительно вне задания, факультативно.  Но все обходилось благополучно, кроме случая, когда ночью В. Поветкин при посадке не успел выпустить ноги. Судили гарнизонным трибуналом, но товарищи летчика своего от штрафной отстояли.  Дали условно».

Будучи еще не знаком со всеми письмами Василия Проценко, я наткнулся в «Мемориале» на один документ. Это боевые потери 36 ад ДД с первого дня войны по апрель 1942 года. Изучая историческую находку, в память запала последняя строчка этого печального списка на последней его странице. И касалась она Перминова Аркадия Васильевича, батальонного комиссара по званию, военкома АЭ по должности из 455 авиаполка.

Согласно этому документу, он был убит 18 февраля 1942 года на частной квартире в городе Гаврилово-Посад. Потому и запомнился этот факт, ибо формулировка выбытия не вполне соответствовала шаблонам, встречающихся в подавляющем количестве случаев в подобных документах: «не вернулся с боевого задания», «сбит ЗА или истребителем противника», «погиб в авиационной катастрофе», «пропал без вести» и даже такое, как «погиб от винта самолета». Все они звучат в контексте происходящего… Но только ни этот.  Но, если это тот самый случай, описанный летчиком Проценко, то 18-19 февраля должен кто-то не вернуться с боевого задания, однако, на военкоме Перминове список потерь 455 ДБАП заканчивается.
      
Да и сам летчик Проценко был сбит 6 февраля 1942 года. Возможно, об этом случае Василий Елисеевич узнал при встрече с однополчанами в Быхове в мае 72 года. Но то, что факт подобных потерь фиксировался, вытекает из этого документа.

Вернемся в наше время. В группе «Потомки ветеранов АДД» в «Одноклассниках» произошло событие: родственницы Грабора Михаила Михайловича, одна из Азербайджана - Елена Грабор, другая из Латвии - Елена Козьмина (Зарх), нашли друг друга благодаря опубликованным материалам по Кировабаду 41-го, и спасибо им – фотография компалка 42 ДБАП Грабора М.М. из их семейных архивов.