Саморазвивающаяся женщина

Я познакомился с ней случайно, когда сидел в одном придорожном кафе на станции и пил жутко сваренный кофе. Поезд задерживался на час, и мне нужно было как-то скоротать время. За окном холодало, и осенняя сырость пробиралась даже сюда, в помещение, отапливаемое примитивной буржуйкой. Работник в железнодорожной куртке меланхолично подбрасывал остатки разломанного стула в топку. Рядом еще стоял такой же приговоренный стул, уже без спинки, и ждал своего часа, пока его собрат по несчастью разрывался на части этими сильными руками, пропахшими креозотом и мазутом. Жуткий, пронизывающий мое тоскливое ожидание треск заставлял меня невольно вздрагивать и искать утешение в беседе с попутчиком, но кафе было безлюдно, а на перроне находилась всего одна женщина средних лет, с накинутым поверх капюшоном. Я видел ее сквозь заиндевевшее окно, какую-то потерянную, все отворачивающуюся то от моего пристального взгляда, то от порыва промозглого ветра, и скреб ногтями иней, чтобы получше разглядеть ее. Она была не в моем вкусе, хотя в ней угадывался городской шарм, в спортивной непромокаемой одежде, вправленной в тяжелые рыжие унты. Возможно, с ней был еще кто-то, судя по громоздкому багажу из двух рюкзаков и большого длинного чехла, видимо, с горными лыжами и другим снаряжением. Этот кто-то отлучился, но возвращаться не спешил, и она делала вид, что также, как и я, ждет этот проклятый поезд. Ей уже очень хотелось домой, и она по привычке поправляла то ли свою челку, то ли просто утирала слезинку, поднося руку к лицу. Мне было жаль ее, и я стал мысленно звать ее. Это иногда срабатывало в моих бесчисленных путешествиях, и она услышала меня и, оставив на пустом перроне весь этот скарб, направилась в кафе.
В этот момент и пошел белый, пушистый снег, и когда она вошла и села возле меня, то вся была уже запорошена, хотя прошла всего от силы минута. Ее глаза действительно были влажными от тающего на ресницах снега. Но теперь она не вытирала их, а смотрела так же, как и я, безучастно на коптящую буржуйку, у которой на четвереньках возился рабочий, отчаянно раздувая ее листом картона. Очевидно, не хватало тяги, и он даже сквернословил вслух, проклиная правительство и последнюю пенсионную реформу.
Моя соседка сидела неподвижно, сузив плечи и сложив ладонями перед собой озябшие руки, точно в мольбе. Капюшон все еще покрывал ее голову, и она походила на сбежавшую монашку, если бы не эти дурацкие унты. Еще я понял, что она намного моложе, чем я думал прежде, и это меня, признаюсь, тоже немного огорчило, так как мне хотелось поговорить по душам с понимающей меня женщиной, а здесь разговор мог окончиться, так и не начавшись.
Наверно, любой бродячей душе с мороза всегда хочется горячего кофе, но ее приход не сразу заметили, и я еще какое-то время делал тихие, почти бесшумные глотки из своей чашки, боясь вызвать у незнакомки ревнивые чувства. Иногда я даже подумывал  предложить ей свою уже начинающую стынуть чашку, но мне не хватало решимости и какой-то непринужденности. Что-то в этой женщине было не так, но что?
Наконец, и ей принесли кофе, и она пригубила его с таким видом, будто собиралась на моих глазах отравиться. Я невольно улыбнулся. Мне всегда нравится, когда эти взрослые, казалось бы, давно вышедшие из родительской опеки, дамочки морщатся, воротят носы, точно малые дети.
В этот момент рабочий принялся за второй стул, надеясь, что тот будет гореть лучше, и я отвлекся немного, восхищаясь его чуть ли не маниакальной страстью к уничтожению прошлого. Я так не могу. Я совсем другой, и прежде чем сломать или выбросить старую и отслужившую свое вещь, во мне происходит обычно душевная ломка, и часто я нахожу доводы оставить все, как есть, или приспособить ее под новые нужды, как, например, эту фетровую шляпу. Вы же знаете, как я не люблю всякую обремененность, предпочитая путешествовать налегке, и сейчас из всего моего богатства в ней были два мандарина.
Шляпа как раз небрежно лежала на столе, но когда я вновь посмотрел на нее, там оставался всего один оранжевый шарик, и я мог поклясться, что эта проворная женщина бесшумно вынула и взяла его, пока я оборачивался на треск ломающегося стула. Наши глаза встретились, но ничто не выдало ее, и я даже усомнился, а был ли там еще один мандарин, который я незаметно для себя съел.
- Выводы, которые я сделала к тридцати годам, - вдруг произнесла она, отхлебывая с обреченностью из своей чашки, – конечно, спорные, но…
Говоря это, моя попутчица смотрела куда-то за мою спину, и я даже подумал, что она обращается не ко мне, а к тому чертовому кочегару-неудачнику, всю жизнь обреченному крушить списанные начальством стулья.
- Простите…. – встрепенулся я, словно не расслышал ее.
- Если Вам что-то не нравится в своей жизни, значит, нужно либо что-то убрать, либо что-то добавить, - сказала она, уже с интересом разглядывая меня.
Честно говоря, я не совсем вникал в ее слова. С одной стороны меня заботила судьба пропавшего мандарина, с другой мне уже хотелось выйти на свежий воздух, так как в помещении концентрация угарного газа начинала превышать допустимые пределы. Но вдруг моя попутчица опустила капюшон, и ее рыжие, буквально огненные волосы озарили мой взор. Я даже на секунду зажмурился, точно от яркой вспышки света.
- Поэтому я решила добавить немного спорта, - продолжила она, мило улыбнувшись, довольная производимым на меня эффектом. - Добавить спорта и убрать привычку жаловаться.
- Вы раньше так часто жаловались? – спросил я, заметив, что моя шляпа окончательно осиротела. – Но на что и кому?
- Конечно, не стоит самодостаточной женщине обсуждать с посторонними мужчинами все эти подробности, но Вы, признаюсь честно, внушаете мне доверие, и я надеюсь, что все сказанное  мной дальше, останется сугубо между нами…
Я кивнул, слегка наклонившись к ней, весь во внимании и готовый слушать ее исповедь, но она взяла небольшую паузу и еще какое-то время глядела в окно на перрон, туда, где заносило снегом ее необъятный багаж…
- Вы едете в горы кататься на лыжах, - оборвал я ее затянувшееся молчание.
- О да… - вздохнула эта рыжая бестия, встряхнув волосами.
Затем она посмотрела на свои золотые миниатюрные часики на левом запястье, деликатно взялась за ручку чашки, оттопырив мизинчик, и, отпив глоточек, опять поморщилась. – Все не могу пока избавиться от вечной привычки куда-то торопиться, - точно оправдывалась она, - хотя булочки перед сном я кушать перестала и как видите, сменила каблуки на удобную обувь. И это уже хорошо…
Она улыбнулась, и мне стало неудобно, что я плохо о ней думал прежде.
«В конце концов, она всего лишь случайная попутчица в моей жизни. Кто я такой, чтобы осуждать ее. Завтра мы забудем друг друга или по крайней мере от этого мимолетного знакомства останется горький привкус этого придорожного кофе». Так думал я, и мне ужасно захотелось сделать этой печальной женщине комплимент, но повод не находился, и я похвалил ее спортивную фирменную куртку.
– Вы любите, когда женщины носят юбки или джинсы? – почему-то спросила она.
Я пожал плечами.
- Мне, как мужчине умеренных консервативных взглядов нравится в женщинах все женственное и все, что подчеркивает эту саму женственность.
– Да навряд ли белые кроссовки, на которые подсела вся наша современная молодежь, Вам будут по душе, - засмеялась она.
Потом ее взгляд стал серьезным, а губы едва уловимо вздрогнули в желании сигареты. Но я не курил и предложил собеседнице сахарницу, но она отказалась.
- Дурацкий день, - призналась она. – Вот так застрять в этой дыре…
- Всего на час, - попытался успокоить я. – Скоро придет следующий поезд. Такие вещи часто бывают, когда железнодорожники бастуют. У них сейчас тоже несладкие времена.
- Да, да… несладкие времена… - ухмыльнулась попутчица. – Это Вы верно сказали. Несладкие времена… - Наконец, ей удалось совладать с собой.  – О как мне не хватает спокойствия, если бы Вы знали! Буквально какая-то ерунда, мелочь меня просто взрывает… Да, да… Мне нужно добавить в свою жизнь спокойствие, ну знаете, такое состояние, когда вечером перед сном плаваешь в бассейне, и еще нужно сменить обувь на белые кроссовки, юбку на джинсы… Нужно много работать над собой, двигаться вперед, умнеть, духовно расти, самосовершенствоваться, искать мотивацию… Вот с приятелем решили вырваться на выходные в горы, покататься на лыжах. Почему бы и нет? Тут недорогие подъемники…
- А как же создать семью, родить ребенка? Мне кажется, с этого надо начинать самосовершенствование, - грубо возразил я.
Мне захотелось встряхнуть эту дамочку, чтобы она опомнилась, пришла в себя. Мысль о том, что она идет неверной дорогой, омрачила меня.
- Э… нет, - покачала она своей милой головкой. - Лучше, если ребенок рождается уже у осознанного родителя, которой может много чего ему дать в духовном плане. А использовать  ребенка как способ саморазвития - это по меньшей мере странно.
Где-то я уже слышал подобные доводы и позволил себе некую вольность, взяв ее свободную левую руку в свою.
- Что же тут странного? Ничего странного в этом не вижу. Все это естественно, так как фертильный возраст  ограничен природой. Но я, конечно, не призываю Вас рожать без любви, но искать и развивать в себе ее нужно в первую очередь. Все остальное вторично.
Холодность ее ладони передалась мне, и я пытался согреть ее своим мягким пожатием. Моя попутчица не возражала, и ее изящные длинные пальцы отвечали взаимностью.
- А Вы еще тот искуситель, - горько ухмыльнулась она, покусывая свои губы.
- Я лишь хотел сказать, что счастье женщины без детей и любимого мужчины невозможно и что время ограничено и нужно прилагать усилия именно в этом направлении…
- Вы знаете, у меня самое время овуляции…- отстранилась она и опять посмотрела на часы. – А он ушел куда-то в город за презервативами, оставил меня одну, здесь, на перроне, словно собаку, охранять его вещи… И я сейчас с Вами вот тут сижу, пью кофе… У вас есть монетка?
Ее глаза сверкнули опасным блеском, и я кивнул, доставая из кармана пальто британский пенни с портретом Георга V.
- О… Боже!  - воскликнула она, вкладывая в этот возглас нечто непристойное. – Какая интересная у Вас монетка. Откуда она у Вас? Это же раритет... А впрочем, тем лучше. Подбросьте ее… Если выпадет «орел», я пойду с Вами вон в ту уборную, если будет «решка», все останется, как есть…
И хотя в помещении было прохладно, но меня только от одной мысли, что сейчас я имею реальный шанс расквитаться за свои украденные мандаринки, бросило в жар, и я невольно расстегнул верхние пуговицы своего пальто.
- Мне ничего не нужно от Вас, только Ваше семя, - приняла она моё победоносное предвкушение за смятение. - Будьте уверены, я не заражу Вас болезнями, хотя, конечно, жизнь учит нас не доверять случайным знакомым, тем более консервативным мужчинам, и такое неподобающее поведение самодостаточной женщины вызовет в Вас, скорее всего, некое смятение, но уверяю! Все это пройдет, как пройдет этот снегопад… Обещаю, - теперь она сама сделала выпад в мою сторону и легонько ущипнула меня за щеку, - я буду милой для Вас, а впрочем, как хотите… Вы говорили недавно о любви, и я признаюсь, Вы сразу понравились мне, у Вас аристократическое лицо, римский нос… Ребенок должен получиться очень красивым. Не волнуйтесь, я воспитаю его в лучших традициях нашего общества… Ну что, согласны?
Мой взгляд все еще блуждающе бродил по помещению кафе, утопая в тумане угарного дыма, и каждый раз останавливался на приоткрытой двери уборной. Рабочий по-прежнему возился с буржуйкой. Ему удалось выжать пламя, и он довольный и сгорбленный смотрел на огонь, подкладывая очередную ножку стула, все так же не обращая на нас никакого внимания.
Я подбросил монетку над столом и быстро закрыл ее ладонью. Сердце мое колотилось. Я представил, как буду сейчас любить эту женщину, там, в этом жутком зловонии, в самый разгар ее овуляции… в каких немыслимых позах она отдастся мне, и она в ответ улыбнулась, будто читала по лицу все мои пошлые мысли. Наконец, встав из-за стола, она молча направилась в уборную, даже не дожидаясь ответа. Я, было, поднялся за ней следом, но вдруг увидел ее рыжие унты, точно сделанные из ее же рыжих волос, и меня передернуло.
- Кажется, Вам стоит поторопиться, сэр, - ухмыльнулся рабочий у буржуйки, прислушиваясь, как где-то за окном гудит приближающийся поезд, и мне пришлось оплатить счет за две чашки.
Когда же мы вышли на свежий воздух, жадно вдыхая его, на рельсах уже горел зеленый семафор. Я посмотрел на свою попутчицу в капюшоне… Снег валил и валил, и нам пришлось очищать ее рюкзаки от снега. Потом она буквально вырвала чехол с горными лыжами из моих рук.
- Я Вам помогу… - сказал я удивленно, собираясь хоть как-то отблагодарить ее за то скрашенное в скучном ожидании время и занести эту неподъемную тяжесть в вагон.
- Вы мне уже помогли… - холодно возразила она, принимая независимый вид. - А вот, кстати, и мой приятель…
Я проследил по ее взгляду направление и увидел, как бежит к нам со стороны населенного пункта черная тень молодого человека, размахивающая руками…
- Надеюсь, мой рассеянный кролик купил то, что хотел, - поиронизировала она с самодовольной улыбкой, и ее лицо еще глубже спряталось под капюшоном, и только мокрый кончик носа выглядывал оттуда, точно птенчик из гнезда, и мне ничего не оставалось, как оставить ее одну и пройти чуть вперед, чтобы не нарушать ее личные границы.
- Удачно Вам покататься, - лишь вздохнул я на прощание, приподнимая над головой свою шляпу, но попутчица не ответила, чем очень больно задела меня за живое.
Хотя, может быть, она приняла мое пожелание за сарказм или в этой суматохе просто-напросто меня не расслышала. Поезд как раз равнялся с перроном, давя девственный снег на рельсах, и протяжно гудел. А может, она посчитала совсем не обязательным что-либо отвечать на это. Ведь кто я был для нее? Всего лишь один из ста пунктиков в ее новом разношерстном расписании – того, что нужно добавить, а чего нужно отнять…