мы одни в этом доме

В карете становилось холодно, и окна заиндевели. Саша, напротив, вся была исполнена какого-то внутреннего жара: она прислонилась горячей щекою к стеклу, и на нем вскоре оттаяло крошечное окошко. Сквозь него светили сплошною белизной заметенные улицы, расчерченные редкими прохожими. Сообщение с Адмиралтейскою частью за ледоходом было прекращено, течение обыкновенной жизни будто замерло, и весь обитаемый мир кругом, казалось, спрятался по домам, чтобы предаться блаженной дремоте. Саша хотела было отвлечься на вид из окна от смущающих мыслей, но они подступали вновь, и все кругом, казалось, склоняло ее предаться им вполне. Мир был словно отпущен на свободу самою природой, и она в нем впервые оказалась предоставленной сама себе и своим так отчетливо заговорившим желаниям. Она вновь почувствовала на себе взгляд Петра Александровича, и он был уже не похож на те, наблюдавшие за ее свиданием с сестрами в институте. Она не решалась поднять на него глаз и все глядела в окошко, дуя на стекло и растопляя пальчиком ледяной узор. Прежде ей так легко было высказывать, незаметным с дальних рядов взглядом, свою затаенную к нему нежность, все вернее перераставшую в страсть. Теперь же она едва только призналась самой себе, как сладко и волнительно отдаются в ней ласкающие лучи его светлых, облитых влагою глаз. Как они будто влекут ее за собою к новым и непредставимым еще наслажденьям, одна мысль о которых способна сделать ее тело дрожащей натянутою струной. Следующим шагом было дать ему понять, что она готова следовать за ним дальше, разделить его желания и предаться им вполне, но Саше хотелось, чтобы он помог ей его сделать.
    Карету качнуло, и они остановились во дворе, спящем среди глубоких сугробов. Петр Александрович совсем по-мальчишески соскочил с подножки и протянул Саше руку. Прикосновение его отозвалось в ней какою-то электрической волной, прошедшей по позвонкам. «Зачем вы трогали лед, как дитя, право!» – не отпускал руки Петр Александрович и вдруг поднес ее к губам, согревая дыханием и несмелыми поцелуями. Саша почувствовала, как дошедшая до поясницы волна завязалась тяжелым узлом, отчего у нее едва не подогнулись колени. Петр Александрович, кажется, заметил что-то такое, но не готов еще был верить волшебству происходящего. «Пойдемте скорее в дом», - поспешно сказал он и, крепко сжав Сашину руку, повел ее за собою вверх по лестнице. В парадной было темно, одна тусклая лампа была зажжена в пролете, давая причудливый отсвет высокому оледенелому окну. Они поднимались молча, лишь Саша решилась тихонько погладить согревавшую ее горячую руку. Пока Петр Александрович искал ключи и отпирал дверь, Саша, уже не таясь, любовалась его движениями, прижимая к щеке ладонь с еще горевшим на ней прикосновением. «Позвольте помочь вам, княжна – в доме никого из прислуги теперь нет», - изменившимся, чуть хрипловатым голосом проговорил Петр Александрович за ее спиной, когда они вошли в прихожую. – «Только если вы станете называть меня Сашей», - обернулась она и, наконец, решилась поглядеть ему в глаза. Ей показалось, что страсть в нем борется с условностями и осторожностью, и это еще сильнее разожгло в ней уже осознанное и нетерпеливое желание. Она впервые ощутила в себе силу женственности, способной не только предаваться, но и покорять. – «С великою радостью», - проговорил он и, взволнованный ее взглядом, стал расстегивать на ней пальто чуть дрожащими пальцами. Снимая шаль с ее плеч, он будто случайно провел рукою по вырезу платья на спине, тепло дыша у самой шеи. Опустившись на колени, он помогал ей расшнуровать башмачки. Саша глядела на его опущенную голову, которую хотелось прижать к себе и бесконечно целовать, и чувствовала внутри все учащавшееся биение, что начало отзываться уже какой-то тянущей болью. Наконец, Петр Александрович, коротко подержав на ладонях ее ножки, бережно обул их в домашние туфли и поднял к ней лицо. «Где же Оля и Александра Осиповна?» - вдруг спросила Саша, будто испугавшись того, что сама так хотела приблизить.  Она не успела спрятать от него своего утомленного, повлажневшего взора и не удержала в себе легкий вздох. – «Они уехали в рисовальную школу до вечера – значительно произнес Петр Александрович и, будто несколько смущённый этим ее вопросом, добавил – Саша… вы не откажетесь выпить со мною кофе?» - поднялся он и протянул ей руку. – «Да, но позвольте теперь мне поухаживать за вами», - отвечала она с каким-то новым для нее самой выражением лукавого кокетства. Она почувствовала необходимость делать хоть что-нибудь, двигаться, иначе, казалось, она сойдет с ума. Кроме того, ей хотелось, чтобы он любовался ею, а она бы томилась под его исполненными желания взглядами. Она впервые так совпадала с собственным телом и наслаждалась им. Доставая с верхней полки чашки, она напрягала шею и тянула носочек; приготовляя кофе, она обернулась к нему в профиль, медленно облизнула губы и выгнула спину, отчего будто искра вновь скатилась по позвоночнику и вплелась тягучей нитью в горячий узел. Наконец, она поставила перед ним на стол чашку с кофе, едва не коснувшись приоткрытой грудью его уха. «Иди сюда», - выдохнул Петр Александрович и привлек ее к себе на колени. Она уткнулась лицом в его висок и стала целовать бьющуюся голубоватую жилку. Дыхание перехватило, и она не успела набрать воздуху, как он прильнул к ее губам – влажно, глубоко и горячо. Одна рука его сжимала ее стан, другая, приподнимая полы платья, скользила по бедрам. Когда-то она представляла, как медленно будет целовать по кругу его лицо: темные, не тронутые сединой, брови, беззащитные веки, немного колючий подбородок. Но теперь все происходило слишком стремительно, и обоим едва доставало терпения. Дальше она помнила все только отрывками. Как он отнес ее, почти беспамятную, на кровать, где она уснула вчера с мыслями о нем, но никак не ожидав такого. Как она восторженно любовалась собственным телом: напрягшейся грудью, чуть выступавшими ребрами и впалым животиком, где она встретила своей его ищущую руку. Другую она опустила ниже и гладила его по голове, несвязно крича и будто прося о чем-то. Как его невесомый почти поцелуй в щиколотку вдруг развязал невыносимой сладости узел, и что-то вытянуло ее во весь рост, сжало и разлилось по позвонкам к голове, а по венам к самому сердцу. Показалось, что ничего больше не нужно, что жизнь совершилась, и умереть сейчас было бы совсем не страшно. Но это длилось меньше минуты, пока ее пульсирующих горячих складок не коснулись его осторожные пальцы, а на себе она не почувствовала его внимательный ободряющий взгляд. Она радостно подалась навстречу – поняла, что теперь ей предстоит ответить ему тем же, и всеми силами желала доставить наслажденье любимому существу. Она помнила о боли, не боялась и спокойно готовилась к ней, но почти ничего такого не почувствовала. Он позаботился об этом и неотступно обволакивал влажным теплом ее шею, то поднимаясь к ушку, то опускаясь к груди, а рукой мягко кружил по маленькому бугорку, бережно направляя свои движения в ее глубину. Как потом он благодарно и изнеможенно поцеловал ее полуприкрытые глаза, осушив две случайные слезинки.
Кажется, она ненадолго забылась сном – он дремал рядом, грудь его тихо вздымалась и опускалась, на лице красиво лежала тень. Тело немножко ныло, но так сладко тянулось. За окном густели закатные облака, и в рыжевато-розовом свете пролетали редкие снежинки. Где-то на Ладожском озере начинали свой путь огромные льдины, а их обломки шли теперь совсем рядом, вниз по реке. Васильевский остров был по-прежнему отрезан от остального мира, и мир этот ему был совсем не нужен.