Разгадка поэмы а. блока двенадцать исправленный ва

 
         У Александра Блока есть такие строки:
      « Да, так диктует вдохновенье: / Моя свободная мечта / Всё льнёт туда, где униженье, / Где грязь, и мрак, и нищета. / И я люблю сей мир ужасный. / За ним сквозит мне мир иной, / Обетованный и прекрасный, / И человечески простой….»
    Эти строки являются ключом к смыслу творчества и к душе Блока. Он носит в своей душе два мира  -  мира абсолютно различных, противоположных и якобы отрицающих друг друга: мир наличный, реальный, материальный, безобразный, зримый воочию, и мир «не от мира сего», мир идеальный, духовный,  прекрасный, но -  незримый. Первый мир  -  мир конечных «субстанций», мир людей «смертных», преходящих, грешных, профанных. Второй мир  -  мир вечный, мир «священных» сущностей, мир гармонии и красоты. Но два этих мира, несмотря на их противоположность во всём, неразлучны и нераздельны, более того, они обусловлены друг другом. И Блок не может отторгнуть безобразный мир нищеты, напротив, он любит «этот мир ужасный», потому что именно за грязью и мраком этого мира  ему «сквозит» мир «обетованный и прекрасный». В реальности эти два мира сосуществуют раздельно, но в воображении и в поэтической воле поэта мир идеальный, как мир прекрасный, неизменно побеждает мир «низменный». Эта победа «священного верха» над «подлым низом» у Блока совершается в виде «преображения» мира «подлого» или в виде его вытеснения. В действительности мир «подлый» никуда не девается, но он уничтожается «духовно», он перестаёт существовать в душе поэта, поэт весь переносится духовно в идеальный мир прекрасного. Такое «преображение» особенно отчётливо видно в его прославленном стихотворении «Незнакомка». Стихотворение начинается изображением окружающего, реального, «подлого»  мира:
                По вечерам, над ресторанами            
                Горячий воздух дик и глух,
                И правит окриками пьяными
                Весенний и тлетворный дух…
    Дикость, глухота, тлетворность, пьяные окрики и т.п. окружают поэта, который и сам уже опустился до состояния   «оглушения» вином  («влагой терпкой и таинственной»). Но вот эта терпкая и таинственная влага, воздействуя на совершенно особенную душу поэта, не снижает его до уровня окружающего «подлого» мира, а  -  странно - возвышает его. В заурядной «девице лёгкого поведения» он внезапно различает черты «Прекрасной дамы»,  которой он поклонялся, в его душе вспыхивает чувство, вытесняющее в воображении весь окружающий «подлый» мир, и происходит замена этого «подлого» мира на мир прекрасный, идеальный. Мир идеальный вытесняет мир реальный лишь в воображении, но для поэта этот идеальный мир реален! Мечта становится «реальностью его души». Девица, со шляпкой со страусиными перьями, вытесняет для него весь остальной мир и являет его взору мир «не от мира сего»:
                И перья страуса  склонённые
                В моём качаются мозгу,
                И очи синие, бездонные
                Цветут на дальнем берегу.
                Ещё одно стихотворение раскрывает нам влечение Блока к «преображению» «подлого» мира в мир прекрасный:
                Есть минуты, когда не тревожит
                Роковая нас жизни гроза.
                Кто-то на плечи руки положит,
                Кто-то ясно заглянет в глаза.
                И мгновенно житейское канет
                Словно в тёмную пропасть без дна,
                И над пропастью медленно встанет
                Семицветной дугой тишина.
                И напев заглушённый и юный
                В затаённой затронет тиши
                Усыплённые жизнию струны
                Напряжённой, как арфа, души.
     «Роковая жизни гроза», «житейское»  -  это всё та же «подлая», безобразная реальность, скрывающая за своей непроницаемой толщей «сквозящий» «мир иной, обетованный и прекрасный, и человечески простой». Но есть минуты, когда одна душа прильнёт к другой, «кто-то ясно заглянет в глаза», и совершается «преображение». Это  -  «преображение» «житейского» мира в мир «обетованный», прекрасный, идеальный. «Житейское» проваливается, словно в пропасть, и реальностью становится звучание «струн напряжённой, как арфа, души». Материальность превращается в прах, и реальностью становится духовность, «бессмертная душа».
    И. наконец, подобный мотив «преображения души» звучит в стихотворении «На смерть Комиссаржевской». Действительность определена поэтом как обездвиженный, промёрзший «хладный полюс, мёртвый край». И вот в этот край, в глухую «пору полуночную» стучится весна. Об этой весне настойчиво «поёт и плачет» «голос юный», голос великой актрисы. Но косность  действительности неодолима:
                Но было тихо в нашем склепе,
                И полюс  -  в хладном серебре.
                Ушла. От всех великолепий,
                Вот только  -  крылья на заре.
    («Крылья на заре»  -  символ чеховской пьесы «Чайка»).
    Ушла неуслышанной, непонятой,  так и оставшись только «с нею, с величавой, с несбыточной твоей мечтой». Но душа поэта не может согласиться с этим забвением голоса «весны». Наперекор земному ничтожеству «глухих» современников, наперекор реальности ночи, погребальному факелу, смерти,  он прозревает пришествие той весны, о которой пел «голос юный». Он прозревает «преображение» «мёртвого края» весной, воспетой умершей актрисой. Эта весна пока ещё  в небе, как и сама Вера Комиссаржевская, но она, эта весна, очевидна:
                Пускай хоть в небе  -  Вера с нами.
                Смотри сквозь тучи:  там она  -
                Развёрнутое ветром знамя,
                ОбетовАнная весна. 
      Процитированные выше стихотворения Блока содержат ключ к пониманию его поэмы «Двенадцать». Эта поэма (январь 1918 г.) была вдохновлена недавно свершившимся революционным переворотом  -  падением и исчезновением Российской империи и возникновением на её месте квази-государства, терзаемого внутренними распрями и также, по-видимому, стремящегося к самоуничтожению. По мысли поэта, это самоуничтожение есть признак приближающегося всемирного «преображения», пусть не реального, но весьма близкого к реальному. Но, в отличие от процитированных стихотворений, в поэме не изображается мир «обетованный», идеальный, который должен вытеснить и заменить собой разрушающийся мир реальный. Вся поэма изображает только сам процесс «преображения» мира «падшего», «старого», в мир «горний», который вот-вот должен наступить.
      В поэме «старый мир» на стадии переворота уже почти исчез, он почти неразличим, солнце покинуло его, царят ночь и холод:
   «Чёрный вечер, / Белый снег. / Ветер, ветер / На ногах не стоит человек. / Ветер, ветер -- / На всём Божьем свете».
    Однако только углубившись в  символические картины и смыслы поэмы, можно прийти к  пониманию, что «ветер на всём Божьем свете», всеохватывающая «вьюга»  -  это могучее дуновение Святого Божьего Духа,  своею силою «преображающего» и вытесняющего «старый», отживший мир. Изображаемое время  -  это  Апокалипсис, когда время уже остановилось, поскольку Солнце исчезло. «Чёрный вечер, белый снег»  -  графическое изображение «перевернувшегося» мира: «чёрная» земля теперь переместилась на небо (и оно стало чёрным), а обычное светлое небо переместилось на место земли. Это светящееся небо под ногами изображается «белым снегом». Под ним  -  «ледок», т. е. небесная «твердь». Двенадцать красногвардейцев  -  только слепые, бессознательные исполнители воли явившегося на землю Святого Духа. Сам же Святой Дух в конце повествования также преображается в другую ипостась Святой Троицы  -  Бога- Сына, уже приходившего на землю в облике Иисуса Христа. И вот это  -  его Второе пришествие.
     Русская интеллигенция на переломе веков прониклась ожиданием революции, но у Блока это чувство превратилось в ожидание вселенского Апокалипсиса, несущего человечеству очищение от непомерного бремени его грехов. А «бремя грехов» представлялось Блоку слишком тяжким. В поэме «Возмездие» (1916 г.) он характеризует это «бремя» как признак временной победы Люцифера:
                ….Двадцатый век... ещё бездомней,
                Ещё страшнее жизни мгла.
                (Ещё чернее и огромней
                Тень Люциферова крыла).
                Пожары дымные заката 
                (Пророчества о нашем дне),
                Кометы грозной и хвостатой
                Ужасный призрак в вышине…
     И вот в «Двенадцати» тень Люциферова крыла уже заслонила солнце, на земле  -  только ночь, и снаружи, и в душе человеческой:
                Чёрное, чёрное небо.
                Злоба, грустная злоба
                Кипит в груди…
                Чёрная злоба, святая злоба…
                Товарищ!  Гляди
                В оба!
    Немыслимое выражение «святая злоба» также свидетельствует о перевороте в сознании и чувствах людей (греховное чувство «преображается» в чувство «священное»). То, что Блок предчувствовал  вселенскую катастрофу, явствовало уже из строк стихотворения «Да, так диктует вдохновенье…»:
                …На непроглядный ужас жизни
                Открой  скорей, открой  глаза,
                Пока великая гроза
                Всё не смела в твоей отчизне…
     И поэтому в революции Блок прозревает не просто социально-политический «переворот», а всемирное «преображение», Апокалипсис. Поэт населяет поэму рядом символов, позволяющих в этом убедиться. Слепые исполнители Божьей воли двенадцать красногвардейцев  -  это «последние» люди социального дна, вчерашние преступники («В зубах цигарка, примят картуз, / На спину б надо бубновый туз!»). Но именно по пророчеству Христа в Судный день «последние будут первыми». А «первые»  -  это наиболее близкие к Христу. И потому их двенадцать  -  по числу святых апостолов. Да и их имена  -  как у апостолов: Андрей, Пётр…
     Но реальный мир всё ещё существует в виде хаоса, и он должен погибнуть в заслуженном апокалиптическом пожаре, которому способствуют «двенадцать»:
                Кругом  -   огни, огни, огни…
                Оплечь  -  ружейные ремни…
                …..Мы на горе всем буржуям
                Мировой пожар раздуем,
                Мировой пожар в крови  --
                Господи, благослови!
     Для человеческого разума, даже такого преступного, как у этих уголовников, абсолютно немыслимо, чтобы Господь мог благословить на такой чудовищный грех, как сотворение «мирового пожара в крови». Но поэт изображает тот всемирный переворот, когда такой грех даже в глазах Господа уже оправдан.
     В центральном эпизоде поэмы  -  убийстве Катьки  -  прочитывается и судьба России в этом всеобщем катаклизме. Двенадцать уголовников-большевиков провозглашают своей целью «убийство России»: «Товарищ, винтовку держи, не трусь, / Пальнём-ка пулей в Святую Русь, /  В избяную, в кондовую, в толстозадую!». Даже если это  -  пустое бахвальство, то следующий намёк на враждебную им Святую Русь можно угадать в лихаче,  стремительно несущем загулявших Катьку и Ваньку. Лихач  -  это также образ Руси-тройки, воспетой Гоголем: «Эх тройка, птица-тройка, и кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться...» А бойкий народ можно угадать в образе самой Катьки, так как один из двенадцати, Петька, любил её «из-за удали бедовой / В огневых её очах». Но, оказывается, этот бойкий народ  впал в разврат, и его стремительная нравственная деградация описывается словами упрёков в адрес Катьки: «С офицерами блудила...», «С юнкерьём гулять ходила, / С солдатьём теперь пошла!». А то, что Катька пребывает в объятиях солдата Ваньки, свидетельствует о предательской связи опустившегося народа со столь же опустившимся государством. Уже не «благородный» офицер, а бывший уголовник, ставший солдатом, Ванька, как солдат, персонифицирует русское государство с его дисциплиной и изначальным противостоянием любой смуте. Поэтому уголовники и видят в Ваньке врага: «Был Ванька наш, / А стал солдат». И факт совращения Ванькой (государством) Катьки (народа) вызывает у «двенадцати» (уголовной вольницы) ненависть к Ваньке и немедленное желание его уничтожить. Но пальба по проносящемуся на лихаче Ваньке роковым образом имеет результатом убийство Катьки. Иначе говоря, в глазах поэта революционеры, метя в российское государство и паля по нему, на самом деле убили Святую Русь. Государство (Ванька) исчезает в ночи, и на Святой Руси начинается чудовищная вакханалия преступности  -  разбой и резня. Это  -  реальный факт, засвидетельствованный многими русскими эмигрантами в их мемуарах. И в поэме вспышка этого повсеместного разгула  и резни в стране засвидетельствована в строках, имитирующих разбойную речь: «Запирайте етажи, / Нынче будут грабежи», «Уж я времечко проведу, проведу, / Уж я семечки полущу, полущу, / Уж я ножичком полосну, полосну!» После этой опустошающей резни Святая Русь уже не в силах воспрянуть, она становится отошедшим в прошлое «старым миром». Однако этот «старый мир» всё ещё держится в душах и поведении «двенадцати», и он изображён символически в виде нищего, бездомного, шелудивого пса, увязавшегося за «двенадцатью».
      Однако   «старый мир» в процессе «преображения» навсегда остаётся позади, в прошлом. «Двенадцать» всё ещё вершат своё святое дело бессознательно, самым разбойным, греховным образом: «…И идут без имени святого / Все двенадцать вдаль, / Ко всему готовы,/ Ничего не жаль…», «Свобода, свобода,/ Эх, эх, без креста!» Но постепенно «преображение» затрагивает и их: группа уголовников превращается в дисциплинированный отряд, стройно печатающий «державный шаг», гармония единого действия заменяет бушевавший до сего момента на земле хаос.
    И одновременно с преображением уголовников в апостолов преображается сам текст поэмы. Начальный текст поэмы предстаёт в виде распавшихся, фрагментарных, отнюдь не стихотворных строк, метафорически вторящих распавшемуся, перевёрнутому, погибающему миру. Но последующие главки поэмы постепенно, одна за другой, приобретают всё бОльшую стройность, и наконец, в момент превращения красногвардейцев в апостолов, строки поэмы звучат как твёрдая, ритмичная, грозная поступь, присущая той священной силе, которая пришла, чтобы преобразить «падший» мир:
                В очи бьётся
                Красный флаг.
                Раздаётся
                Мерный шаг.
                Вот  -   проснётся
                Лютый враг..
                И вьюгА пылит им в очи
                Дни и ночи
                Напролёт…
                Вперёд, вперёд,
                Рабочий народ!   
    «Красный флаг» здесь  -  не  большевистское знамя, и лозунг «Вперёд, вперёд, рабочий народ!» - не политический призыв. И знамя, и лозунг  -  это такие же «фактические» символы свершающейся революции, как и плакат «Вся власть Учредительному собранию!». Все они  -  лишь реальные, но эфемерные признаки происходящего всеобщего «переворота», «преображения» мира. А то, что «вьюгА пылит им в очи / Дни и ночи напролёт», свидетельствует об обретении «двенадцатью» своей вневременности, столь же вечной, как и Божий Дух, раздувающий вселенскую вьюгу. Они становятся бессмертными, и только поэтому они могут идти за бессмертным Иисусом Христом в тот «мир иной, / Обетованный и прекрасный, и человечески простой».
     Этот мир был вызван в воображении и в сердце поэта его творческой волей и, будучи неосуществимым в реальности, всё же, вероятно, «преображал» для поэта эту реальность подобно голосу Веры Комиссаржевской, чей «голос юный / Нам пел и плакал о весне».        Интуиция поэта подсказывает ему, что происходящий «переворот» имеет даже свою реальную «ось»  -  фактический социально-политический переворот, совершённый большевиками. Поэт весьма понятным для современников намёком указывает на дату этого переворота: «Ветер…  слова доносит:
     …И у нас было собрание… / ...Вот в этом здании... / ...Обсудили  - / Постановили:  / На время  -  десять, на ночь  -  двадцать пять... / И меньше  -  ни с кого не брать...»
    «Время  -  десять» означает десятый месяц года  -  октябрь, число этого месяца  -  двадцать пятое, в ночь.
     Очень распространено мнение, что поэма «Двенадцать» является поэтическим оправданием Октябрьской социалистической революции, совершённой большевиками. В пользу такого оправдания свидетельствует, якобы, финал поэмы, в котором красный, «кровавый» флаг революции несёт сам Иисус Христос. Да, это очень сильное свидетельство в пользу «правоты» большевиков. Но сам поэт, зная об агрессивном атеизме, т.е. безбожии партии, пришедшей к власти, не мог представить большевиков сознательными вершителями «Божьей воли». Напротив, квинтэссенцией большевистской силы в свершении вселенского «переворота» в поэме представлены двенадцать уголовников, которые «..идут без имени святого… ко всему готовы, ничего не жаль». Иначе говоря, «рабочий народ» и ведущие его «вперёд» большевики  -  это не более чем слепые, бессознательные, разбойные силы в руках Всевышнего. Из всех революционных сил и течений во время революции наиболее агрессивными, мстительными и разрушительными оказались именно силы, подпавшие под влияние большевиков. Именно они в жажде разрушения стремились смести весь «старый мир» «до основанья». Поэт в дни написания этой поэмы видел вокруг себя только разрушение, ночь, холод, «святую злобу», смерть. Это ощущение предельного погружения «на дно» и породило в поэте свойственное ему предчувствие надвигающегося вселенского «преображения». Из вселенской зимы и  ночи, из чёрного неба и белого снега, из разыгравшейся вьюги  вот-вот должно возникнуть, сначала на небе, а потом и здесь, на земле, осуществление мечты:
   ….Смотри сквозь тучи  -  там она:
        Развёрнутое ветром знамя,
        Обетованная весна!
Стеценко Эдуард Васильевич, Екатеринбург, 8.01.2020 г.   e-stetsenko@list.ru