Встреча с художником

Часть 1
Когда я первый раз взял в руки карандаш, я, конечно не помню, и что им и на чём вытворял, тоже. Лёжа на кровати в родительской спальне, я с огромным интересом любил рассматривать рисунки на штукатуреном глиной потолке, побелённом мелом,  это уж точно наверно почти с пелёнок. И потом я долго не переставал удивляться, кто же их нарисовал. А оказалось всё очень и очень просто. Это всего на всего была сеточка трещин. Но я почему-то вместо них видел на потолке нарисованные деревья, разных животных, людей и какие-то необычные лица. А когда я в морозные дни стал подходить к окнам дома, то помню с не меньшим, а может даже большим интересом рассматривал на них рисунки Деда Мороза. Только потом я понял, что рисовало многое моё воображение. Да что там говорить, я и сейчас люблю это делать, смотреть на замёрзшие окна. И как-то раз даже не выдержал и сделал снимок цифровым фотоаппаратом. А как я мог тогда устоять, когда на стекле окна, появилось что-то такое. В общем, изображение, очень похожее на нашу Никольскую гору. Это было просто какое-то чудо. Вот он наш незаменимый первый учитель во всех наших делах, сама природа, пришёл я к выводу. Вот кто в нас с пелёнок разжигает настоящий неподдельный интерес. Зарождает в нас великое чувство любви. А начинается всё с маленького и очень простого.  И никогда ты не полюбишь что-то большое огромное, если ты не любил свой маленький домик, свою мать и отца. Свой маленький посёлок. Свою улицу, своих друзей. Помниться, мне когда-то я написал такие строчки:
Что в мире может быть дороже!
Земли тебя родившей уголок…
И это всё, наверное, так оно и есть.
Когда я подрос и стал ходить в школу, и учился писать буквы и слова чернилами, перьевой ручкой с нажимом и без него. Тогда меня прямо-таки сразил мой дед Иван, показав, как нужно писать. Уж я не помню, что он тогда написал на чистом не линованном листе, но это была просто какая-то картина из букв и знаков препинания с красивыми вензелями.
Потом мне помнится, как надо рисовать показывал мой старший брат, приезжая домой на каникулы из института.
А вот в начальной школе по части рисования я что-то ничего не запомнил. Ну и конечно, никаких школ искусств тогда не было и в помине. А вот с друзьями-товарищами мы что-то такое похожее даже на какие-то соревнования по рисованию устраивали, даже и до школы.
- Посмотри, а я машину воинскую нарисовал, – похвалялись мы друг другу.
- А у меня гляди, танк какой, а на башне звезда, – показывал кто-то кому-то рисунок, чем-то напоминающий танк.
- Смотри, у меня самолёт какой!
- Какой самолёт? Ворона у тебя, а не самолёт, – слышалось в ответ.
 Всё это точно происходило, но где, когда с какими друзьями, это уже вопрос к моей памяти.
А вот рисунок самолёта, который я нарисовал в Доме пионеров и который попал там, на выставку, я запомнил на всю жизнь. Реактивный, со звёздами на крыльях, он, вроде бы,  и сейчас у меня в глазах. 
В восьмилетней школе, куда я перешёл из начальной, началась совсем другая жизнь. Во первых, я стал старше и теперь каждый школьный предмет у нас вёл другой учитель. Вот и рисование вела Калерия Павловна, правда, она у нас вела ещё и немецкий язык. Способности к рисованию она унаследовала от отца, он у неё хорошо рисовал и тоже когда-то преподавал в школе, а любовь к иностранному немецкому языку  это у неё от матери. 
Здесь в восьмилетке я впервые попробовал свои силы в оформлении стенной газеты. Рисовали мы тогда только цветными карандашами. Сколько сил надо было иметь, что бы заточить эти карандаши. Но мне повезло, отец у меня умел очень хорошо их затачивать. Я тоже тогда научился от него, а это большое дело – хорошо заточенный карандаш в руке. После оформления стенгазеты порой болели пальцы от этого инструмента.
Но многое изменилось, когда в шестом классе к нам пришёл высокий, крупный мужчина уже солидного возраста. Я его ещё до этого немного знал. Он иногда приходил к соседям на против, к дяди Коле с которым он работал в техникуме молочной промышленности. И тогда я впервые от соседей услышал, что это Федор Николаевич  художник и что он хорошо рисует.   
А однажды, побывав у соседей с матерью в гостях, я увидел картины. Я с большим вниманием и любопытством рассматривал красивые пейзажи, стесняясь спросить, что это за картины и кто их нарисовал. Я уже знал, что есть масляные краски и что эти картины уж точно нарисованы такими красками. Выше по нашей улице напротив жил парень старше меня. Он ещё учился в школе, но уже хорошо рисовал. Звали его Юрий. Я как-то напросился к нему в гости, сказав, что тоже люблю рисовать.  И когда я к нему пришёл, он вручил мне карандаш и чистый лист бумаги, сказав:
- Ну-ка  давай попробуй, нарисуй, – и поставил передо мной какой-то пузырёк.
Я помню долго корпел над рисунком. Юрий, молча что-то рисовал, изредка посматривая на меня. И когда я закончил он сказал:
- Да, конечно, похоже. Но рисуется это вот так.
Он стал быстро и уверенно проводить карандашом на бумаге вертикальные и горизонтальные линии. Ловко размечая и ставя на них размеры, соединяя и штрихуя,  и быстро превратил это всё в рисунок. Вот здесь-то я впервые увидел масляные краски, которые мне потом продемонстрировал Юрий в деле.
А тогда в гостях мне на выручку неожиданно пришла мать, она спросила:
- Откуда у вас такие картины?
Тогда дядя Коля не без гордости сказал:
- Так это мой знакомый товарищ, художник мне подарил. Вы его, наверно видели. Они к нам с женой иногда приходят. Зовут его Фёдор Николаевич.
И вот тогда в школе восьмилетке, в классе я первые встретился с настоящим художником. Потом я узнал, что родом он с Барышской Слободы, с села, где жили мои дедушка и бабушка, и где родилась моя мать. Поэтому я стал глядеть на учителя рисования отчего-то совсем по-другому, как на своего более близкого мне человека. Почему он появился у нас тогда в школе, мне тогда понять было трудно. Но из разговора отца с матерью я понял, по их предположению, чтобы заработать немного побольше пенсию, и что в техникуме ему тогда платили мало. Жил учитель, как говорили за оврагом, в Белогоровке, в небольшом домике с женой и сыном. Жену у него звали тётя Груша, что для меня в то время было немного удивительно. Я сразу представлял фрукт. Это была смуглая женщина маленького роста. И когда она шла вместе с высоким мужем, то казалась ещё меньше ростом. Отец с матерью у меня иногда спорили, как её полное имя – Агриппина или Аграфена, но в своих спорах так и ни к чему не приходили.  Работала она, как я потом узнал, поваром в столовой. Была очень весёлая и любила над кем ни будь подшутить или кого-то разыграть. Помню, отец рассказывал, что она зашила  кому-то рукава у пальто, и все долго смеялись в посёлке над обладателем пальто, который, надевая его, никак не мог протолкнуть в них руки. Сына у них звали Николай, работал он председателем районного ДОСААФ. Помню, как я иногда потом ходил к нему выпрашивать бутсы, чтобы поиграть в футбол.
 Фёдор Николаевич, говорили, закончил заочно в Москве Дом Народного Творчества имени Н.К.Крупской по части изобразительного искусства. Там же в Москве жила у него сестра, с которой он поддерживал связь.
В школе, конечно, ему, как всякому творческому человеку с мягким характером, надо сказать, порой приходилось трудновато. Я был в классе немного старше других, и иногда приходилось после уроков внушать некоторым, как надо вести себя на уроке рисования. Не буду, конечно, говорить за всех, но мне было у него на уроках интересно. Много я тогда узнал нового и интересного. Чего стоило тогда увидеть красочные альбомы о знаменитых художниках и услышать о них от учителя. Помню, он как-то рассказал нам историю о нарисованной кем-то из учеников  именитого художника мухе, которую тот принял за настоящую и пытался поймать её рукой. Перед следующим уроком рисования учительский стол был завален листочками с рисунками мух в натуральную величину. В общем ученики, таким образом,  Фёдору Николаевичу предложили выбрать самую «живую» из нарисованных. Только много лет спустя я узнал, что эта история, больше похожая на анекдот, который кочевала из века в век, а тогда он вызвал большой детский интерес.
Но были и другие уроки рисования. Однажды учитель показывал, как рисуются плакаты. Плакат был на военную тему. Кто-то из учеников вдруг спросил:
- А вы воевали?
Мел в руке учителя на какое-то время остановил своё движение по школьной доске. Потом все услышали:
- Да, воевал. Только вначале давайте дорисуем плакат, и я вам расскажу.
И когда в конце урока он начал свой рассказ, в выражении его лица, его глаз появилось что-то такое трагичное, не вполне понятное нам ученикам. Видимо, он, художник, вновь видел перед собой те страшные картины войны. Оказалось, что он воевал под Сталинградом. Он рассказывал нам о красках войны. Этих красок было не много. Это были чёрные краски обгоревшей и оплавленной земли, чёрный дым пожарищ, покрытые чёрной гарью лица и руки бойцов, до боли сжимавших оружие. Багровые вспышки взрывов, кровавые танцы огня, красный цвет ручьёв и речушек, окрашенные кровью людей. Белый цвет бинтов на телах раненых солдат, белый снег на земле и трупах убитых.  Если бы хоть одна из ранее нарисованных мух вдруг смогла пролететь по классу, её можно бы было услышать. Драматичные картины войны неожиданно прервал школьный звонок.
 
Неожиданной жизнью вдруг для меня  на картинах стали жить воздух, вода, цвет и тени. Много мне дал кружок рисования организованный в школе Фёдором Николаевичем. Здесь мы познали некоторые секреты рисунка карандашом, акварелью, тушью и, наконец, маслом. В кружке я нашёл замечательных друзей. Один из них стал потом кандидатом технических наук, доцентом, второй доктором, профессором. Вот оно искусство-то, оно своей красотой как магнит притягивает к себе людей разных возрастов и интересов.
Запомнились мне походы на природу, рисунки с натуры.  Фёдор Николаевич показал, как выбирать наиболее интересные места с помощью простого видоискателя вырезанного из бумаги. Рисовали мы небольшие эскизы масляными красками на фанере, пропитанной олифой. Учитель помогал и порой исправлял наши неминуемые ошибки. Он и сам рисовал вместе с нами. Я иногда долго смотрел, как он это делал. Меня удивляло то, что эти большие руки с крупными пальцами так нежно держат небольшую тонкую кисть. Как они ловко смешивают краски и точно наносят их на нужное место картины, наполняя её воздухом и светом. Заставляют оживать под движением кисти. В памяти остались походы на пейзажи на Белую гору, на озеро и, конечно, на реку Суру. Фёдор Николаевич, как я понял ещё тогда, больше всего любил писать пейзажи. Нет, он писал иногда и портреты, и копии с картин. Запомнился интересный случай. В спортивном зале он вывесил картины к русским сказкам. Сколько они уж там висели, я не знаю, но однажды на урок физкультуры пришёл директор Николай Иванович и сел на лавку под картину, где царевна лягушка отдаёт стрелу Ивану Царевичу. Один из учеников во время занятий, посматривая в сторону директора, вдруг начал откровенно смеяться. Директор заметил это и, когда урок закончился, спросил ученика:
- Ты чего это смешного во мне нашёл?
Тот, смутившись, сказал:
 - Так это я не над вами  Николай Иванович.
- А над кем же ты? – вновь спросил директор.
- Это я над Иваном Царевичем. Вы сами посмотрите у него на левой руке шесть пальцев, – смеясь, ответил ученик.
Тогда всем классом стали считать. Оказалось точно. Шесть.
- Это надо Фёдору Николаевичу сказать, – улыбаясь, сказал директор. – Откуда это он такого Ивана Царевича взял.
Окончив восьмилетнюю школу, мы расстались с учителем. На память остались работы, выполненные в кружке рисования.
Приехавший как-то в гости старший брат посмотрел мои работы. Они ему понравились и он забрал их с собой, чтобы кому-то там у себя показать в городе. После этого я их больше не видел. Не видел я больше и учителя рисования, но уроки рисования и любовь к искусству осталась у меня на всю жизнь.

Часть 2
И вот я хожу по одной из комнат нашего музея. Здесь когда-то была начальная школа. В ней учились мой дед, отец и я. Как здорово, что в ней стал музей.
В этой комнате вывешены картины наших местных художников. Я хорошо знаю и художников и их картины. С ними прошло моё детство, юность, да что там говорить вся моя жизнь. Смотря на картины, я представляю и вижу этих художников. Я хорошо знаю их манеры рисования, за картинами проступают разные человеческие характеры художников. Я невольно радуюсь, вглядываясь в картины. Вот эта Вячеслава Александровича, а эта Александра Степановича, а вот эта Веры Яковлевны, как здорово! 
Меня очень долго мучил вопрос, а где же картины Фёдора Николаевича. Порой я задавал его работникам музея, моим друзьям и знакомым. Многие помнили художника и только пожимали плечами и разводили руками, говоря:
- Картин его нет. Видимо, не сохранились.
- Не может быть, – отвечал я.
И вот я стою перед эскизами и набросками Фёдора Николаевича. А это что? Так это то лесное озеро, куда водил нас художник на эскизы. Нет, точно оно. А то картины не сохранились! Вот они. Правильно говорят, мысли и желания материализуются. Нет, искусство и природа – вечны!