Катенька Мартос и ее первое замужество

Скульптор Иван Петрович Мартос души не чаял в своей дочери Катеньке, родившейся в его втором браке с Авдотьей Афанасьевной  18 ноября 1814 года через 14 лет после рождения его последней (от первого брака) дочери Любови Ивановны. В письмах племяннику он иначе как «Катенька» свою младшую дочь — крестницу  Ивана Романовича — не называет, и постоянно пишет ему о ней и ее успехах.

Так в письме от 16 января 1822 года он сообщает своему постоянному адресату: «Авдотья Афанасьевна вас заочно целует, а Катенька моя сделалась крестной матерью: она крестила у Сонюшки (Григорович) обоих сыновей (Ивана в 1818 г. и Николая в 1821 г. — авт.)».

В письме от 19 января 1823 года Мартос отмечает, что «по-русски она читает очень хорошо, в арифметике же хорошо знает три правила и начала учиться на фортепьяно». А письмо от 15 января 1826 года он заканчивает словами: «Моя Катенька всякий раз о вас спрашивает и целует вашу ручку; ей все хочется вас видеть». В  последнем же письме племяннику от 10 октября 1830 года Мартос просто благодарит его за любовь к Катеньке.

Помимо Мартоса целый ряд любопытных фактов из жизни  Катеньки  Мартос оставила автор «Воспоминаний»  Каменская Мария Федоровна (1817–1898), дочь вице-президента Академии художеств Ф.П. Толстого [1].  Назначение последнего на эту должность произошло в 1828 году, после чего семья Толстого из четырех человек переехала из «розового» дома в здание Академии и заняла в ней 16 комнат на первом этаже (с низом и антресолями), по соседству с комнатами, которые занимала семья И.П. Мартоса [1].   

Марии Каменской в это время было 11 лет, и вот что она пишет, став уже бабушкой, в «Воспоминаниях» о своих первых днях жизни в Академии: «…мы с сестрой Лизанькой скоро познакомились и сдружились с дочерями профессоров. Да и трудно было не познакомиться: квартира наша в Академии была дверь об дверь с квартирой Мартоса, а у него был вечный притон молодежи, в особенности его внучек. <…>. Милейший старичок Иван Петрович, у которого в это время дочке его от второго брака Катеньке было уже 14 лет, сам привел ее к нам с  визитом и просил маменьку сделать ему честь дозволить нам  с Лизанькой бывать у них в доме. <…>.»

Так началось наше знакомство с доброй милой Катенькой и с ее юными племянницами, внучками Ивана Петровича, а у такого молодого народа, как мы все были тогда, от знакомства до дружбы недалеко.  И так нам было хорошо и весело всем вместе, что теперь, старухою, вспоминая то счастливое невозвратное время, молодеешь».

Вскоре после  этих слов Каменская  переходит, как экскурсовод, к описанию квартир профессоров Академии и, описав квартиру «старика Воробьева» (пейзажиста), «останавливается» у дверей   Мартоса, чтобы описать подробнее, как пишет Каменская, «арену наших проказ и шалостей». Привожу вкратце это описание, поскольку в нем Каменская упоминает и Катеньку:

«Мастерской, собственно говоря, не было, а была точно такая же высокая, со сводами, зала, как у нас. И в ней старичок устроил себе очень оригинальную мастерскую; она же была и столовая, и в торжественных случаях живо превращалась в бальную залу <…>. Надобно знать, что ваятель никогда не лепил иначе, как приглядываясь к изображениям античных статуй, главное, к их драпировкам.  Драпировки – это была страсть Ивана Петровича; он был скульптор очень стыдливый и показывать много голого тела не любил. Ему вылепить женскую фигуру с обнаженной грудью было бы невозможно. Стыдно, да и только! Вообще для скульптора, который побывал в Италии, скромность его просто казалась непонятной. Может быть, происхождение его из духовного звания оставило в нем до старости лет свой духовный отпечаток. <…>.

За мастерской шла маленькая гостиная  <…>, а за гостиной шла еще комната под названием «комната барышень». В ней всегда заседала наша веселая братия. На антресолях помещалась Катенька. 

В другой огромной комнате жила ее тетка, Наталья Афанасьевна, сестра ее матери. Прелестная старая дева была эта Наталья Афанасьевна:  высокая, полная, очень еще красивая лицом, вечно завитая в каких-то кудряшках, добрая, всегда веселая; ее обожали все, кто только знал ее. А она больше всех обожала племянницу свою Катеньку, называла ее «наша телятинка» и всегда говорила ей: «Катенька, вы-с». Да и никто в доме, кроме отца и матери, Катеньке «ты» не говорил. Самого Ивана Петровича дочери от первого брака называли по старине «тятенькой», только одна многолюбимая им Катенька называла его по нынешнему «papa». Все вдовы и сироты, которых Иван Петрович  набрал к себе полон дом, величали своего благодетеля «Дяденька, вы-с». 

Рассказав в 7-й и 8-й главах о других преподавателях Академии и их семьях, а также о некоторых событиях академической жизни, Каменская  в конце 8-й главы рассказывает о наступлении Великого поста, когда «пришла пора молиться и каяться в грехах», и здесь она вновь упоминает Мартоса и его дочь:

«Все академические начали поочередно говеть, и серьезнее всех за это религиозное дело принялся Иван Петрович Мартос (недаром он происходил из духовного звания). Он мало того, что говел с дочерью своей Катенькой в академической церкви, но после службы уводил свою Катеньку будто бы гулять, а сам потихоньку от домашних водил любимую дочь по тюрьмам и больницам навещать заключенных и страждущих и там давал ей деньги, чтобы она делала вклады и помогала неимущим. И все домашние знали, куда Иван Петрович повел дочь, но все молчали, потому что старичок хотел, «чтоб это было тайно». Кроме этого тайного добра, которому старичок Мартос научал свою дочь, у него явно дом  битком был набит бедными его и жениными родственниками, которые жили у него на полном его иждивении. Да, можно сказать, что Иван Петрович был истинный христианин». 

«Закончу настоящую главу моих воспоминаний – пишет Каменская – браком дочери Ивана Петровича Мартоса. Он сам приехал объяснить отцу моему (Ф.П. Толстому), что дочь его, Екатерина Ивановна, просватана за прекраснейшего человека, архитектора Василия Алексеевича Глинку. Папенька был знаком с Глинкой, знал, что он прекрасный человек, но, все–таки, не мог не подумать, что пятидесятилетний муж далеко не пара пятнадцатилетней  дочери  Мартоса. 

Но в то время браки совершались обыкновенно по предварительному соглашению родителей невесты и жениха. Старик Мартос был вполне убежден в том, что обожаемая им дочь будет гораздо счастливее в замужестве, если он сам, столь опытный в жизни, выберет ей мужа. И точно, выбрал ей человека уже пожившего на свете, умного, богатого и занимающего видное место. Чтобы хоть немного ознакомить между собой жениха и невесту, он устроил им у себя дома несколько свиданий, а затем состоялось и сватовство. 

В один прекрасный день Мартос, надев парик, академический мундир и все регалии, ожидал Глинку. Когда тот приехал, в гостиную была призвана дочь, и отец торжественно сказал ей: – Катенька! Вот почтеннейший Василий Алексеевич делает нам честь просить твоей руки. Я и маменька за это очень ему благодарны и даем наше согласие. Теперь дело только за тобой, скажи, согласна ты или нет?

Старик, вопросительно глядя на дочь, ждал ответа, а жених, в сильном волнении, готовился услышать решение своей участи. Катенька же, вся покраснев до ушей, упорно молчала. – Молчание – знак согласия! Человек! Шампанского! – громко и радостно крикнул отец. Лакей тотчас же подал поднос с вином. Иван Петрович и Авдотья Афанасьевна  первые, с бокалами в руках, поздравили жениха и невесту.  Старик залпом опорожнил свой бокал, опрокинул его на свой парик и начал целовать дочь и будущего зятя. <…>.

Более всех был счастлив сам Мартос тем, что устроил прочное счастье своей дочери. Одна только Катенька продолжала молчать. Таким образом, она, не промолвив ни «да», ни «нет», едва дожив до пятнадцати лет, сделалась невестой пятидесятилетнего, некрасивого Василия Алексеевича Глинки. <…>. На свадьбу никто из наших не попал, потому что в это время нас поразило большое горе: умерла моя добрая бабушка».

Летом 1831 года в Петербурге началась сильная эпидемия холеры, но семья М. Каменской успела до ее начала уехать из города в Царское село, куда родителям Марии из Петербурга часто приходили письма от родственников. В них сообщалось, что холера страшно косит народ, но они (родственники) ее не боятся: едят ягоды, огурцы и что попало.

В одном из писем они писали, что «первой жертвой эпидемии сделался Василий Алексеевич Глинка: приехал из должности, покушал с аппетитом ботвиньи со льдом, и к ночи уж его не стало. Шестнадцатилетнюю вдовушку Катеньку сейчас же отвезли назад к отцу и матери, а за Василием Алексеевичем пришли с ног до головы засмоленные люди и в ту же ночь похоронили его на Смоленском холерном кладбище, а теперь ищут его могилы и до сих пор найти не могут».

Далее Каменская сообщает: «Вернувшись в Петербург, Катеньку Глинку мы застали в ее прежней девичьей комнате, точно она и замуж никогда не выходила. Овдовев, она значительно похудела, сонливость и лень с нее спали, и она стала даже живее и разговорчивей. Все близкие не могли на нее надышаться.  Они сказали, что нашлось духовное завещание Глинки, по которому он завещал все свои деньги и все свое имущество в пользу Катеньки. <…> Иван Петрович поторопился только поставить на холерном кладбище над покойным зятем свой богатый памятник.

И долго после того туда никто не заглядывал, пока наконец тетушка Наталья Афанасьевна не выпросила у родителей позволения сходить с молодой вдовой на Смоленское, поклониться праху покойного Василия Алексеевича. И в этой могиле заснула, кажется,  навсегда память об архитекторе Глинке.  А в родительском доме пошло теперь все не так по-детски, как было до сих пор; все-таки главное лицо в доме, молодая вдовушка Катенька, сделалась разумной женщиной, а не «беленькой  телятинкой, как величали ее прежде».

Завершив цитирование Воспоминаний Каменской, решил точку на этом не ставить, а поговорить еще об архитекторе В.А.Глинке, которого Каменская назвала старым и некрасивым. Ознакомившись с его биографией, понял, что на самом деле он заслуживает и добрых слов. В его краткой биографии говорится:

«Глинка, Василий Алексеевич — академик, архитектор, сын майора, родился 3 августа 1790 г., умер 4 июля 1831 г. в Петербурге от холеры; погребен на Смоленском кладбище. Образование получил в Академии художеств, куда поступил в 1798 году.; получил здесь в 1807, 1808 и 1810 гг. три вторые серебряные медали, в 1810 г. первую серебряную медаль, а в 1812 году – первую золотую медаль за работу на заданную программу ("план для общественного увеселения жителей столичного города"). В том же году выпущен с аттестатом 1-й степени и шпагой и оставлен при Академии пенсионером.

В 1817 году признан достойнейшим для командировки за границу и отправлен в Италию. По отзыву президента Академии (1819 г.), донесения его оттуда "осторожны, заключения его основательны, не резкие" и показывают в нем человека, "судящего по некоторому уже опыту". В 1821 г. Римская академия художеств за представленные им рисунки мавзолеев Августа и Адриана избрала его своим членом. В этом году, как видно из его донесений, он путешествовал по Италии и собирался из Рима ехать в Северную Италию и Южную Францию, а затем в Париж для изучения архитектуры.

По возвращении из-за границы Глинка получил в 1824 году место архитектора при Кабинете Его Величества. В последующие годы им перестроено прекрасное здание Румянцевского музея на Английской набережной, построено ряд других зданий  в Петербурге и его пригородах; в  1830 году он был удостоен звания академика за вышеупомянутые мавзолей, Румянцевский музей, проекты лютеранской церкви св. Петра, Сената и др. работы). А 10 января 1831 года он получил должность профессора 2-й степени  Академии по классу архитектуры».

Как видно, за  время  работы в Петербурге после возвращения из Италии Глинка стал профессионалом высокого класса и перспективным архитектором.

Что касается возраста Глинки как жениха, то Каменская  прибавила ему 10 лет, так что жениху было не 50, а 40 лет.  Что касается того, что он был некрасивым, тоже приходится сомневаться.  Во всяком случае, скульптурный портрет архитектора, выполненный его товарищем  С.И. Гальбергом (ученик И.П. Мартоса) в 1819 году, получил шумные похвалы современников, вскружившие голову молодому скульптору. Находится этот скульптурный портрет в собрании Русского музея, но найти в интернете его не удалось.   

ПРИМЕЧАНИЯ

1. М. Каменская.  Воспоминания. М. Художественная литература. 1991. Серия «Забытая книга».