Некуда бежать

Некуда бежать
Она сидела на остановке и плакала. Она знала, что никуда не уедет. Не потому, что ночью автобусы из села уже не ходили. Нет, ей просто некуда было ехать. Да и бросить семилетнего Сашку она не могла. Все это она прекрасно понимала. Поэтому в очередной раз она уходила из дома сюда, на остановку, но не решаясь бежать, просто «выла» на луну.
Каждый раз Вера срывалась из дома с мыслью, что бросит все и убежит куда глаза глядят. Но проплакав на одинокой остановке около часа, всегда возвращалась.
Вера сидела на скамье, сгорбившись, как старуха, спрятав плачущее лицо в шапочку. Она уже перестала рыдать, чувствуя, что немного успокаивается. Зато отчетливей ощущала, что холод начал пробираться под легкий плащик, накинутый поверх негреющей синтетической кофты. И мысли о том, что Сашке надо приготовить на утро завтрак, все чаще стали прорываться сквозь пелену боли и обиды. Но она не могла встать и пойти к дому. В голове мелькнула мысль, что если бы случилось чудо и к остановке подъехал автобус, то на этот раз она все же решилась бы уехать. Представив себе это, она снова разрыдалась. Но теперь ей было жаль не себя, а маленького Сашку. За эти четыре года он так прикипел к ней своим маленьким детским сердцем, что даже первого сентября, после линейки не хотел отпускать ее, боясь остаться без ее любви и защиты.
Сашка не был ей родным. Выйдя 4 года назад за Ярослава, она усыновила его трехлетнего сынишку. Он был совсем не похож на отца: большие серые глаза, тихая застенчивая улыбка и умение чувствовать чужую боль. Ему всегда всех было жалко: и маленьких котят и подбитых птиц и даже рыбу, которую она ловко чистила и потрошила. Однажды, он даже пытался выходить ворону, которой собаки повредили крыло и долго переживал, когда та куда-то пропала. Вера так и не сказала ему, что ворона погибла в зубах их злого сторожевого пса, Дика. Но и его он тоже любил, и самым удивительным было то, что этот злобный пес, срывающийся с цепи при появлении любого существа, ни разу не оскалился на мальчика, терпя его присутствие и детские ласки. Дик же был точной копией своего хозяина, за исключением разве того, что тот бросался даже на Сашку, своего сына. Вера, как могла, старалась уберечь пасынка от вспышек гнева отца, порой закрывая его собой. А тот, конечно же, срывался на Вере. Отсюда и синяки на ее теле и выбитый передний зуб, из-за которого, она на людях старалась говорить в сторону и не улыбаться.   
Любил ли он ее, когда звал замуж? Возможно, но только той любовью, которой хозяин любит свою вещь.  И уже через год эта вещь наскучила ему и жизнь Веры, и так протекавшая без особой радости, превратилась в настоящую каторгу. Он был гораздо старшее ее и в их семье был непререкаемым авторитетом, судьей и палачом. Последняя роль ему удавалась особенно хорошо. Ей же приходилось тянуть и дом, и хозяйство, и сына. И если скотина, огород, кухня беспощадно высасывали ее силы, то возня с малышом позволяла вновь обрести их. Только он, Сашка, и был для нее отрадой и смыслом её никчемного существования. 
Ярослав неплохо зарабатывал, держа свой магазин на местном рынке, где торговал всякими железками и инструментами. И похоже, что бездушные инструменты он любил больше всего. Усевшись за ремонт какой-нибудь железки, он уходил в свой собственный волшебный мир, забывая о мире реальном.  Он так аккуратно распаковывал и упаковывал новые инструменты, будто держал в руках новорожденного. Никогда с такой нежностью он не обращался даже с сыном.
Вера же нигде не работала, хотя окончила кулинарное училище и мечтала устроиться поваром. В училище ей прочили неплохую карьеру: так ловко, быстро и вкусно у нее получались блюда, которые она готовила на занятиях.  Она могла взахлеб читать кулинарные книги, и казалось, в рецептах она видит не просто буквы, цифры, пропорции, но и может чувствовать вкус будущего блюда. После замужества, она с упоением пропадала на кухне, и если говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то это как раз про нее. Но ее ли вина, что у Ярослава не было сердца и ее путь заканчивался тупиком?
Родных у нее почти не осталось. Из тех, кто жил сравнительно недалеко, была разве что троюродная тетка где-то в Сумской области.  Родной же брат матери, дядя Паша, выйдя в отставку, жил где-то в Калуге. Но связь с ними была давно потеряна стараниями Ярослава. Однажды, в момент очередной вспышки бешенства, он выбросил в печь все письма ее родни, в том числе и дяди Пашы, в которых тот постоянно звал ее к себе, в Калугу, видимо, чувствуя, что у племянницы не все хорошо. Их адресов Вера не помнила, но возможно где-то оставались письма, которые Ярослав не заметил. Но Вера давно не перебиравшая своих вещей, на них не натыкалась. Скорее всего, что последняя ниточка, связывавшая ее с родными, была утеряна.
Очень редко мимо нее проезжали машины и, глядя на их красные огоньки, гаснущие вдали, она представляла, как бы она уехала с Сашкой из этого проклятого села. Но ее грезы прерывались мыслью, что это для нее, Веры, это село и этот мужчина были проклятыми. Для Саши же они наверняка оставались родными.  И как она могла забрать его от родного отца? Она всегда старалась воспитать в Саше уважение к нему, старалась отыскать в нем хоть что-то положительное, чтобы взрастить его авторитет в глазах сына.  Она всячески оправдывала отца в его глазах, желая, чтоб у малыша не возникало к нему ненависти. Но только все чаще она замечала испуганные и осуждающие взгляды, которые Саша бросал в его сторону.
В полуночной тиши она вдруг услышала, как негромко хлопнула дверь их дома, следом раздалось недовольное рычание разбуженного пса. Вера с силой сжала ладонями уши, втянув голову в плечи, будто ожидая, что сейчас в нее полетят подзатыльники разъяренного Ярослава, вышедшего на ее поиски. У нее уже не было сил терпеть издевательства и унижения мужа. Вновь возникло острое желание бежать, сменившееся прежней мыслью о Сашке. И даже осознание того, что ей просто некуда бежать меркло перед мыслью о том, что она не может оставить сына в этом доме.  Страшная безысходность вновь охватила ее и она беспомощно заплакала.   
- Ма!
Вера тяжело подняла голову и увидела перед собой Сашку, держащего на поводке Дика. Чаще всего он называл ее именно так: «Ма». Лишь в последние 2 года в его обращении к ней появилось слово «мама» и даже иногда «мамочка».
Он кинулся к ней, обхватив ее за шею.
- Мамочка, мамочка! Ты хочешь уехать? А как же я? А как же Дик? Не уезжай, пожалуйста! Не оставляй нас, прошу!
Она с силой обняла его, прижав к себе, целуя его мокрые щеки, зашептав скороговоркой:
- Нет, сынок, ну что ты, что ты! Ну как же я без тебя? Милый! Ну куда же я без вас? Я просто вышла подышать! И Дика не оставлю! Я просто тут сидела! И тебя заберу. И Дика…
Она вдруг осеклась, вновь, словно в стену, уткнувшись лбом в ту самую мысль, не дававшую ей убежать.  Он ведь его родной сын! Она не вправе лишать его отца! Вера снова разрыдалась.
- Мамочка! А давай уедем отсюда? Втроем! Ты я и Дик!
Где-то вдалеке из-за деревьев, закрывающих поворот, показались фары приближающейся к селу машины.
;
- Мы соберем свои вещи, возьмем Дика и Пушинку и уедем! Только не бросай нас! У меня есть план! А потом мы сделаем тебе зуб, и ты снова будешь улыбаться!
Вера взглянула в его испуганные и умоляющие глаза и улыбнулась:
- Конечно, сынок!
Она почувствовала, что безысходность в ее душе становится все меньше, как сгорающий в печи комок бумаги.  Она снова обняла его, гладя его мокрые от начавшегося дождика волосы.
Машина то останавливалась, то снова начинала движение, будто пытаясь в потемках среди незнакомой местности, найти проезд к нужной улице. Она закрыла глаза и ей больше всего в жизни захотелось, чтобы это был ее дядя Паша.