VI. Куда приводят мечты...

Алиса Алисова и Андрей Беляков

КУДА ПРИВОДЯТ МЕЧТЫ...

    У Пономаренко наступила другая жизнь. Он был не рад ей. Так было все хорошо — дом, работа, друзья, — все так знакомо и понятно. Жизнь катилась — и были в ней и радости, и заботы, и все — как у людей. В общем — уютно, несмотря на проблемы, какие случаются у всех, но и они потом как-то все-таки решаются, — и снова все идет, дни листаются, солнце светит, дорога бежит, и по ее краю — деревья и люди, попутчки и просто прохожие, знакомые и незнакомые. Грусть по лету, а потом — по зиме, и лишь оглядываться не хочется совсем, а хочется — смотреть вперед и думать, как еще может быть прекрасно — там, где-то вдали, и эта даль когда-нибудь непременно наступит. Такое настроение бывало нечасто, но и оно — приятным обманом согревало душу, даже, можно сказать, — бодрило, и капитан с каждый раз новым чувством неведомого устремлялся в новый день. И вот — будто все кончилось. Одним махом. Пономаренко противился этому — но сделать ничего не мог. Вроде бы все как всегда — но ушел безмятежный сон; часто посреди ночи капитан просыпался — как от толчка в бок, вставал, шел на кухню, курил — безо всякого удовольствия, снова ложился. Чего-то хотелось, — но чего — понять не мог. Пробовал даже — втайне от жены — стихи писать. Корявые и неумелые — вроде: «дни идут, а я в тоске, и скольжу вдоль по доске; вот доска кончается — сколько еще маяться?». Но и это не помогало.
    На время все затихло. Никто не тревожил капитана. Он по-прежнему ходил — один раз в неделю — на боулинг; успехами похвастаться не мог, но привык, и это стало даже чем-то необходимым. Он под пыткой не признался бы себе, что невольно надеется встретить там Эллочку — но ее не было. Да он и не помнил ее и, пожалуй, не узнал бы. Так, — мелькнуло что-то ослепительное, как удар молнии, и исчезло, оставив в глазах радужные круги. Она ему не снилась, он не думал о ней, не видел в грезах, не вспоминал тот злоуполучный боулинг — но какая-то игла засела в сердце, мешала вздохнуть полной грудью, царапала грудную клетку. Он даже сходил к кардиологу и сутки проходил в холтере — все в порядке, не о чем беспокоиться, — «вы еще всех нас переживете» (в устах молоденькой кардиологини это звучало кокетливым комплиментом). Капитан похудел, подтянулся, и, как ни странно, — похорошел. Даже начинающаяся было лысинка — совсем маленькая, как крошечная тонзурка на макушке, — исчезла под некрупным крутым локоном. Жена с подозрением поглядывала на него — но фактов никаких, даже придумать при всем желании ничего нельзя было, — и она только мысленно пожимала плечами, на всякий случай сменив маникюр и добавив в перманент розовую прядь.

... В тот день капитан возвращался со службы пешком — у Хендая полетели колодки, заодно еще что-то по мелочи поменять, — загнал в сервис. Погода была теплая, слегка снежило, решил пройтись пару-тройку кварталов, развеяться. У перехода какой-то гражданин в сером картузе едва не сбил его с ног, при этом сам, виртуозно взмахнув одной ногой, чуть не зацепился ею за
фонарный столб, чем и спасся от падения. Скользя, гражданин ухватил Пономаренко за рукав — тот хотел отстраниться, но не успел: взвизгнули тормоза, и они оба покатились прямо под колеса. В последний момент какая-то сила выдернула, скрутила валетом — и выплюнула на тротуар. «Не ушиблись?» — гражданин заботливо обмахивал плечи и спину капитана. Злой, как черт, Пономаренко вспомнил разные слова русского лексикона, но не успел их произнести, ибо потерял дар речи: серый картуз исчез, перед ним стояла Эллочка — да-да, она! — лукаво улыбаясь в воротник розовой шубки. «Здравствуйте! А я Вас искала, искала — и нигде не могла найти.» Пономаренко молча стоял, как соляной столб. Перышки от Эллочкиного дыхания на воротнике легко колыхались. «Холодно, наверное, в таком одеянии», — подумалось капитану. Никакие другие мысли в его голове не родились. «Может, немного пройдемся? — Расскажете, как Ваши успехи в боулинге». — Пономаренко покосился на нее — насмешки не уловил, наоборот, — от Эллочки исходила какая-то теплота, простая и безыскусная. Похоже, она и вправду была рада его видеть. Они вышли в маленький сквер, пересекли его, — и капитану уже казалось, что они знакомы тысячу лет — так просто и легко и вроде бы ни о чем — ему давно уже ни с кем не говорилось. Эллочка была хорошим слушателем, он чувствовал ее внимание. Хотелось, чтобы эта прогулка не кончалась, чтобы просто идти и идти рядом с ней — ничего другого не нужно. Но все когда-нибудь кончается — кончилось и их незамысловатое путешествие. «Мы ведь еще увидимся?» — Эллочка улыбнулась. «Может быть, — в боулинг?..» — не нашелся ни на что иное капитан. «А давайте на Канары!!» — засмеялась девушка, закинув голову. — «Тогда уж в Албуфейру, — неожиданно и как само собой разумеющееся предложил капитан, — Мое любимое место». Поколебался: «Правда — не сезон, наверное». — «Почему не сезон? — Как раз май — самое цветущее время.» — «Так ведь еще февраль», — мелькнуло у Пономаренко. — «Так это почти что май!». Они стояли в заснеженном дворе — а все вокруг цвело и пело, и, казалось, грозди бело-розовых кистей цветущих яблонь склонялись до земли, эфирный с легкой сладостью аромат накрывал волной — и отпускал, и снова набегал — как волны ласкового моря в полуденный зной. И синее бескрайнее небо — как куполом — закрывало их от всего мира.

...Албуфейра встретила солнцем и цветущим миндалем. Океан плескался у ног. Эллочка со стянутыми резинкой в маленький смешной хвостик волосами и вдруг проступившими веснушками на лице, в коротких шортиках и желтой маечке на бретельках казалась школьницей, а капитан в тропических бермудах, загорелый и уверенный, с доской под мышкой, вел ее на серфинг. Оба они не владели доской — но бесстрашно снова и снова пытались поймать волну, которая опрокидывала доску, накрывала, несла к берегу и вновь уносила в океан, они ловили доску, выбирались, песок хрустел на зубах, они смеялись, отогревались на солнце от еще знобящей прохлады океана — и вновь и вновь окунались в широкую набегающую волну. Какие-то студенты — как выяснилось, из Кембриджа, — вдруг присоединились к ним, — и уже большой отважной компанией они покоряли непослушную стихию, — правда, студенты
вполне уверенно держали доску, взлетая на гребень волны и скользя по ней, срезая белые барашки пены, чем вызывали неподдельный восторг Эллочки. Но капитан не ревновал — он чувствовал, что Эллочка вся с ним. Джон показал пару технических приемов — и уже через день-другой капитан вполне освоился и с доской, и с волнами. Вечерами они выбирались в местные ресторанчики — иногда уже сложившейся компанией, а иногда — вдвоем, — и то, и другое было чудесно, душа пела на разные лады, и хотелось только одного: чтобы это никогда не кончалось. Впрочем, это желание не осознавалось — мир и так был бесконечен, бескраен, день ото дня переменчив, но неизбежно прекрасен — и кончиться это просто не могло. Иногда капитана посещало странное чувство — будто он смотрит на себя со стороны и не может узнать. Точнее, не так: будто смотрит на себя — того, который еще недавно ходил на службу и со службы, — и это был какой-то незнакомый и даже несколько чужой и чуждый человек. Будто открылся мир — до того скрывавшйся за колеблющейся, почти непрозрачной пеленой, — и вот она упала, как покрывало, к ногам, — и все сияние мира в его первозданном виде охватило его. Порой ранним утром, когда Эллочка еще спала, он выходил на террасу и смотрел, как пробуждается все к жизни, как светлеет и потом розовеет горизонт, золотые лучи подсвечивают голубеющее небо, и из-за океана показывается край солнца, заливая золотыми отсветами спокойные далекие волны. Он не понимал, за что ему такое счастье — и не осознавал его, будто что-то доселе неведомое раскрылось и заполнило всего его и все вокруг, растворяя в себе. Он чувствовал себя молодым, красивым, успешным — и был таким: он видел как иногда замирает Эллочка, забыв про все, ловил на себе взгляды девушек — и ему было приятно, солнечная волна плескалась в нем, отражаясь в глазах, мыслях, восприятии мира. Эллочка растворялась в нем, оставаясь собой — и ее смех звенел, глаза голубели — будто их синева немного выцвела от солнца и соленой волны, смотрели только на него, весь мир был у их ног — и, казалось, восхищался ими. Вечность распахнула свои объятия — только для них двоих.

...Отпуск кончился, самолет отрывался от взлетной полосы, готовясь унести их домой. Усталые и умиротворенные, они сидели в креслах, — уже ничто, казалось, не могло поколебать их мир. И возвращение не пугало — просто продолжается жизнь, и завтра будет еще прекраснее, чем вчера.
… «А дальше?» — спросил тонкий любопытный голосок. «А дальше — он вернется домой, его встретит жена в бигуди и накормит супом.» — «А Эллочка?» — «А Эллочка вернется в свой звездолет — и ее отправят в другую галактику». — «Но это несправедливо! Разве так бывает?» — «Это обычно, и только так и бывает.» — «Но океан, миндаль, но яблони зимой в цвету... разве все это было напрасно?» — в тоненьком голоске почти послышались слезы. — «Нет, ничего напрасным в жизни не бывает. И это останется навсегда. Только это — и истина.» — «Тогда почему они не вместе?» — Отклика уже не было. Над Албуфейрой садилось солнце. Берег был пустынным, длинная и широкая медленная волна ровняла красный песок — старательно и неторопливо, словно успокаивая кончающийся день, чтобы завтра снова засияло в полную силу и радость.
Капитан вел за ручку маленькую девочку — мелкие белокурые кудряшки падали на лоб, синие глаза внимательно смотрели на мир, ножки в крошечных сандаликах смешно загребали песок. И хотя он шел медленно — она торопилась изо всех сил, помогая себе ручкой. Голубой сарафанчик с белыми корабликами сдувало в одну сторону легким бризом. Океан глубоко и вкрадчиво вздыхал, обманчиво смиряясь. Вдруг вдали раздался — как колокольчик — звонкий смех — и капитан вздрогнул и остановился. Девочка, не успевая за ним, споткнулась и чуть не упала вперед — он успел ее подхватить и поднял на руки. «Там кто?» — спросила она тихонько прямо ему в ухо. «Не бойся, это просто ветер качнул колокол, — видишь, вон там домик на горе?» — девочка обернулась, обвивая его шею ручками, и кивнула головой. — «Это маяк. Когда-то давно он показывал кораблям путь. А в сильный туман еще и бил колокол. Чтобы слышно было, и корабль не разбился о скалу». Девочка не все поняла, но успокоилась, и только крепче прижалась к капитану, положив голову ему на плечо — и океан, и вечер убаюкали ее.
Капитан шел по берегу, бережно обнимая маленькое существо, вечер быстро уступал место ночи, полная луна набирала силу, наливаясь светом и вымащивая собой широкую дорожку в океане. Капитан уверенно ступил на нее — и она сама понесла их, прохладным шелком лаская босые ступни ног, а вдали все звенел и звенел, звал и звал легким колокольчиком далекий счастливый смех — и капитан шел на этот зов с радостным замиранием сердца, точно зная, что их ждут, что жизнь бесконечна, и что все самое счастливое только начинается...

…...................