Месть Пахана

(Из цикла «Где золото моют в  горах»)

Ларго Зосимович Авилашвили любил свиней.  О свиньях он знал все – как ухаживать, чем кормить, и даже как правильно забивать, чтобы животное не мучилось. Тогда мясо было особо мягким и сочным. Свиньям он уделял куда больше внимания, чем работягам.
- Па мнэ, пуст два бича сдохнут, чэм адын парасонок! – говорил он, ежедневно инспектируя свинарник.

Ларго  был начальником Могочинского региона нашей золотодобывающей артели. Темная биография забросила его на пятидесятом году жизни из Сванетии в Забайкалье. Говорили, что он сидел, и не раз, не то за драки, не то за убийство. Рассказывали, что он близок с грузинскими ворами из Иркутска. И никто ничего точно не знал. Ларго был полон жизненного опыта, и не было проблемы, которую бы он не мог решить. В Забайкалье, в маленьком Амазаре, он чувствовал себя так же привольно, как и в родной Грузии. Без Ларго хозяин артели Рикшан Муракаев  был, как без рук. Когда Ларго отбыл на родину, артель развалилась за два сезона.
- У мэня чэтыре класса образованыя, и я тут вами всэми камандую, - говорил он горнякам, геологам, механикам, - а было бы дэсять классов – я бы мынистром был.
И многие не сомневались, что был бы.

С рядовыми старателями Ларго не общался, исключая только работников свинарника, да еще съемщиков. Съемщики работали на конечный результат, доводили снятую с приборов породу до стадии золотого песка, и были при оружии. Людей с оружием и золотом Ларго уважал, как истинный кавказец. Когда он приезжал на участок, то шел сперва не к начальнику, а прямиком стучался в ЗПК – в золотоприемную кассу. Там, за высоченным глухим забором, в отдельном зимовье и жили съемщики-доводчики – элита любой артели. Там же располагалось и хранилище драгоценного металла.
- Гамарджоба, ребята! – первым здоровался он. – Гаваритэ, какие праблэмы есть – всэ решу!
- Патронов бы, Зосимыч, подкинуть. На «Лося», – говорил мой напарник болгарин Валерка Стоянов, имея в виду карабин «Лось».
- А что, на охоту хадыли? Взяли кого?
- Да так, по мелочи. И на учебно-тренировочные стрельбы надо. Для СКС тоже.
- Харашо! Рэшым в рабочем парадке, – обещал Ларго, откидывался на переднем сидении персонального УАЗа, и уезжал. Патроны привозили максимум через три дня.

Участок связывался с базой в Амазаре по рации. Сеансы проходили в 11 и 17 часов. Утром начальник участка докладывал о намытом вчера золоте, а вечером делал заказы на солярку, продукты и прочее. Чаще на связь выходил начальник базы Круш, тихий пьяница, однако великолепно знавший ремесло механика по тяжелой технике.
По правилам радиосвязи, каждая законченная фраза отбивалась словом «прием». Когда на связь выходил сам Ларго – был праздник. Вдобавок к своему яркому акценту, слово  «прием» он произносил не только в конце фразы, но и после каждого матерщинного слова. Выглядело это так:
- База, база участок на связи прием.
- Слушаю участок, прием.
- База, солярки осталось на две смены, ждем наливник, прием.
- Участок билат, прием, какого х**, прием, вы мнэ сейчас мазги е**те, прием. Я сказал, билат, прием, объемы саларки, билат, прием, за неделю составлать билать, прием.
- База. Заявка была отправлена на той неделе. Солярка не поступила.
- Нэт заявка никакой. Я вот за столом сижу как х**, прием, в гнэздэ, прием. Билат, прием, я что, этой заявкай жопу вытирал? Нет солярка, ждем цистерну из Иркутска, прием.
- База. Придется вскрышу на Кадаре остановить, перекидываем технику на Кавыкту.
- Я тэбэ, билат, прием,  перекину яйца твои через забор, прием! Работать вэзде, я сказал, билат, прием.
- Приборы к ночи встанут. Последнюю емкость слили сегодня прием.
- Билат, прием, у тебя х**, прием, больше не встанэт, если приборы встанут. Понал вас, участок, буду занымать у саседей. Ждыте наливник ночью, билат, прием. Канэц связи, прием.
И все знали, что наливник придет.

Благодаря свинарнику, огородам, и связям Ларго в войсковых частях,  артель даже в начале голодных 90-х годов питалась вполне сносно.
Главный свинарник находился километрах в десяти от амазарской базы. Он назывался  Трубочка. Там всегда дуло, как в трубе: участок лежал в распадке, огороженном по обе стороны волнистыми хребтами. Направление ветра было таким, что он каждый день продувал распадок. Потому котельная, которая отапливала и свинарник, и бичарню, где жили работники фермы и  лесоучастка, часто работала на повышенной мощности.

 Однажды Ларго приехал с проверкой, и заметил, что в свинарниках жарковато. Он позвал кочегара.
- Тэмпературу сбав напалавыну.
- Ларго Зосимович, в бараке холодно, люди мерзнут, дует же насквозь.
- Ха! Бичи! Бичи патэрпят. А сывиньям жарко! Видыш – едят плохо. Запомни – пусть лучше два бича падохнэт, чэм один парасенок!

А бичи, и, правда, умирали. Не то, что бы часто, но несколько гробов за сезон уходили по адресам в Украину, Белоруссию, на Волгу и в Молдову. Умирали бичи по разным причинам. В основном, из-за сердечной недостаточности. Двенадцать часов ежедневного тяжелого труда без выходных дней в течении полугода выдерживали не все. Кроме того,  бичи плотно сидели на чифире. Большая часть старателей прошла через зоны, и потому этот напиток не переводился ни в балках, где жили работяги, ни на полигонах. Чифирбак – большая консервная банка с проволочной дужкой ручки, был у каждого бича. 
Бывало, что людей давила техника, или убивало током. Но это случалось редко. Но когда мы как-то, после сдачи золота на спецсвязь в Могоче, заехали на лесоучасток - передать посылку для одного из рабочих, то оказавшийся там Ларго говорил пилорамщику.
- Сасновые доски в сторону откладывай. Суши. Осенью прыгодятся.
- Куда пригодятся, Ларго Зосимович?
- На гробы. Нэ знаешь, что ли?
И, правда, к осени на двух участках умерли три человека – два бульдозериста и один мониторщик. Смерть одного из бульдозеристов я видел лично. Сухой и жилистый  Качечка, работавший на  Т-500, заглушил свое чудовище, вылез из кабины, и присел на корточки у траков. С них комьями отваливалась густая грязь. Сидел он так очень долго.
- Заснул он, что ли? – спросил горняк Ермолаевич, - Борька, слетай, глянь, что с ним?
Я отдал свой карабин Стоянову, и пошел по полигону, скользя на осыпающихся каменистых бортах. Качечка все так же сидел, привалившись к тракам бульдозера. Я не мог понять, куда он смотрит.
- Э, Вова, ты спишь,  что ли?
Тот молчал. Я тронул его за плечо.  Он мягко свалился на бок. Качечка уже остывал. Глаза покрылись темно-синей пленкой. Я рванул к будке мониторщика.
- Ну, что с ним?
- А все. Умер.
- Вот е* твою мать, – пнул по будке Ермолаевич. Кого теперь сажать на пятисотку? Допусков-то нет ни у кого больше. Эх, Вова - Вова. Помер ты х**во.
Меня поразило такое спокойное отношение к смерти мужика, который еще утром завтракал с нами за одним столом, и просил передать ему хлебца – «вон тот кусочек, с горбушечкой».
Так что Ларго не ошибался – сосновые доски понадобились.

Итак, Ларго задался целью устроить свинарники на каждом участке. Потому он взял жену – большую рыхлую блондинку, медленную,  с глазами навыкате, и всегда молчащую, - и поехал на Трубочку, отбирать свиней. Жена была у Ларго бухгалтером.
Сперва Ларго решил провести ревизию – не сожрали ли работяги втихушку хоть одного подсвинка.
- Луба, записывай,  – сказал он жене Любе. – Так, адын, два, пять. Кароче – всэ на месте. Так обходил он загон за загоном. В одном из них племенной хряк в это время начал сосредоточенно огуливать свиноматку, поглядывая на Ларго злобными глазками.  Ларго следил за процессом с искренним интересом, и даже с участием. Казалось, что мысленно он трудился вместе с хряком.
- Э, Луба, – внезапно повернулся он к жене, – а если бы тэбя так? А? Бгоооооо – и он закатился гортанным смехом, распахнув золотозубую пасть.
Пользуясь хорошим расположением духа, к Ларго подбежал, хлопая здоровенными кирзачами, свинарь Шишок – маленький, замусоленный, шмыгающий.
- Ларго Зосич, - выпиши аванса Христа ради. Пятьсот рублёв. Похмелиться надо.
Такой наглости Ларго не ожидал. В артели был сухой закон, и хотя на Трубочке работяги иногда тайком попивали, но признавать это, и тем более просить деньги на опохмел, было  неимоверной наглостью. Шишок появился в артели недавно, и еще не знал здешних устоев. Он прибился к участку, когда его выкинули из Могочинского леспромхоза. Там он работал  трактористом на трелевочнике, на дальней делянке.  Шишок наладил обмен на спирт древесины с местными жителями. За что и был уволен.
- Пяцот х**в  тэбэ, а нэ пяцот рублёв, - взревел Ларго. – Ах ты, скатын  е***ый!
Шишка сдуло волной яростного грузинского гнева.

Через два дня на участок приехала бригада плотников. Они лихорадочно возводили новенький свинарник. Потом в крытом «Урале» прибыли свиньи. Ларго приехал одновременно  с ними. Он размещал их, как иностранную делегацию. Свиньи сразу устроили драку с поселковыми собаками и загнали их под столовую.

У свиней верховодил племенной хряк. Его тут же прозвали Паханом. Пахан неторопливо обходил новые владения. Размером он был с молодого медведя, только ниже ростом в холке. У Пахана были могучие лиловые причиндалы, мощная зубастая пасть, и непредсказуемый характер. Один раз он хватанул за задницу местную лаечку. Та осмелилась  поинтересоваться содержимым его персонального корыта.  Потом Пахан совсем не со свиной прытью гнался за ней, пока собака не скрылась в кустах у ручья. Пахан постоял, чихнул (как нам показалось – сплюнул), и пошел к себе.

На участке работал сварщик Толян по кличке Бобер. Так его прозвали из-за крупных передних зубов. Бобер был из Чувашии. Он  привез с собой гармошку, и вечерами пел чувашские и татарские песенки, а так же репертуар его любимой группы «Сектор Газа». Больше всего ему нравилась песня  деревенского панка.
Из колхозной молодежи
Панковал один лишь я,
Я носил штаны из кожи,
И был грязным как свинья –
залихватски орал Бобер после ужина  на крыльце своего балка.
Пахану Бобер не понравился сразу. Пахан не выносил пиликания гармошки. Он начинал истошно визжать. Работяги орали на Бобра, что бы тот заткнулся. Неугомонный весельчак Бобер решил проучить Пахана.

Как-то, идя в баню со свежим веником, Бобер подкрался сзади к Пахану. Тот стоял у столовой. Он  только что опять загнал под нее собак. Бобер изловчился, и вскочил верхом на Пахана. Он взмахнул веником и стегнул его по заду.
- Ноооо! Поехали! Шеф, улица Строителей, дом три.
Работяги покатились со смеху. Только опытный шнырь Мишка сказал:
 – Ты смотри! Он тебе щас яйца откусит.
Пахан не двигался. Но было видно, что его глазки наливаются бешенством. Бобер не собирался слезать.
- Пошел, я сказал, – скомандовал Бобер и решил угостить Пахана по свисающим мордасам. Мгновенное движение головой, клацанье челюстей - и в руках у Бобра остался лишь огрызок веника. Прутья срезало, словно бензопилой.
- Нииии х*я себе, - не успел сказать Бобер, как Пахан завалился на бок, придавил Бобра, резво извернулся и ухватил наездника за штанину зубами. Счастье Бобра было в широких штанах – иначе хряк уже вырвал бы кусок мяса. Понял это и Пахан. Он крепче зацепил по-червячному извивающегося Бобра,  и стал подбираться к его плоти.
- Сукаааа, – орал Бобер, стараясь пнуть Пахана по рылу, - а вы чё ржете, уберите его от меня.
Мы, и, правда, ржали над этим внезапным представлением.
Бобер был по-обезьяньи ловок. Он исхитрился вскочить на ноги, дернулся, оставил клок штанов в пасти хряка и побежал в баню. Хряк резво погнался за ним, и уже почти догнал – Бобер успел захлопнуть перед ним дверь. Пахан сел у двери.  На прочих бичей, входящих и выходящих из бани, он не обращал внимания. Ему был нужен только  Бобер.

Бобер напарился без веника, затем ополоснулся и оделся. Он уже почти забыл про случай с хряком. Но едва Бобер показался на выходе, как хряк  вскочил на ноги.
- Бля! – успел крикнуть Бобер и опять захлопнул дверь. Пахан снова сел.
Бобер испуганно метался по предбаннику. Он попытался выйти за спинами нескольких мужиков. Но Пахан тут же пошел в атаку – он прекрасно видел цель. Мы уже не могли смеяться.
- Чего ржете-то? – голосил Толян, - отвлеките его как-нибудь!
- Как мы тебе его отвлечем? К нему подойти опасно!
Словно подтверждая то, что он опасен, Пахан щерил длинные желтые зубы.
Я шел в баню уже  затемно – мы долго отжигали и дробили в песок намытое в этот день золото. Съемка была богатой – с двух приборов взяли почти полтора килограмма.
Бичи уже поужинали, и теперь смотрели видик в столовой. У бани в сумерках одиноко темнел силуэт хряка. Он не обратил на меня никакого внимания.
-Борька! Борян! – раздался откуда-то сдавленный голос Бобра. Оказывается,  он выглядывал из маленького вентиляционного окошечка моечного отделения. Толян едва не застрял в нем.
- Борька, посмотри - там эта свинья стоит еще?
- Стоит. Вернее, сидит.
- Ну, физдец. Во попал я. А чего делать? Может, он бешеный? Может, его вальнуть лучше? У вас же есть карабины
- Бобер, ты совсем поехал, что ли? Да меня самого за это Ларго расстреляет. Или живьем свиньям скормит. Ты знаешь, сколько этот хряк стоит?
- Зашибись, – горестно сказал Толян. – А Бобер, значит, уже ничего не стоит. Конечно, свинья же важнее сварщика. Ты хоть принеси мне пайку мою сюда. Я не жрал еще.
Я зашел в столовку. Положил в миску перловки и минтая. Уместил сверху пару кусков хлеба. Налил в литровую банку чай. И понес передачу Бобру.
-Ты смотри, сидит еще, - меланхолично удивился  механик Адамыч. – Ну, пусть сидит.
На меня хряк опять  не обратил внимания. Я спокойно зашел в баню.
- Ну, чё? Там он?
- Там. Привет тебе передавал!
- Да пошел ты, - Бобер принялся пожирать холодный ужин. Я в это время мылся и стирал белье. Грустный Толян сидел в предбаннике.
- Смех смехом, а чего делать-то? Ночевать мне, что ли, здесь? Может, шнырю сказать? Он же умеет с чушками как-то общаться.
- Миха сказал, что не пойдет. Его самого Пахан вчера чуть не искусал.
Я натягивал спортивный костюм, в котором ходил после работы. Внезапно, застегивая молнию, я заметил какой-то люк в потолке.
- Толян! Смотри. Кажется,  люк на крышу ведет.
Мы притащили лавку, Бобер запрыгнул на нее, и потрогал люк. Тот поддался.
- Точно! Как я про него забыл? – обрадовался он, как ребенок новой игрушке.   – Мы ж там в Троицу веники вешали сушить. Подсади меня.
Я встал на лавку, подсадил Толяна. И он уже ликовал на чердаке.
- Так, Борька теперь одна просьба. Последняя,  – сказал он, словно был приговорен к смертной казни. - Хоть как-то отвлеки его на секунду. Я с другой стороны слезу, и бегом до балка.
- Бобер, я не обещаю. Но постараюсь.
Я опять сбегал до столовой, принес пару кусков хлеба и кинул их Пахану. Тот подозрительно посмотрел на меня, обнюхал хлеб, потом подцепил и зажевал сразу оба куска.
-  Толян, давай! -  негромко крикнул я. Пахан перестал жевать и насторожился. Фигурка Бобра вылетела из-за угла бани, и понеслась к балку. Пахан радостно хрюкнул, и погнался за ним с собачьей скоростью.
- Бляяяяяяяя!!! Помогите! – орал на бегу Бобер. Пахан явно настигал его. Но Толян все-таки успел. Грязный, как кочегар после смены, он ввалился в балок.  Оттуда сразу послышался хохот мужиков. В это время они играли в «тысячу». Пахан деловито устроился у балка. Я зашел внутрь.
- Толя! Он теперь тебя тут ждет.
- Вот сука – начал бесноваться Толян. А если мне в дальняк приспичит?
- Ну, на рывок встанешь.
- Ага. А потом на очке всю ночь сидеть?
К счастью, на дальняк Бобру не понадобилось. Он кое-как обмылся из умывальника, и завалился спать. Я ушел к себе в ЗПК.

Утром Пахана у балка не было. Бобер  раз пять переспросил о наличии хряка тех, кто уже вышел наружу. Затем осторожно высунулся сам.
- Фу, бля. Слава Богу, отстал.
Бобер побежал в столовую. И тут с торжествующим визгом из-за угла вылетел Пахан – перед этим он чесал бок об угол столовой. Бобер развернулся на сто восемьдесят градусов, и заскочил в вахтовку. Так, без завтрака, он и уехал на полигон.
Весь рабочий день Бобер сокрушался – как теперь жить ему в поселке, и почему ничего нельзя поделать с этой свиньей? Наконец, он всех достал. Монотонный тяжелый труд был не лучшим фоном для шуток.

Назад в поселок Бобер ехал с видом заключенного, которого эпатируют  для пожизненного заключения.
- Мужики, вы кучей выходите. А я среди вас спрячусь. Ну, не век же он будет меня пасти?
Смеясь, работяги согласились. Бобер еще не знал, что после сеанса связи, по распоряжению Ларго, Пахана увезли на другой участок. Там начиналась масштабная разработка богатых песков. И часть свиней командировалась туда.
Я сидел у столовой, когда приехала вахтовка. Бичи вышли кучно, хохоча и матерясь. Внутри этой кучи прятался маленький Бобер.
- Нету его, Толян. Иди спокойно.
Толян осмотрелся вокруг, и нерешительно пошел в баню. Я двинулся за ним.
 
Я дождался, пока Бобер намоется. Дождался когда он, свежий и чистый, в домашней одежде, выйдет из бани. Я в это время прятался за углом. Не увидев хряка, Бобер, уверенно пошел в балок. Я неслышно подбежал сзади, и завизжал, копируя Пахана.
- Еп твою маааать! –  заорал Толян, и, не оглядываясь, рванул в балок. Я визжал, и гнался за ним. Все, кто видел это, хватались за животы.
- Уиииииииии! Уииии! - надрывался я. Когда Толян уже достиг балка, я таким же свиным голосом проорал:
 – Все равно звездец тебе, Бобер!
Даже со спины я видел, как Бобра перекосило от ужаса. Он влетел в балок. Заперся на крюк. И зачем-то спросил:
– Кто там?
- Это я. Пахан – продолжал визжать я.
Мужикам стало уже плохо. Водитель вахтовки Михась катался по земле, и икал.
Бобер наконец-то стал понимать - происходит что-то непонятное. Он стал лязгать засовом, что бы посмотреть, кто же все-таки стоит за дверью? Я ударил в дверь ногой, и снова завизжал.
- Это ты? – страшным голосом сходящего  с ума человека заорал Бобер. – Ты свинья?
- Сам ты свинья, – ответил я уже нормально. Бобер осторожно приоткрыл дверь. Он увидел меня. Поперхнулся. Затем в секунду на его мордахе промелькнули злоба, удивление, и, наконец, он расплылся в широченной улыбке, выставив два крупных передних зуба.
- Ты меня чуть до кондратия не довел. А где свинья? – тут же обеспокоился он.
- Вот стоит – показал я на угол дома. Бобер опять с треском захлопнул дверь.
- Да шучу, Толян. Увезли его сегодня. На Кадару.
- Точно? Отвечаешь, - спрашивал Толян из-за двери.
- Отвечаю. Пошли жрать.
Утром, после завтрака, начальник участка сказал: 
- Толян. Ты на смену не идешь. Собирайся. Тебя на Кадару переводят.
Слова начальника потонули в грохочущем хохоте бичей.