Убийца из мариуполя - Лев Лондон

Записано со слов писателя Андрея Андреевича


   Я сижу над Москвой-рекой, знаете, у метромоста, там скамеечки — пишу пьесу. Точнее, выкраиваю из уже напечатанной повести. Вроде это совсем не трудно, действующие лица испечены: героиня с весьма сложным характером назло всем определилась прорабом, заставил её влюбиться в старшего прораба, сухонького, невзрачного; есть и большой начальник, строгий, конечно, и, как сейчас все начальники в литературе, отрицательный тип. Присутствует простоватый, но положительный бригадир Алёшка, ну и целая компания разных людей полуплохих-полухороших. Всё есть, пожалуйста! Вот я беру папку, кладу листок бумаги, карандаш... Нужно начинать? Ан нет, почему-то молчат герои пьесы, я прислушиваюсь: вроде пискнул Алёшка. Ну-ну, давай! Молчит... Нет у меня этого самого вдохновения, на которое ссылаются все авторы. И вдруг на скамейку усаживается какой-то худощавый паренёк. Он опустил голову. Так, великолепно, получил   официальное   право   отложить пьесу, вступить в переговоры с пареньком   (ведь   писателю   надо   общаться с людьми). Я незаметно двигаюсь к нему.

   —  Жарко как! — говорю я, глядя перед собой. — И вроде река внизу, а не освежает.

   Парень молчит.

   Чёрт побери, беседа, видно, не состоится, неужели снова придётся браться за пьесу? А интересно, чего он молчит, может быть, неудачная  любовь? Попробую напрямую.

   —  Молодой человек, чем вы так опечалены? — сладким голосом начинаю я. — И вообще, какие могут быть печали у молодости?

   Он подымает голову. Вблизи глаза его голубые,  голубые... Да, скорее всего тут любовь.

   —  Я убил человека, — тихо говорит он. — В Мариуполе... Вот, сбежал сюда, в Москву.

   —  Шутите? —  Невольно  я  отодвигаюсь.

   —  Я хотел бы, чтобы это была шутка... Убил! — Он снова опускает голову.

  М-да! Что же мне сейчас делать? Вечно впутываюсь в разные истории. Что же делать? Собрать листки своей пьесы и уйти или пойти к автомату вызвать милицию? Но ведь за это время он может исчезнуть. Или взять его за руку и повести в милицию?

   —  Но-но, — произношу я в надежде, что всё изменится. —  Как    это?.. Почему вы не боитесь меня? Я ведь...

   —  Вы внушаете доверие. У меня в Москве никого нет.

   —  Как это  «доверие»? — упавшим голосом спрашиваю я. Час от часу не  легче. Ну и влип!

  —  Может быть, вы поможете.

  Я вижу, как в печальных голубых глазах убийцы зарождается надежда. Наконец прихожу в себя.

   —  Молодой человек, — я говорю строго, — вам следует сейчас пойти в милицию и всё рассказать.

   Искры надежды тухнут в его глазах.

   —  В милицию? — тихо спрашивает он.

   —  Конечно.

   —  Но там меня посадят в камеру. Я видел по телевизору, она совсем голая,  решётки   на   окнах... Потом суд.

   —  Знаете что, молодой человек...

   —  Меня звать Сергеем.

   —  Да-да, Сергей, пойдёмте, я помогу вам найти милицию.

   Он с ужасом смотрит на меня, вдруг бросается к обрыву и прыгает вниз. Я снова беру начатую пьесу... Но дело  не  шло,  мысли  всё возвращались  к парню из Мариуполя.

   ...На  следующее утро  я  не  пошёл  к реке, работал дома. В кресле задремал, показалось вдруг, что действующие   лица    пьесы    ожили.    Героиня вдруг скинула с себя прорабскую спецовку, приоделась и заявила, что не  хочет она любить сухоньких пожилых прорабов, как заставляет её автор; сухонький старший прораб подал заявление – переходит в кооператив «Вепрь», где дают восемьсот рубликов в месяц; начальник главка шумел — надоело ему быть отрицательным персонажем, хватит издеваться над аппаратом, работает он так напряжённо, как и не снится автору. И все они, в том числе бригадир Алёшка, заявили, что соберут митинг, прямо поставят вопрос об авторе, который не помог парню из Мариуполя. Объявят забастовку.

  —  «Но почему? — жалобно спрашивал я. — Куда вы все уходите?»

   Я проснулся. В комнате было очень тихо, всё та же незаконченная пьеса лежала на столе.

   —  Ладно, друзья, — озлился я, — пойду к реке, но уж смотрите, увижу парня, скручу его и в милицию. Договорились?

   Мои герои мрачно молчали.

   У реки часа два работалось хорошо. Герои были послушны, и реплики возникали сами собой. Благодать-то какая, внизу река, подымешь голову — милое голубое небо. Даже взялся за бутерброды. Вдруг вдали показался какой-то человек. Ближе, ближе. Боже мой, это же он, убийца из Мариуполя! Я застыл.

   Он подошёл, печально глядя, сказал:

   —  Я вот... можете... берите...

   —  Молодой человек, — сказал я очень строго, — уже говорил — вам нужно обратиться в милицию.

   Он присел на скамейку.

   —  Хорошо, так и сделаю. Но у меня нет денег, чтобы добраться домой. И... я уже второй день ничего не ел...

  М-да, довольно интересная ситуация. Конечно, прежде всего пришлось предложить ему бутерброды. Пока он доедал их, я мысленно прикидывал, где можно достать денег. Так, за пьесу аванс уже взял и истратил; за исторический роман, который совсем не писался, аванс взял, тоже истратил; статья с таким чудесным названием — «Две очень больших неправды» — не пошла в двух газетах. Убийца прикончил бутерброды.

   —  Вы не волнуйтесь, я верну вам всё по почте.

   —  Ладно, приходи завтра сюда в одиннадцать.

   —  Но... — он аккуратно вытер платочком пальцы, — я ещё голоден.

   Снова появилось желание уйти, но тут же представил себе, как потом в голову лезут мысли о молодом убийце с печальными глазами. Я вытащил последнюю четвертную.

   —  Сбегай-ка в киоск, тут внизу. Разменяй.

   Он небрежно сунул её в карман. Очевидно, он не понял или, может быть, не захотел понять, но встретились мы с ним только вечером.

   На следующий день в четырнадцать ноль-ноль я провожал Сергея. Мы стояли у вагона, я вручил ему билет и деньги на дорогу.

   —  Спасибо вам, — вежливо сказал он. — Вы, наверное, приехали, чтобы убедиться в моём отъезде?

   Я промолчал.

   —  Прощайте. — Он вошёл в вагон. Минуту я ещё видел его печальное лицо. Поезд тронулся, наконец я избавился от него... И вдруг я быстро пошёл за уходящим вагоном, потом побежал:

   — Сергей, напиши, слышишь?!

------------------------------------------

Записано со слов самого убийцы

-------------------------------------------

   Автобуса не было, я бежал. На станции   отправлялся   какой-то   поезд,   я пробовал вскочить в вагон, но сил уже не было. За руку меня схватил проводник.

   —  Так можно и остаться на станции, у молодой человек, — насмешливо  произнёс он.

   —  Да-да... — только и мог произнести я.

   В тамбуре он остро оглядел меня:

   — Вещички у мамочки?

   — Да-да...

   —  Ну иди, она уже, наверное, волнуется.   И  больше  не  греши.  Слышишь?

   — Да-да...

  Я ни разу ещё не ездил в общем вагоне, тут было полно пассажиров, которые распаковывали огромные свёртки с едой. Огляделся, стащить бы что-нибудь, сейчас я был вне закона, всё можно. Но люди, как я понял, в таких вагонах особо следят за своими вещами.

   Куда шёл поезд, что будет со мной, на какой станции меня вышвырнет из вагона проводник — всё было темно. Но главное — вырваться из города, не слышать отчаянного крика Нины...

   Можно долго рассказывать, как прятался я от вездесущего проводника, как брал, вернее, воровал пищу, как ночью не спал, всё мелькали фонари бледные, неживые, но всё это, наверное, неинтересно. Скажу только, что через сутки поезд выщелкнул меня на огромной станции; еще через некоторое время узнал, что прибыл в Москву.

   Выйдя из поезда, я прежде всего спросил себя, кто же я такой сейчас, в Москве. Посидел на вокзале в кресле, принял решение: «Турист я, прибыл с группой из Мариуполя, отбился от группы, ищу её».

   В этот день я много исколесил в «поисках» группы из Мариуполя. Наконец кричавшая через микрофон женщина, узнав, что я «отбившийся», пригласила меня в экскурсионный автобус. Так я попал на Ленинские горы, потом к реке.

  На скамейке сидел мужчина уже в возрасте, полный, одет небрежно в спортивный костюм. Он что-то писал, на скамейке лежала целая кипа исписанных листков. Но, как я понял, писать ему не хотелось, очень он обрадовался возможности прервать свою работу, стал расспрашивать.

   Наверное, если б он не говорил таким сладким голосом, я рассказал бы о «туристской группе», но весь его облик был мне неприятен. Решил уйти и вдруг, не контролируя себя, выпалил:

   —  Я убил человека.

  Толстяк опешил, замахал руками и даже отодвинулся. А я, испытывая какое-то жгучее удовольствие от его растерянности, подтвердил сказанное.

   Наконец он пришёл в себя, строго заявил, что я должен явиться в милицию с повинной. Он встал, многочисленные листки попадали со скамейки...

   Мне стало смешно, казалось, он хотел силой отвести меня в милицию. Я вскочил и прыгнул с обрыва.

   ...Сутки я прожил на вокзале, пробовал хоть что-нибудь заработать, предлагал пассажирам поднести вещи, но, видно, не внушал доверия, отказывались; пробовал красть — раньше я считал, что быть вором очень легко, стоит чемодан — бери и уноси, вот как я крал еду в вагоне. Но оказалось, что всё не так просто, нужны сноровка, квалификация и даже способности, ведь за каждым чемоданом наблюдало много глаз. Только я подходил к самой захудалой сумке, как вставал хозяин (хозяйка), переставлял её ближе к себе.

   После нескольких неудачных проб мне начало казаться, что и в поезде кражи не было. Пассажиры, видя, что у меня ничего с собой нет, оставляли на ночь еду.

  Но что же сейчас делать? Сутки я уже не ел, меня пошатывало. В этом многомиллионном городе, где столько квартир, магазинов, для меня не было ни места, ни еды... Так я снова увиделся с единственным знакомым — толстым писателем. Он сидел на скамейке, поглощал бутерброды. Мне так захотелось есть, что, уже не контролируя себя, сказал:

   —  Я вот... можете... пожалуйста... Через  минуту я  ел  бутерброды  и с интересом наблюдал за ним. Странный человек! Ещё такого не встречал. Что ему за смысл путаться в мои дела? Ну, дал бы пару бутербродов, может быть, ещё десятку и ушел бы со спокойной совестью, мол, чем-то помог человеку. Нет, пока я ел, жарко агитировал вернуться в Мариуполь с повинной.

   А я! По мере того как утолял голод, менялись мысли. Ну, куда ехать? Засадят меня за решётку. Нет, нужно ещё погулять в Москве, авось... А пока вытянуть бы из толстяка деньги, хотя по всему видно, что со средствами у него туговато.

   Я сказал, что остался голоден. Он вздохнул, вытащил из заднего кармана потрёпанный кошелёк, там одиноко лежала четвертная.

   —  Сбегай-ка в киоск, тут внизу. Разменяй.

   Взял я четвертную, внутренне смеюсь, так он будет меня видеть с деньгами. Если экономно питаться, можно ещё пожить в Москве.

   Издалека я наблюдал за ним. Посидел еще полчасика, ожидая меня, потом собрал свои листки (что интересного может такой простак написать?), встал и пошёл, одной рукой всё время подтягивая свои спортивные брюки с пузырями на коленях. Я незаметно проводил его, теперь на всякий случай знаю, где живёт.

   Итак, у меня целых двадцать пять рублей. Квартала через два вывеска «Кофейная Зайдите». Внутри всё помещение, даже потолок, отделано деревом, официантка мило улыбалась. Я хорошо поел, но вот, когда нужно было расплачиваться, произошел конфуз: оказывается, я попал в кооператив. Пришлось отдельно платить за деревянную отделку помещения и улыбки девушки — ухнуло девять рублей. Ко всему, на вокзале меня ожидала встреча с лейтенантом милиции: оказывается, он меня уже приметил. Мой рассказ о «туристской группе» произвёл на него не большое впечатление. Во всяком случае, он, усмехаясь, сказал, что «группа» уже, наверное, уехала и мне пора уезжать.

   Решил идти к толстяку. Очень он удивился, когда, открыв дверь, увидел меня. А я, сама невинность, протягиваю пятнадцать рублей.

  —  Вот возьмите, разменял деньги. Долго пришлось ходить.

   Чудак он большой, даже не спросил, как я его нашёл, обрадовался, что я его не обманул. Смешной какой-то, не от мира сего. Вместо того чтобы выпроводить меня, оставил в квартире одного, сам пошёл в магазин покупать ужин. Осмотрелся я. Одна комната, видно, толстяка, пишущая машинка, на столе, стульях ворохи листков исписанной бумаги; зато во второй, в шкафах, ценные женские вещи, меховое пальто, даже кольца на туалетном столике. Прикинул я, тут на несколько тысяч поживиться можно. Вот, наконец, пришла воровская удача.

   Чемоданов нигде не было, я начал нервничать, наконец нашёл на антресолях. В это время пришёл толстяк, веселый такой, очень удивился, зачем мне чемоданы.

   Тут уж не до оправданий, нужно было воспользоваться его простотой.

   —  Вещи собираюсь укладывать, — сказал я, невинно смотря на него.

   —  Вещи? А для чего? — удивился он.

   —  Украсть я собирался...

   Он недоумённо посмотрел на меня (ей-богу, я даже слышал, как в его мозгу со скрипом поворачивались шестерёнки), потом долго смеялся,

   —  А ты шутник, Сергей, хотел меня испугать. Шутник! Ну, сейчас будем ужинать.

   Мы беседовали полночи, и, хотя он был простак из простаков, все же убедил, что нужно возвращаться в Мариуполь. Утром он ходил по квартирам (в этом доме жили только писатели), собирал деньги мне на поездку. Кажется, всюду рассказывал мою историю, потому что в квартиру стали часто заходить соседи, для того чтобы познакомиться или, может быть, проверить толстяка. Они прямо — спрашивали, не заливает ли Андрей Андреевич, действительно ли я убийца.

   Провожая меня к поезду, надел хороший синий костюм, был в нём мил и даже строен. Усадил в вагон, дал на дорогу денег. Поезд тронулся. Я видел, как он махнул рукой, вдруг побежал, крикнул:

   — Сергей, напиши мне!

   Поезд пошёл быстрее, в купе я сел на своё место... Странный человек — этот писатель из Москвы.

-------------------------------------------

Два телефонных разговора редакции «Кругозора» с писателем Андреем Андреевичем

-------------------------------------------

   —  Андрей Андреевич, как поживаете?

   —  Поживаю?.. Знаете, что такое жизнь писательская? Вечно экзамен держишь. Пьеса не пошла, редактор говорит, не годится, одно производство... Статью не приняли и в третьей газете, а роман... пишу, пишу! Знаете, как трудно сделать роман, особенно когда перед глазами стоит печальное лицо Сергея?..

   —  Что с ним?

   —  Не знаю. Вот только на моё письмо в Мариуполь в милицию с просьбой отнестись внимательно к делу Сергея ответ пришёл.

   —  Интересно?

   — Читаю выдержку: «... в драке гражданин Сергей Сиротин нанёс травму гражданину Николаю Каверину. Проверка показала, что гражданин Сергей Сиротин заступился за Нину Вишнякову, к которой приставал гражданин Николай Каверин...».

   —  Это всё?

   — Нет, тут еще сказано: «Учитывая все обстоятельства, а особенно явку с повинной, гражданин Сергей Сиротин осуждён на месяц принудительных работ...».

   —  Спасибо. Будут ещё новости, позвоните. Андрей Андреевич.

 

   Когда уже рукопись была в типографии, позвонил Андрей Андреевич.

   —  Знаете, знаете, пришёл денежный перевод от Сергея и письмо.

   —  Хорошо. А что в письме?

   —  Только   одна   фотография. Вы удивляетесь, да? Но надпись «Крёстному», понимаете — «Крёстному».

   —  Ну а пьеса?

   — Понимаете, я включил в пьесу историю с «у6ийцей». Редактор долго ворчал: так, мол, в жизни не бывает. А я ему — фото с надписью... Сдался он. В общем, как говорится, следите за афишами.

   О романе мы не спрашивали.   

(журнал "Кругозор" №5 1991)