Таблетка

                Таблетка


                одноактная пьеса




















                Действующие лица:

Павел Жуков, писатель пятидесяти лет
Виктория Жукова, его жена, психиатр, сорока пяти лет
Ольга Панина, подруга детства и ровесница Павла

      Действие происходит в московской квартире Жуковых.















Занавес открывается. На сцене – гостиная Жуковых. На диване сидит Павел, мужчина с выразительной внешностью, достаточно моложавый, держа в руках пульт от телевизора и нажимая одну кнопку за другой. Выражение его лица сонно-безразличное. Услышав дверной звонок, он медленно поднимается и идет открывать.
На сцене появляется Ольга – блондинка с детским застенчивым кротким выражением лица. Видно, что хозяин квартиры, который идет следом за ней, безмерно удивлен, увидев ее здесь.

Павел: Оля?..
Ольга: Да, прости… я приехала к маме из Обнинска. И вот решила… зайти.
Павел (смутившись): Конечно-конечно… мы очень рады… То есть, Вика и Лена… их сейчас нет…
Ольга: Знаю. Я Вике звонила… на мобильный. Паша… она мне все рассказала.
Павел (тихо вздохнув, подвигает к ней кресло): Садись.
Ольга: Спасибо. (садится, поправляя, складки длинной юбки, Павел отходит в сторону) Ты же знаешь, что на меня… можно положиться.
Павел: Сколько лет мы не виделись?
Ольга: Двенадцать. Но… ведь есть интернет… я заходила в блог к Вике, читала, просматривала фотографии… но сама ей ничего не писала. Как-то мне все… неудобно было.
Павел (повернувшись к ней): И в этом ты вся. (подходит, садится рядом на стул, берет ее руки, с шутливой нежностью) Ты как будто извинялась перед человечеством за свое существование, смотришь на тебя, Оля, и думаешь: ей, наверное, неудобно, что она имеет великую смелость жить…
Ольга: Да ладно… (улыбается)
Павел: Так что она… Вика… тебе рассказала?
Ольга: Про твою… госпитализацию. Про рецидив.
Павел: Она никогда не думала, что такое коснется ее… пациенты – это одно, но когда одним из них становится муж…
Ольга: Я не могла не взглянуть на тебя. Все не верилось… что ты мог до такой степени перемениться.
Павел: В том-то и дело… такие вещи в глаза не бросаются… ведь все это внутри. Попьешь препараты два месяца… ну… и вроде такой же, как раньше… но это ВРОДЕ! На самом-то деле твое состояние шаткое, и в любой момент может быть… что-то вроде обрыва – и вниз, вниз, вниз, вниз… (закрывает лицо руками)
Ольга: Я не очень-то разбираюсь… в таких болезнях.
Павел: И не дай тебе бог. Не надо!
Ольга: Вот смотрю сейчас на тебя и не вижу… ну, в чем ты другой? Не тот Паша, которого я так… (запинается) так знала?
Павел (смотрит на нее в упор): Мне кажется, у тебя с губ чуть было не сорвалось совершенно другое слово.
Ольга (испуганно): Какое же?
Павел: Ну, Оля… ведь это и в юности был никакой не секрет… да что там в юности – в детстве… Сама ты, может быть, думала, что никто не догадывается…
Ольга: Ох, Паша… (закрывает глаза)
Павел: Я о тебе часто думал… может, привык до такой степени, что и не воспринимал иначе, нежели как… часть привычного интерьера, уютной обстановки… ты понимаешь меня?
Ольга (еле слышно): А мне, представь себе, и не хотелось, чтоб ты относился ко мне… иначе.
Павел: Да уж… зная тебя, так, как я, этому можно поверить.
Ольга: Для каждого ведь любовь – это что-то свое… и если бы ты считал, что я неотделима от того, что должно тебя окружать, когда ты приходишь домой… я была бы счастливее всех на свете.
Павел: «Любовь!» Ты это все же сказала.
Ольга: Когда нам с тобой было по двадцать лет, у меня было такое чувство, что все абсолютно – родители, твои и мои, соседи, знакомые… буквально НАВЯЗЫВАЮТ меня тебе. А ты не знаешь, куда деваться от неловкости, смущения, нежелания…
Павел (растерянно): Ну… отчасти, возможно…
Ольга: Ты думал, я этого не замечаю, не чувствую, не понимаю…
Павел: Честно признаться…
Ольга (с горечью): Не ты один – такой проницательный. Я в твоей душе тоже читала… и, может быть, лучше, чем ты в моей. Каково, ты думаешь, девушке, которую вот так навязывают парню, а он не знает, как от нее и от всех этих «доброжелателей» отвязаться? Тогда я мечтала, чтоб все эти люди… забыли о моем существовании. Я знала, что у них самые лучшие намерения, но делали они хуже, и сами этого не понимали. Им невдомек было, в какое положение они меня ставят! И ведь не сказать, чтобы я была особой гордячкой… но…
Павел: Но и у тебя… есть свой предел. (встает, бредет по сцене) Тогда я действительно удивился – ты так решительно заявила о своем желании пожить у тетки в Обнинске… помню, как твои родители были поражены…
Ольга: Да… я сбежала. Чтобы оставить тебя в покое. И самой… избавиться, наконец, от всех них.
Павел: Ты действительно мастерски разрубила тогда этот узел. А ведь если задуматься… ты мне нравилась… да, всегда! Ничто в тебе меня не раздражало… и если б не эта орава… мы даже могли бы…
Ольга (грустно качая головой): Навряд ли. Я казалась тебе до такой степени незаметной – во всех отношениях… может, даже вообще не имеющей своего «я». Ты и представить не мог, чтобы я оказалась способной на что-то вроде… самостоятельного решения или поступка…
Павел: Меня в юности, действительно, притягивала яркость, дерзость, смелость… а ты… ты казалась абсолютной противоположностью всему этому. Милой, мягкой, податливой… но я считал, ты – не мой тип.
Ольга: Я и в самом деле вьюнок… и мысленно все эти годы… всю жизнь прожила, чувствуя, что ОБВИВАЮ тебя… а без тебя просто не существую.
Павел (садится на прежнее место): Теперь обвивать уже нечего, Оля. От меня… только внешняя оболочка, ВИДИМОСТЬ… и осталась. Вика бежит из дома при первой возможности – подружки, кино… ей любой предлог дорог, только бы не коротать вечера со мной. Но, зная, что ей пришлось пережить, ты ее поняла бы. Она теперь просто боится меня.
Ольга: Но как так случилось? Ведь ты же… не пил? Никогда никаких… наркотиков…
Павел: Нет-нет, чего не было, того не было… Но я наркоманам и алкоголикам даже завидую. У них хоть все ясно – понятно, что стало первопричиной, почему они деградируют… Железная логика. А у меня – вот так, ни с того, ни с сего… Возраст… генетика… черт его знает! Природа таких болезней пока однозначного объяснения не имеет. Гипотезы – да, но не четкий ответ… его… не существует.
Ольга: А как это называется?
Павел: «Бред ревности» - в моем случае. Я расскажу тебе, с чего все началось… хотя это не просто, ведь сам я себя ТОГДА больным отнюдь не считал. Мне даже казалось, что я ощущаю какой-то подъем, физически я окреп, много двигался… это странное состояние. Я перенапрягся – в издательстве заказали несколько книг подряд, надо было их сделать в течение года. И я писал страниц по пятнадцать-двадцать в день. А если уж начинаешь писать, расслабиться трудно – тебе и во сне снятся страницы, буквы… возможные ошибки… ты вскакиваешь и бежишь к компьютеру поправлять что-то… в общем, бедлам. И после того, как я все это сделал и сдал работу, почувствовал, что не могу выйти из состояния лихорадочного перевозбуждения… и в какой-то миг мне стало казаться, что мои жена с дочерью живут двойной жизнью, обманывают меня. То есть, обманывает-то жена… Вика… а Лена обо всем этом знает и покрывает ее. Я находил подтверждение своим подозрениям в каждом взгляде, жесте жены, дошел до того, что стал следить за ней на улице – а она любит ходить пешком до работы, так что это было не трудно. Готов был часами мерзнуть, гадая, а не работе ли у нее шашни… Потом мчался домой, читал ее почту, вздрагивал от каждого телефонного звонка… В общем, в своих подозрениях я дошел до маразма. А было мне всего-навсего сорок шесть лет. Мне почему-то раньше казалось, что все это свойственно старикам… ан нет, в моем возрасте это частенько бывает. Как мне объяснили – от перенапряжения… но это частично. Что к этому добавилось? Мы не знаем – такие вещи могут передаваться через три поколения.
Ольга: А как ты… оказался в больнице впервые?
Павел: Стал очень груб с ней – с каждым днем это усиливалось, и в один прекрасный день я накинулся на нее с кулаками... Она – психиатр, давно догадывалась, в чем дело, так что немедленно позвонила туда, куда следует. В больнице я растерялся… перестал понимать, на каком я свете, ведь я был уверен в своих подозрениях и продолжал упорствовать еще несколько недель подряд. Это состояние сразу не снимешь – никакими лекарствами. Они действуют МЕДЛЕННО… постепенно. И только когда пошел третий месяц после начала терапии, я стал прозревать… и отказывался поверить, что правда так болен, и все это происходит со мной.
Ольга: Ну, да… любому из нас кажется: кто угодно может сойти с ума, но не я.
Павел: Вот это-то самым страшным и было. (отворачиваясь) Я не знаю, когда изменилось ее отношение ко мне… думаю, еще до этого нападения. А, может быть, после. Скорее всего, она и сама не знает. Ты понимаешь, Оля, больные – даже онкологией, СПИДом, - могут меняться физически, но душевно… оставить по себе светлую память. А психические… меняются изнутри. Их становится невозможно любить. Они и сами себя не любят.
Ольга: Паша!
Павел: Я даже думаю, сейчас она не возражала бы, если бы я связался с другой… с тобой, например, зная твою отзывчивость и… ну, ты меня понимаешь. Это избавило бы и ее, и Лену от стольких хлопот. Вике хватает психических на работе, а дома она хотела бы отдохнуть.
Ольга: Она говорит, ты не хочешь пить лекарства, которые она тебе предлагает.
Павел: Мне кажется, она просто отмахивается от меня этим… не желая копнуть поглубже… ведь проще дать таблетку, чем попытаться… понять. Я это слово «таблетка» уже не могу слышать. Стоит мне пожаловаться на плохую погоду, завести разговор на любую тему, как она предлагает лекарство – выпей, мол, и тебя ничего не будет уже раздражать.
Ольга: Я тебя понимаю.
Павел: На самом-то деле и я понимаю, что эти лекарства могут помочь… но ничего не могу поделать с собой, воспринимаю это как желание попросту от меня отвязаться… отмахнуться как от назойливой мухи, которая когда-то, может быть, и была дорога, но теперь она в тягость.
Ольга (вставая, идет на середину сцены): Ты хочешь сказать, бывают люди, у любви которых есть пределы… а у кого-то этих пределов нет?
Павел: Такие, как Достоевский, - редкость. Он не боялся бездны в другом человеке… и не боялся бездны в себе. Не отшатывался от нее, а заглядывал – совершенно спокойно и смело. Вот чего люди не могут понять в нем, потому что самих их все это пугает… и отвращает. То, что им кажется, смакованием, на самом-то деле азарт исследователя… желающего все понять, постичь и помочь. Не делом, так словом.

Слышится шум. На сцене появляется Виктория – холеная, крепкая, уверенная в себе брюнетка сорока пяти лет. Она ставит сумку на стол.

Виктория: Как хорошо, что вы здесь! Я как раз всего накупила… (улыбается заученной улыбкой гостеприимной хозяйки, в ней ощущается что-то искусственное) Паша, пожалуйста, помоги…
Павел: Конечно…

Виктория и Павел вынимают из сумки торт, коробку конфет, упаковку чая. Раскладывают все на столе. Виктория разливает чай в чашки. Ольга подходит к ним и робко садится на предложенный стул в середине (лицом к зрителям). Павел и Виктория усаживаются по разные стороны стола.

Виктория (быстро и ловко разрезая торт и раскладывая куски на протянутые тарелки): Вот так… Когда-то это был любимый торт матери Паши, Полины Михайловны. «Ленинградский». Сейчас сказали бы – «Петербургский». Он редко теперь в продаже…
Ольга: А что – Полина Михайловна… его разлюбила?
Виктория: Да как-то вообще охладела к сладкому. А Паша вот – полюбил.
Павел (пожимая плечами): Да, странно… я сам себе удивляюсь. Как будто бы вдруг – распробовал.
Ольга: Как жизнь, Вика? Работа, Леночка?
Виктория: Все в порядке…  А как твой муж, мальчики?
Ольга: Да вроде бы все хорошо…
Виктория (приглядываясь к ней): Ты это так странно сказала…
Ольга: Знаешь, бывает, ты чувствуешь, что обязан делать для кого-то все, что в твоих силах… и наступает момент, когда можешь сказать себе: можно расслабиться… если действительно будут нуждаться в тебе, позовут… а так – вроде не надо… Пока…
Виктория: Когда так говорят, за этим скрывается самая настоящая депрессия… и тоска…
Ольга: Если ты изначально безумно любила… а если считала, что ты исполняешь обязанности… это твой ДОЛГ…
Виктория: Понимаю. Твой долг исполнен. И остается какая-то пустота… а ведь надо ее заполнять…

Слышится звонок мобильного телефона Павла, который лежит у него в кармане.

Павел: Извините! (достает телефон, нажимает на кнопку, уходит)
Ольга (Виктории): Ну, вот… Я теперь понимаю ВПОЛНЕ… для чего ты меня позвала.
Виктория (вздыхает): Я всегда это подозревала… ты гораздо умнее, чем кажешься. Вернее, чем хочешь ПОКАЗАТЬ.
Ольга: Давай начистоту, Вика… Когда-то ты думала, что Паша – это суперприз, который ты выиграла в фантастической лотерее. Москвич, красавец, умница…
Виктория: Я БЫЛА в него влюблена.
Ольга: Не думай, что я упрекаю тебя за то, что ТЕПЕРЬ он тебя тяготит. И ты предпочла бы его… кому-нибудь сбагрить. И главное – ты уверена, будто он этого не понимает, не чувствует…
Виктория (встает, гневно): Да ты ли это? Овечка! Слово лишнее боялась вымолвить…
Ольга: Когда-то мое положение было… унизительней некуда. Теперь мы… я и он… поменялись ролями.
Виктория: Оля, я… (бредет по сцене) У меня не было конкретного плана. Я думала – ну, поедет куда-нибудь… в другое место, попробует там пожить, отвлечется… может быть, ему это поможет. А то он уже дошел до того, что хотел бы к какой-нибудь гадалке или колдунье обратиться… ну, там… ясновидящей… Ему так хочется верить… по-детски ХОЧЕТСЯ… надеяться, что его случай все-таки излечим, и рецидивов не будет. И это с его-то трезвым, насмешливым ясным умом, который когда-то меня очаровывал… В кого превратился мой Пашка?
Ольга: В нем много горечи, обид – накопившихся, чувства вины… перед тобой, да, ты должна знать это… Несмотря на все, что он может тебе говорить под влиянием минуты, он ЧУВСТВУЕТ, что ломает твою жизнь, калечит тебя, не дает дышать…
Виктория: Я – не законченная эгоистка, ты не представляешь, скольким я помогла… Но это – работа. И дома мне нужно восстановление. Я не в состоянии приходить домой и выслушивать жалобы, упреки, крики и вопли… Весь негатив, накопившийся за день… это побочное следствие лекарств, кому, как не мне это знать, но от этого как-то не легче… (тихо) Знаешь… его действительно стало очень… очень трудно любить. И я не боюсь себе в этом признаться.
Ольга: Не думай, что я хоть в чем-то тебя упрекаю… Просто он для меня… это все, понимаешь? Какой угодно… любой…
Виктория: Понимаю. Поэтому я и подумала…
Ольга: Ты решила, что для нас двоих так будет лучше? Ведь с Игорем я давно не живу, хотя мы формально и не разводились.
Виктория: Ну, да… Что-то в этом роде. Он почувствует свою ЦЕННОСТЬ… ведь есть существо, для которого он сверхценен в любом состоянии. Может, в твоей абсолютной любви есть целебная сила.
Ольга (недоуменно): И это говоришь ты… врач? Ты веришь в такие сказки? Или думала, что поверю в них я?
Виктория (возвращается на свое место): Мне кажется, тебе надо обдумать все хорошенько. Каким он ТЕБЕ показался?
Ольга: Вика… только скажи мне правду, речь исключительно о твоем спокойствии… или есть у тебя на примете мужчина…
Виктория (устало): Да никого! На этот счет не волнуйся. Я так вымотана, что и сил не остается даже подумать…
Ольга: Я верю.

                Появляется Павел. Он садится на свое место.

Павел (пробуя торт): И почему он раньше меня оставлял равнодушным?
Виктория: Бывает, что с возрастом вкусы меняются. Как и у твоей мамы.
Павел: Знаешь, после этих лекарств, особенно если доза большая, человек становится очень спокойным… но неестественно… как будто у него внутренние органы заменили ватой, и он теперь – ватная кукла, которая только с виду – человек. Это такое странное внутреннее омертвение…
Виктория: Но лучше уж это, чем приступ болезни.
Павел (кивая головой): Да, лучше… но для писателя это – смерть. Ему ведь НАДО переживать, что-то чувствовать, волноваться… а он теперь это просто НЕ МОЖЕТ. Поесть, поспать – вот к чему сводится существование. Ты-то сама, хоть и врач, но не пила эти таблетки, поэтому и не поймешь… (вспоминая) И вот вдруг, когда я считал, что даже любимая прежде еда мне теперь безразлична, решил купить этот торт, попробовал… и почувствовал такое острое наслаждение, что сам поверить не мог... это, конечно, пустяк, но я его не забуду.
Виктория (грустно): На самом деле все, что выбивает из колеи, для тебя вредно. Не думай, что мне доставляет удовольствие все это говорить, но для людей с таким обменом веществ любое перевозбуждение, с чем бы оно ни было связано – с общением, с музыкой, с кино, с чем угодно… может привести к ухудшению состояния, к рецидиву болезни. Я понимаю, что тебя все эти рассуждения неимоверно раздражают, и людей, говорящих это, ты воспринимаешь враждебно…
Павел: Да нет… я понимаю, что все это правда, и говорить это – твой долг. Но так тягостно осознавать себя твоим ДОЛГОМ, Вика… не мужем, а долгом. От которого уже и прока-то нет, потому что писать в полную силу, как раньше, ему теперь вредно – ведь это же тоже приводит к перевозбуждению.
Виктория (с тревогой): Я надеюсь, ты тайно от меня хоть не пишешь…
Павел: Пытался. Пока не выходит.
Ольга: А о чем ты хотел написать?
Павел: Да вот… воскресить в памяти нашу с ней первую встречу около медицинского института, куда мы пришли проведать приятеля… То, какой неприступной она мне тогда показалась, а я это принял как вызов… в глубине ее глаз было что-то затаенно ласковое, хотя и глядели они сердито… а какие красивые были эти глаза! Карие – тогда мой любимый цвет.  (Виктории) Ты, возможно, не помнишь…
Виктория (растроганная): Я помню… все-все.
Ольга (с усилием): Может быть, это вам сделать и нужно? Попытаться все восстановить?
Павел: Для этого моего желания недостаточно.
Ольга (опускает голову): Да, конечно.
Виктория (Ольге): А знаешь, что я тогда, в юности, думала о тебе? Мы познакомились, когда ты приехала на нашу свадьбу. И я, взглянув на тебя, решила, что ты вроде маленького прозрачного ручейка… тихого милого, но не более. А теперь думаю, что я тебя не разглядела… в тебе глубина настоящей и полноводной реки, которая где-то внутри тебя прячется, показывая лишь самую маленькую свою часть.
Ольга (внезапно прослезившись): Но прячется ведь не только хорошее, но и плохое… Была во мне и обида, и зависть… все, все это было! Не думай, что я лишена тщеславия и злорадства… чего во мне только нет!
Павел (сжимает руку Ольги): И обостренная совесть… Насколько я понимаю, вы с Викой сейчас соревнуетесь – кто благородней, кому сыграть роль покровительницы и благословить меня… на дальнейший путь… либо с женой, либо с давней подругой? Все так? Я не ошибся?
Виктория (тихо, горько): Паша… у нас не получится. Извини. Связавшись с Олей, я, правда, хотела, как лучше.
Павел: Не думай, что я об этом жалею. Для меня в Оле открылось столько всего… хоть садись за новую книгу. Да и в тебе – тоже.

Звонит мобильный телефон, который Виктория положила рядом с собой. Она берет его, отвечает на звонок.

Виктория: Алло? Лена? (Ольге, шепотом) Это точка, ты извини, я выйду на пару минут. (уходит)
Павел (Ольге): Пойми, ты не видела меня в состоянии рецидива… когда я сам на себя не похож. Сейчас у меня ремиссия, вот я и кажусь нормальным. А она… не может ко мне относиться по-прежнему. Да и дочка не может.
Ольга: Ты думаешь, что они… стыдятся тебя?
Павел: Да. Думаю.
Ольга: Не надо тебе уезжать из Москвы. Здесь самые лучшие врачи, они знают такие препараты, о каких у нас и не слыхивали… Видишь ли, у меня есть знакомая, у нее шизофрения, здесь ее подлечили так, что она теперь только сюда и ездит. И готова платить любые деньги…
Павел: Этот вопрос, я думаю, Вика продумала. В случае обострения она поможет.
Ольга: Все равно – это слишком далеко…
Павел: Теперь тебя это уже не МАНИТ… перспектива сойтись со мной? Скорее пугает… верно?
Ольга: Совсем не пугает. И если я и боюсь… то не за себя, пойми.
Павел: Оля, мне, правда, не хочется никуда… вообще. Для меня это было бы встряской… психологической ломкой. Ты знаешь меня с детства – я человек привычек: своя подушка, свое одеяло, своя раковина… свое пространство. Я укрываюсь в нем как в ракушке… Для меня и больница-то – ломка, даже если знаю, что это на несколько дней. Поэтому я терпеть не мог путешествовать… Вика этого не понимала. Может, я изначально… еще до первого приступа был не таким уж нормальным… Она смеялась, когда я ей это рассказывал, говорила, что у меня признаки аутизма… но в детстве я даже заболевал на нервной почве, когда приходилось куда-нибудь ехать – в лагерь, в санаторий… пару раз меня возвращали домой, и я тут же поправлялся.
Ольга: Да, а я один раз притворилась… чтобы вернуться вместе с тобой.
Павел (вспоминая): Да, это было… действительно! Сколько нам лет тогда…
Ольга: Было двенадцать.
Павел: Лена выросла, Вике хочется пожить для себя – после такой тяжелой работы она ждет положительных эмоций, мечтает о новых впечатлениях, интересных поездках… а тут я, как тяжелый груз, как балласт…
Ольга: Она БОИТСЯ оставить тебя дома?
Павел: В какой-то мере… конечно.

Виктория возвращается, садится на свой стул. Внимательно смотрит на Павла и Ольгу.

Виктория: У вас такой торжественный вид… О чем вы тут совещались?
Ольга: О Паше.
Павел: О том, что я остаюсь в Москве.
Ольга: Но при этом… (Павел вопросительно смотрит на нее) Мы будем общаться. Если надо будет излить душу, поделиться накопленными впечатлениями – какими угодно, пусть самыми незначительными, негативными… ты будешь писать мне по электронной почте. Длинные-длинные письма. И так каждый день. И мне будет чем жить… После работы я буду бежать к компьютеру… и читать все это.
Павел: Ты хочешь сказать… тебе любая чушь интересна… если она хоть в какой-то мере связана с моей драгоценной персоной?
Ольга: Да, и не бойся самых своих тягостных… или, как тебе кажется, низменных мыслей, обыденных наблюдений… пиши мне все-все! И на каждое движение твоей души… я отвечу. (Виктории) Таким образом… тебе не придется погружаться в то, во что ты погружаться не хочешь… и мы тебя освободим.
Павел: Ты знаешь, Оля… об этом стоит подумать. (Виктории) Да, действительно… из твоей жизни уйдет хотя бы часть всего этого негатива. Полностью я не могу тебя от себя избавить, это все же квартира моих родителей, с которой я как с самим собой сжился… но частично… думаю, это возможно. Вам с Леной не придется придумывать предлоги, чтобы сбежать из дома по выходным… я буду общаться с Олей по электронной почте, а для вас стану чем-то вроде… мебели, что ли.
Виктория: Это действительно компромисс, при котором все мы… Но прошу тебя, Паша, не надо вставать в позу жертвы. Ты жалеешь себя…
Павел: И тебя я тоже жалею. Ты не смогла воспринять ситуацию в нашей семье как врач, в тебе заговорила оскорбленная обиженная женщина…
Виктория (тихо): Это правда.
Павел: Ты никогда не думала, что у нас такое может случиться. Тебе казалось, что дом – это зона здоровья и позитива, куда ты приходишь подзарядиться солнечной энергией. Если и не от меня, то от ребенка…
Виктория (вздохнув): И от тебя тоже.
Павел: Ты тяжело переживаешь, что эта зона разрушена. (смотрит на Ольгу) Ладно… так мы без конца будем пережевывать одно и то же… У нас же задача минимум – смягчить наше с Викой взаимное раздражение, ограничить общение…
Ольга: Тогда вы, возможно, соскучитесь друг по другу.
Павел (пожимая плечами): Кто знает?..
Ольга: На самом-то деле ты любишь ее.
Павел (дрогнувшим голосом): А если я буду писать в своих письмах о ней?
Ольга (согласно кивая): О ком угодно. Не надо бояться меня задеть. Уже не тот возраст… (встает) Ну… до свидания. Спасибо за гостеприимство. Свой адрес я тебе вышлю, сейчас не могу, телефон у мамы забыла. (уходит)
Виктория (поднимается с места, тревожно) Оля, куда… (Павлу) Как она это… так быстро?
Павел: Мы с ней все сказали друг другу.
Виктория: Да нет, похоже, что вы только начали… (внезапно раздражаясь) Похоже, она из тех, кто довольствуется даже не малым… крохами! Это как же надо любить, чтобы…
Павел: Я-то думал, что ревность в тебе давно атрофирована.
Виктория: Это не ревность… просто… непонимание. Таких женщин, как Оля… людей ее типа…
Павел (встает, идет к столу, на котором стоит компьютер, садится, включает его): Вы же с ней – не подруги. Зачем тебе понимать ее?
Виктория: Что ты пишешь?
Павел: Черновик письма… пока не знаю ее точный адрес, я просто начну…
Виктория: Она – как последняя женщина в жизни Обломова. Ничего не требовала и при этом делала все. Любила молча, видя в нем высшее существо… Понимаю, сейчас тебе это и нужно.
Павел (смотрит на нее): В чем дело? Это же была твоя идея – обратиться за помощью к Оле? Ты так раздражена, что мне впору предложить тебе очередную таблетку – лишь бы ты оставила меня в покое…
Виктория: Ладно… не буду тебя отвлекать. (медленно уходит)
Павел (один, смотрит в монитор): Оля, пока не случится с нами ТАКОЕ, мы ровным счетом ничего не понимаем в любви – речь не о женской или мужской любви, а вообще… человеческой. А хотелось бы в этом хоть сколько-нибудь разобраться, пока мы с тобой еще живы.

Тихо звучит музыка – «Октябрь» из «Времен года» П. Чайковского. Занавес опускается.