Удар с небес. о моей бабушке марии

Павел не ожидал от небес такого удара… Он от отчаянья грозил небу кулаками. Он только что метнул в него вилы так, что фигура его, похожая на длинный и чёрный вопросительный знак, выпрямилась. Словно он узрел ответ на его полубезумный вопрос: За что?! Павел  бесновался в горе. Он только что прибежал на крики и увидел, что его любимая Марийка лежит на земле вся синяя, в почему – то в белой дождевой луже. А рядом скомканно белел, как мёртвый голубь, платок, спорхнувший в ужасе с её кос.
       Рядом кричали земляки:
 -  Не подходи к ней близко! Убьёт и тебя!
         -  Живо – живо копайте яму, чтоб заряд в землю ушёл! – распоряжалась шустрая соседка Пелагея. Хотя и без неё расторопные мужики уже рыли землю, кто лопатами, кто вилами, что оказалось под руками.  Павел несуразно и бестолково прыгал вокруг. Казалось, что его худая и длинная, как на шарнирах, фигура вот – вот сломается из – за развинченных гаек, скреплявших её. Он весь потерялся от горя.
    Ведь только что всё было ладно. Всё семейство трудилось на  слаженном не маленьком подворье. Старшие сыновья-Василь и Толик – носили воду из колодца и задавали корм скоту. Младшие дочери – Вера и Надёнка – помогали матери. Вера доила одну корову, Мария другую. А четырёхлетняя  Надя отгоняла  хворостинкой от коров оводов, чтоб коровы не брыкались. Хвосты у коров были подвязаны за задние ноги, чтоб не мотали им, спасаясь от насекомых. Грязный хвост и в подойник мог угодить, и глаза выхлестать. Так что и малышка Надёнка была при деле.  Недугующий отец – Павел – руководил трудовым процессом.
 Он был бы красавцем: высокий, под два метра ростом, смуглый и черноволосый. Густая шевелюра копной покрывала его  крупную голову. И при этом кустистые, как меховые, блестящие брови и ресницы и яркие синие глаза. Когда Павел гневался, они меняли цвет и становились мрачно-фиолетовыми, как предгрозовое небо. Если бы не смертельная бледность лица, он был бы красавцем.
    Недомогал Павел от неизвестной хвори. Он всё время словно дремал, а иногда внезапно засыпал в самом неудачном месте – то во время обеда за столом, а то и в нужнике. Ни один доктор не мог поставить верного диагноза…
     Жена его – Марийка – шустрая и гибкая молодайка, тоже была бы красавицей, кабы приодеть её как следует. Особенно хороши были глаза, синие и яркие, широко распахнутые. Павел был ревнив, так как очень любил свою молодую жену, на двенадцать лет моложе его и держал её в строгом теле – в посту и работе.
       Павел перекидывал в зиму сено, укладывая его под пресс для изготовления силоса, чтоб зимой прикармливать   молодняк – телят и жеребят. Молока было излишек. Мария с двумя полными подойниками отправилась к тётке Авдотьи сепарировать молоко. Та жила на соседней улице их небольшой Рязанской деревушки. Только Авдотья имела ручной сепаратор.
    За Марией следом хвостиком увязалась Надёнка, младшенькая и болезненная дочурка. Павел втайне  любовным  взглядом проводил их и ещё с опаской взглянул на небо.
     Оно являло собой фантастическую картину. Тучи, накатившись лавиной, тщились придавить землю и словно метали сверху камни. Раз за разом зловеще погромыхивало. Молнии оранжевым кружевом  плескались в хмуро- фиолетовых водах неба. А оно, исполненное водяной тяжестью, от лютости сделалось совсем седым. И не ясно было, каким гневом оно обрушится на землю – дождём ли, градом или снегом. Птицы метались во враждебном небе, не находя покоя, и камнем низвергались к земле, ища покрова. Тоскливым воем заходился на цепи Полкан. Старухи, сидевшие с семечками в предвечернюю пору на лавочках, неистово крестясь и суеверно поглядывая на небо, каракатицами убирались в избы.
Вмиг потемнело. Мрак весомо придавил землю. А гром с угрозой рвал брезентовую мрачную ткань небес. Словно кто –то, неведомый и мстительный, грозно играл желваками туч, таясь за тёмной пеленой.
Вой Полкана  почудился Павлу демонским гоготом. И он прикрикнул на пса, и тот, зная крутой нрав хозяина, забился в конуру.
                Ой, как плохо было на душе у Павла, как кошки когтями скребли… Он со страхом оглядывался кругом и не находил себе места. Даже всегдашний его болезненный сон, апатичное вялое состояние отступило. Чередом пришла нервозность, словно тисками сдавило виски, с ним чуть не случился нервный тик – припадок. « Падучая» - так звали в народе такое состояние Павла. Это один из признаков неизвестной его хворобы.
         Марийка уже подходила к дому Авдотьи. У дома росли гигантские  дубы, которые сейчас  неистово махали ветвями – крыльями, словно пытаясь оторваться от земли и взлететь, подобно птицам. Они чувствовали надвигающееся несчастье и шумом ветвей своих как бы пытались упредить Марийку, но не поспели… Огненный шар, разрываясь на мелкие осколки, вдруг вспыхнул перед глазами Марийки. И она провалилась в адову темь, упав навзничь в разлившуюся из опрокинутых вёдер  молочную лужу. Хорошо хоть дочка Надёнка приотстала, заигравшись в это время с забившимся под лавочку взъерошенным котёнком.
Вслед за шаром шарахнуло так молниеносно и громко, что у всего живого заложило уши.
               - Ох, убили! Убили!  -
            Взметнулся тонко под нависшие грубые небеса женский вопль. Что может быть страшней сухой грозы?! Со всех сторон уже неслись селяне – кто с вилами, кто с лопатой. В ту пору часто поражал грозой, как ставил с родимую метку, Господь своих чад. Иных убивал напрочь, иных метил.
            Дуб, под которым проходила Мария, был расколот молнией почти напополам и зиял своей рваной пастью, словно изгалялся. И пахуче дымил тлеющей кроной. Когда прибежал с вилами Павел, мужики уже орудовали вокруг Марии, чуть выкопав яму, присыпали её землёй. Рядом собралась вся деревня, притихшая и перепуганная. Гроза, как атака, скосив плоды, сгинула. Сразу хлынул дождь.
Рвались к Марии и плакали сдерживаемые сердобольными старухами её дети. И только никто не заметил спрятавшуюся за толстым дубом маленькую девчонку. Которая не плакала, лишь прижимала к худенькой груди, чуть не задавив его, пушистый мяукающий комочек – котёнка. Она выглядывала из – за дерева широко распахнутыми от ужаса глазами – и описалась… Она видела в белой от пролившегося молока луже свою добрую красавицу маму, и почему- то звенели в голове слова из недавно услышанной сказки: «Течёт молочная речка, кисельные берега…»
          Марию привели в чувство. Измызганную грязью, синюю, но живую, её унёс домой на руках Павел. О Надёнке все позабыли. Она так и осталась сидеть в луже под деревом, исстёганная дождём, испуганная и полуживая, где потом и нашли её братья.
          С тех пор Надежда – а это была моя мама – всю свою жизнь панически боялась грозы. С первыми признаками её приближения она загоняла нас, своих детей, в дом, плотно закрывала окна и двери и, прижав нас  к себе, как цыплят под крыло, дрожала и молилась. Отец посмеивался над её страхами: В погреб, в погреб полезайте!
Мамин страх перед грозой и всякой непогодой передался и мне.
         Павел запоздало рассказывал жене – тихой и ещё более красивой, чем ранее, свой вещий сон: якобы, он видел свою жену, купающуюся в сказочной и быстротечной белой молочной реке, плескавшуюся и радостную. И как она выходила из неё, красивая и нагая, под закатными лучами солнца. "Когда тебя грозой убило...
                Как голубь, с плеч платок  упал. Мой дед швырнул, бушуя, вилы. В небес зияющий оскал."