Морская болезнь

   

                ……………………………
                Пошёл на взлёт по полосе мой друг Серёга,
                Мой друг Серёга, Серёга Санин.
                Серёге Санину легко под небесами —
                Другого парня в пекло не пошлют.
                То взлёт, то посадка,
                То снег, то дожди…

                Ю. Визбор

Памяти М.В. Филипычева


   Вот и у меня уже, почитай, двадцать лет «то взлёт, то посадка», потому как я не кто иной, а лётчик вроде визборовского Серёги Санина и летаю на самолётах малой авиации.

   Кто-то сморщит нос, услышав про малую авиацию, мол, там летают одни неудачники, а мне она в самый раз, потому что, летая на этих малышках, я получаю ни с чем несравнимое физическое удовольствие от полёта и управления юрким самолётиком да к тому же нет ничего лучшего для меня, чем удовлетворение любимой работой.

   За лётные двадцать лет в малой авиации я успел налетать ни много, ни мало, а полмиллиона километров и стать пилотом первого класса.

   В авиацию приходят парни разными путями, но, в основном, как им кажется,
из-за любви к высокому небу, к полётам, к риску и романтике покорения воздушного пространства.

   В отличие же от такого романтического настроя, попасть в авиацию мне пришлось совершенно иным путём… Был я обычным мальчишкой из приволжской деревни и о небе не мечтал нисколько. Было у меня одно желание — вырваться из деревенской серой жизни пятидесятых послевоенных лет на широкий городской простор. Вырваться парню из села в тогдашних условиях можно было только двумя способами: либо через службу в армии, либо, если отпустят, поступив в высшее или среднее профессиональное учебное заведение. Меня, к счастью, отпустили скорее всего из-за моей весьма хорошей успеваемости в сельской школе и уважения председателя сельсовета к моим родителям. Наша деревенская школа была не совсем обычная, дело в том, что в ней по основным предметам преподавали учителя, эвакуированные из Ленинграда во время войны да так и осевшие в нашем селе. Мальчишка я был смышлёный, хваткий до знаний и, поэтому, закончил школу почти отличником — всего с двумя четвёрками.

   Когда я получил аттестат о среднем образовании, вопрос о том, куда податься на учёбу не стоял — конечно же в Ленинград! Почему, спросите вы, именно в Ленинград, а не, скажем, в Москву или Нижний Новгород? Да всё потому же, что у нас в семье три года жили люди, эвакуированные в войну из Питера, ставшие нам почти родными, так что сами понимаете выбор был однозначный.

   Вырвавшись из села, я почему-то решил поступить не в технический вуз, а финансово-экономический и представьте себе поступил с первой попытки. Радости моей не было предела, но, когда начались занятия и пришлось зубрить всякую гуманитарную штуковину, я затосковал и чем дальше, тем больше, правда, первую и вторую сессии сдал прилично. После последнего экзамена я понял, что финансы и экономика, так необходимые стране, совсем не моё, а последующие четыре года будут для меня сплошной каторгой, не говоря о работе по этому профилю. Надо было что-то решать и переводиться в другой вуз, но в какой?

В один из летних дней, бродя по городу и думая свою тяжёлую думу о том, куда «бедному крестьянину податься», взгляд мой случайно упал на объявление о наборе курсантов в лётную школу. В голову мою стукнуло: «А почему бы и не попробовать?».
 
   Хотя я совсем не имел представления о лётной работе, а самолёты видел только издалека, но подал заявление в эту самую школу, уйдя из ФинЭка, о чём потом ни разу не пожалел.

   Вот таким несколько необычным образом пришлось мне попасть в авиацию. Уже учась в авиашколе, я понял правильность своего выбора, а когда начались тренировочные полёты, мальчишеской радости не было предела — я ощутил магию высоты, опьянение скоростью и владением самолётом, который стал послушной игрушкой в моих руках, я крутился вместе с ним в фигурах высшего пилотажа как заведённый. Видимо во мне проснулся талант лётчика, потому как все лётные упражнения давались с лёгкостью, словно выкрутасы на велосипеде.

   По окончании авиашколы, вместо направления на работу в одно из подразделений авиации, мне предложили остаться в ней в роли лётчика-инструктора. Не без колебаний и некоторых раздумий, я согласился. Раздумья и колебания заключались в том, что теперь мне пришлось бы отвечать не только за себя, но и за своего подопечного курсанта — это, во-первых, а, во-вторых, — это закрывало путь в большую авиацию.  Если быть абсолютно честным перед самим собой, то, прочувствовав власть над малыми машинами и свободу полёта, мне не хотелось становиться воздушным извозчиком на рейсовых линиях. Каждый день в школе был новым, потому что были новые люди, которых я учил лётному мастерству, да и каждый новый полёт отличается от предыдущих, своей неповторимостью в различных нюансах, доставляющих тебе удовольствие. Конечно, бывало по-всякому, пару раз даже на грани счёта с жизнью, но Бог оказался милостив и ко мне, и к курсантам, так что это теперь вспоминается как курьёзы лётной работы.

   Подопечные мои были тоже разные: и талантливые, и не очень, некоторых даже приходилось отчислять из училища за профессиональную несостоятельность, но основной состав был таков, что с ними приятно было работать, ибо все они любили небо, любили летать и не мыслили, как и я, о другом своём предназначении.

   Как-то несколько лет назад в очередном наборе курсанты подобрались толковые: и теорию полёта, и материальную часть, практически, знали на зубок все без исключения. Курс обучения подошёл к работе на наземном тренажёре, имитирующем условия полёта и управления самолётом. Обычно здесь и проявляются индивидуальные способности курсантов как будущих пилотов. Все ребята в этой группе оказались успешными и даже больше — один из курсантов проявил себя виртуозом полёта на тренажёре, и я невольно обратил на него особое внимание, предполагая, что из него-то уж я сделаю аса.

   Все мои подопечные отлично «отлетали» на матушке Земле, и настало время полётов на учебно-тренировочном самолёте ЯК-18. Эта машинка для первоначального обучения был что называется «самое ТО», ибо курсанту прощал такие ошибки пилотирования, которые другой самолёт не простил бы ни за что и выкручиваться пришлось бы никому иному, а инструктору. Но всё было более или мене ничего, конечно были и «козлики» при посадках, и неуверенность на виражах и так далее и тому подобное, тем не менее все двигались вперед и довольно успешно. Успешно все, кроме одного…

   Тот курсант (а звали его Евгений), из которого я собирался сделать аса и который лучше всех «летал» на тренажёре, оказался самым трудным в воздухе. Как только мы поднимались с ним в небо, он просто не мог справляться с управлением из-за «морской болезни». В общем-то, конечно, на малых машинах с малыми скоростями воздушные восходящие и нисходящие потоки воздуха, воздушные ямы и тому подобное чувствуются не в пример сильнее, чем на пассажирских лайнерах, и если вестибулярный аппарат имеет особенности, то человека может и укачать, чего не должно быть с пилотом ни при каких условиях.

   «Откатал» я Евгения положенное количество часов безрезультатно, привозя его зелёного чуть ли не замертво из полёта. И так мне стало досадно, что вот такой «материал» зазря пропадает при всех возможностях быть отличным лётчиком, что я выпросил дополнительное количество занятий якобы для отработки усложнённой программы, не говоря о нашей с ним беде.

   Разрешённые несколько часов оказались тоже бесполезными, и мне пришлось, скрепя сердцем, докладывать о ситуации с Евгением.  Начальник школы покачал головой — мол жаль парня, но решил поставить вопрос о списании курсанта за профнепригодность. Настроение у меня в то время было хуже некуда, и я, признаться, не знал, что с Женькой делать, ведь увольнять парня было просто жаль, тем более что сам он страдал от того, что хотел летать, и не мог. Ночь после разговора с начальником школы была бессонной. Я крутился с боку на бок и всё никак не мог придумать, как с Женькой выбраться из этой каши.
 
   Наутро я снова постучал в дверь начальника и, приводя кучу всяких доводов об уникальности курсанта, стал выпрашивать ещё хотя бы пару лётных часов, чтобы окончательно решить, что делать с бедолагой. После долгих препираний, командир всё-таки дал два часа, но только в последний раз и предупредил, что это под мою ответственность.

   Я решил на сей раз вывезти курсанта на малом транспортном самолёте АН-2 (в простонародье «кукурузник»), который не так болтает в воздухе и главное, что у него спаренное управление первого и второго пилота в кабине рядом слева и справа, как на больших машинах, так что я мог в полной мере наблюдать за курсантом и даже спокойно с ним разговаривать.

   Сказано — сделано. Сели в самолёт, запустили двигатель и начали выруливать на старт. Смотрю на кислую физиономию Евгения и думаю, что же дальше-то…

   «Аннушка» наша разбежалась, я оторвал самолёт от земли и повёл его в пилотажную зону, а сам искоса наблюдаю за Женькой — лицо у него напряжённое, словно ему кое-что слегка прищемили, но пока ещё не зелёное — и то уже слава Богу.

   Когда мы вошли в зону, я, вдруг почувствовал, что не только Женьке, но и мне сегодня что-то стало невмоготу. Левый бок впервые пронизала острая боль, и я, откинувшись на спинку кресла, резким движением разодрал ворот рубашки, приказав сдавленным голосом курсанту взять управление на себя и возвращаться на аэродром.
 
   До посадки было всего-то минут пятнадцать лёту, но до нее ещё надо было как-то долететь...

   Женька испуганно покосился на мою страдальческую физиономию с явными признаками одышки и пискнул сдавленно: «Есть взять управление на себя!»

   С трудом выдохнув: «Не сметь сообщать обо мне на землю…», я снял руки со штурвала и бессильно опустил их на колени… «Аннушка» сначала как-то не совсем уверенно покачнулась, но потом выравнилась и легла на курс.

   Сквозь прикрытые веки я видел, как Женька с нормальным креном развернулся, как будто всю жизнь летал самостоятельно, связался с руководителем полётов, но идя на аэродром, всё напряжённо поглядывал в мою сторону, очевидно боясь, что меня не довезёт. Чтобы его как-то успокоить, я через силу пропыхтел, что ещё ничего, что как-нибудь ещё потерплю до земли.

   Подойдя к аэродрому, Женька, косясь на меня, почти на отлично зашёл на посадку, выпустил закрылки и притёр на все три точки «Аннушку» к взлётно-посадочной полосе у буквы «Т», а после пробега зарулил на стоянку. Заглушив двигатель, Женька устало вздохнул, и искоса взглянув на меня, откинулся на спинку кресла…

   Я открыл глаза и, как ни в чём не бывало, улыбнулся:
   — Товарищ курсант, поздравляю Вас с удачным полётом!!! Ну, и где твоя «морская болезнь», юноша? Ты уж извини меня, пожалуйста, что я так тебя надул со своим сердечным приступом! Если бы я не притворился, ты так бы и «зеленел» дальше, а потом бы тебя просто списали из школы, но вот сегодня, считай, ты родился лётчиком! — застегиваясь и поправляя галстук, торжественно заявил я.
Женька от удивления было открыл рот, но из глаз его, вдруг, брызнули слёзы, сквозь которые он едва пискнул:
   — Спасибо, Михаил Васильевич! Я Вам этого никогда не забуду!.. Я ведь сам, сам…

   У нас с Евгением осталось ещё время из подаренных начальником двух часов, и мы их успешно долетали, причём, под женькиным управлением от взлёта до посадки.

   После этого дня, Евгений отменно летал на всех самолётах школы, был выпущен из заведения с отличными результатами и похвальной грамотой, а я был горд за него и за себя — нам ведь обоим легко под небесами!

С-Петербург                22.01.2020.