Испытание

ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ "ВКУС ПОРОХА И СЛАВЫ"

...Ничего не поделаешь, ребята не церемонились. Связанными ремнями обвязали с конца выломанную доску от забора. Положили на нее бесчувственное тело, поперек груди обвязали лоскутами разодранной шинели снятой с мертвеца. Потащили за собой. Получилось вроде салазок. Правда, иногда, я переворачивался мордой вниз и ехал по инерции вперед. Ничего, вытерпел. Парни доставили «посылку» до адресата. Сдали буквально с рук на руки.
Положили навзничь в каком-то дрянном, запущенном сарае. Лицо нещадно горело, иссеченное в снегу кристалликами льда. За грудиной ощущалась жгучая, изматывающая боль. Сознание периодически то возвращалось, то уплывало. Но когда почувствовал, что с меня, еще живого, стягивают валенки, очнулся окончательно. Гадство, что это такое, что за дела? Еще кони не отбросил, а мародеры уже раздевают. В свою очередь нахалюги удивились, что солдатик живой, хотя в беспамятстве и неподвижный. Язык уже мог шевелиться, пришлось пожаловаться дежурному военфельдшеру, что вместо лечения грабят без стыда и совести. А тот хоть бы хны, не удивился. Типа того, когда мертвым посчитают: кто вперед – того черед. Хотя… Если был в доле – откуда помыслы чужой души узнаешь?
Сараем оказался полуподвал большущего пятистенка. Местами стоять можно только полупригнувшись. Земляной пол поперек застелен досками. Получилось в виде нетесаных полатей, но крайне низко над землей. Между половицами вдоль проложены еще по две доски – это чтобы относительно свободно мог перемещаться медперсонал. Если внимательно присмотреться, можно было посчитать порядка ста тяжелораненых, да еще человек тридцать с оторванными конечностями, израненными в руки, ноги. В общем, страдальцы вповалку лежали друг на друге. По углам коптили фитили из снарядных гильз. Мерцающий полумрак. Духота неимоверная.
Невыносимо воняло испражнениями. Бездыханному телу не прикажешь, когда самопроизвольно попрет дристалище или горемыка обоссытся. Но присматривать за порядком, изредка заглядывали местные бабенки из вольнонаемных. Долго не церемонились. На пару в четыре руки переворачивали очередного мученика и гусиным крылышком выгребали из-под него в жестяной тазик все скопившееся дристалище. Затем снова водружали беднягу на прежнее место. Сверху укрывали шинелью, испачканной в дерьме и липкой кровавой лимфе. Ничего, стерпится. На морозе по любому через пару часов от переохлаждения можно отдать концы. Бегать далеко теткам несподручно, фекалии вываливали неподалеку от входа. Даже в морозы вонища стояла несусветная. Скорее бы сортировка, да отправка в тыловой госпиталь.
Ближе к стене неподвижно лежали четыре девушки. Двоих крепко зацепило осколками от шальной мины, по случаю залетевшей в полковой узел связи. Та, что изредка стонала, попала на мушку снайпера, когда вместе с полевой пекарней доставила на подводе хлеб до передней линии окопов. Молча, как шелковая вытянувшись, расположилась колхозная давалка. Девушка без принципов и морали частенько захаживала к солдатам подхарчиться. Те не возражали. Такса не оспаривалась. Многим доставался в минуты затишья шанс испытать прелюдию непорочной любви. Только непонятно кто натянул растяжку по пути на лесной тропинке. В результате немецкой противопехотной миной-лягушкой барышне оторвало ногу и серьезно искромсало осколками. У каждой своя планида. Теперь вот мучаются, красны девицы, в общей куче неудачных пасынков судьбы. Глядишь, и в их судьбе все образуется.
Возле входа, занавешенного плащ-палаткой, посветлее. Там установлена дополнительная коптилка. Часть полуподполья была огорожена жердями с навешанными на них простынями. За белыми тряпицами не покладая рук, орудовали эскулапы. Регулярно подмениваясь, во спасение душ несчастных бедолаг, туда же заходили пожилые дежурные медбратья. Вечно полупьяные, одетые в белые ситцевые рубища с завязанными сзади тесемками, обычно тихо переругивались между собой, но работу выполняли беспроблемно. Когда на высокую, на уровне пояса узкую кушетку укладывали очередную жертву, их задачей было ухватить покрепче запястья раненого, щиколотки возле стоп оголенных ног и удерживать, пока тому вживую, без эфирного наркоза, хирурги что-нибудь отпиливали или зашивали. Ор стоял невыносимый, до звона в ушах. Бывало, на скорую руку сколоченная деревянная стремнина не выдерживала. От могучих брыканий, силового давления на хрупкую структуру – разваливалась. Желающий выздороветь боец с грохотом валился на залитую кровью землю. Общими усилиями порядок восстанавливался. И все шло дальше, по намеченному плану оздоровления попавших в беду людей.
Неприятный озноб вызывала регулярная процедура, когда оцинкованный «блевок» проносили мимо носа. Ладно, если бы сверху чем-нибудь прикрывали «тошняк». Так нет же, ссылаясь на нехватку времени, прилюдно вытаскивали на улицу в братскую усыпальницу: взрезанные кишки, отрезанные пальцы, отпиленные руки-ноги, выковырянные глаза, отстриженные уши, клочья волос. Кровь из «операционной» выносили жестяными ведрами. Особо доглядывали, чтобы нацеженное до краев «пойло», не расплескалось на больные головы лежащих под ногами людей. Отощавшие собаки со всей округи, крысы и хомяки, плотоядные лесные хищники ждали продолжения циничного «банкета». С вершин близлежащих деревьев за всем происходящим наблюдали и ждали своей очереди для столования белобокие сороки, ястребы-перепелятники, обожранные вороны.
Неподалеку от меня, при входе, молоденький парнишка из ленинградского ополчения едва подавал животворящие признаки жизни. Торс оголен, защитная одежка взрезана скобелем и лежала окровавленной вдоль туловища. На его груди против самого сердца зияла кровоточащая рана. Лежал он на тех же досках, что располагались среди прочей измученной солдатни поверх земляного пола. Стоя на коленях, в ватных штанах и телогрейке над ним склонился принимающий врач-терапевт.
Юная девица, совсем еще недавно студентка медицинского института, с помощью допотопной, чеховских времен, деревянной трубочки вслушивалась в угасающие удары сердца, ловила хрипы исчезающего в легких дыхания. Теперь вся надежда в угасающей жизни была только на нее.
Без каких-либо рентгеновских аппаратов, анализа крови и других диагностических мероприятий она должна была срочно сделать заключение: вскрывать или не вскрывать грудную клетку. Что приключилось с солдатом? Что у него – непроникающее ранение сердца или глубокое внедренное повреждение, требующее вскрытия грудной клетки и, даже возможно, ушивания сердца? А может, раненому уже ничем нельзя помочь?
Не позавидовать, велика ответственность у врача на приеме пациента. От точности его диагноза зависят жизнь или смерть человека. Никто не возникал, не мешал, не расспрашивал. Все понимали, входили в положение дел. Счет времени шел на секунды.
Ночью к избе подогнали вереницу розвальней. Снятые с «передка» новобранцы, без ахов и вздохов стали вытаскивать на волю отмеченных судьбой. Тяжелораненые, словно коконы, были замотаны в шинели, на головы напялены треухи, на босы ноги, натянуты валенки. Может быть, удастся выжить? По крайней мере, хотелось верить в благополучный исход...