Черное озеро

Черное озеро
 (повесть)

1. Рыбак, который попался

Медленно, но упрямо, ощупывая ногами илистую плоть дна, сын рыбака Ян пробирался к островку зелени, видневшемуся недалеко от берега озера. Он шел, жадно высматривая что-то среди осоки.
Озеро лежало в самом сердце леса, и со всех сторон его обступали елки – старые, с иглами, слипшимися от пыли и паутинных тюлей. Над высокими цветами то и дело замирали стрекозы, от земли поднимался влажный и густой золотистый пар.
Ни души не было вокруг.
С деревьев кое-где свисали душистые плоды хмеля, в мягкой земле виднелись следы коровьих копыт, заполненные водой. Птичья песня сонно перетекала от одной кроны к другой, не выходя за пределы леса.
Из воды, заслоненный стеблями камышей, выступал край сундука. Большого окованного железом деревянного сундука, почерневшего от влаги.
Левая нога юноши сползла в яму, в высокий сапог полилась вода. Ян передвинул заплечную сумку, ухватился за сундук и сжал скобу, стараясь нащупать ногой опору. Гроздья пузырей поднялись со дна. Скоба под руками Яна была склизкой от тины и ила, пальцы юноши соскользнули.
Ни души не было вокруг.
Сын рыбака мог пройти на ту сторону деревни, минуя лес. Он мог пойти по висячему мосту, обогнув деревню. Лес в Высоких Стогах не особенно жаловали, а озеро называли Черным, говорили, что на самом-то деле это очарованные топи, на дне которых – зеленые луга, где пасет сомовьи стада сам Хозяин вод.
Но Ян спешил справиться с поручением еще до вечера, поэтому, минуя стоящую на границе леса почту, углубился в чащу, чтобы сократить путь. Он мог отнести швее жареных карасей, близко не подходя к озеру, но очень уж торопился. И теперь он держался за старый гнилой сундук, пытаясь совладать с трясиной.
Мать Яна говорила, что если пристально смотреть в воду Черного Озера, то рано или поздно увидишь звезды, горящие на дне. Она говорила, что по ночам из воды выходят русалки.  Они греются в свете луны и плетут бусы, нанизывая на старые рыбацкие лески белые ракушки и кусочки янтаря.
Отец Яна ничего про озеро никогда не говорил, только качал головой и усмехался, если об этом упоминала мать. Ян налег на крышку и стал медленно поднимать левую ногу, которую будто в воронку затягивало. Тяжело дыша, он лежал на сундуке и тянул сапог вверх. Чувствовал запах сырого дерева, исходящий от сундука, запах мха и стоячей воды. Постепенно хватка трясины ослабла, и юноша высвободил ногу. Сапог, правда, достался озеру.
Был ли смысл так стараться, если не известно, есть ли в сундуке что-то ценное?  Это озеро, которое на самом деле – заросшее травой болотце, чуть не утопило его. Не лучше ли убраться, пока не поздно?
Босой ногой Ян нащупал камень, большой круглый голыш, которым можно было сбить замок. Вот только нагибаться за ним очень не хотелось – сосущее ощущение под ребрами росло, стоило только Яну подумать о том, какие неприятные твари могли ухватить его пальцы, вынырнув из трясины вместе с очередной гирляндой пузырьков.
Закусив губу, одной рукой держась за сундук, второй Ян принялся ощупывать камень, на который предусмотрительно наступил, чтобы не потерять. Камень был гладкий, прохладный и довольно крупный. Выцарапав его из илистой лунки, Ян выпрямился. Никто не укусил его за руку маленькими иглистыми зубами, не впился в кожу ртом-присоской.
Парень размахнулся, и, что есть силы, ударил камнем по ржавому замку, что был наполовину скрыт под водой.
Голыш грохнул по железу. Несколько лягушек, испугавшись шума, поспрыгивали с кочек в воду.
Погнулась скоба, дужка замка вышла из паза, и Ян, нахмуренный и сердитый, откинул крышку сундука.
Птичья песня замерла, не окончив круг, гудение стрекоз стихло, и пар, шедший от земли, осел на травинках и паутине прохладной росой.
Ян, уперевшись руками в колени, всматривался в содержимое сундука, не замечая, что на этот раз ненасытимый ил засасывает его вторую ногу. 
В сундуке, завернутое в белое льняное покрывало, лежало нечто. Ян нагнулся и отвел уголок шершавыми пальцами.
Девушка. Бледная, похожая на девочку-подростка. Ян почувствовал, как на висках выступает испарина, кровь отливает от лица.
Он пробормотал что-то, выругался. Ну и озеро! Сын рыбака несколько раз перекрестился, отведя взгляд от сундука, не замечая, впрочем, ничего, кроме озерного подарочка, маячащего на границе зримого пространства.
Девушка лежала, свернувшись в клубок, как кот. Ян не знал, что нужно делать, если ты вдруг нашел в озере человека, спрятанного в сундук. Он не знал, что делать с девушками, завернутыми в покрывала, тем более что было не совсем ясно, живая это девушка или нет.
Плечи ее оплетали каштановые пряди, белые ленты расплелись, и сын рыбака никак не мог понять – то ли девушка металась в беспокойном сне, то ли ее похоронили заживо.
Девушка не двигалась, и ни ветер, ни дыхание  не шевелили прядей, лежащих на щеках. Мертвая? Ян откинул покрывало. Наклонился, присмотрелся повнимательнее.
Меж темных бровей девушки пролегала морщинка, пальцы левой руки были сжаты в кулак, а подол платья задрался, открывая взгляду босые ступни. Не похожа на мертвую.
Когда парень очнулся от раздумий и выпрямился, оказалось, что за ним наблюдают глаза черные и заспанные.
Ян глухо вскрикнул, и хотел было отпрыгнуть подальше. Тут-то он понял, что по щиколотку увяз в трясине уже правой ногой.
- Подожди, - прохрипела девушка и дернулась навстречу, только еще больше напугав Яна.
- Сиди там! – Ян, не отрывая от нее глаз, чтобы не пропустить тот момент, когда на него кинутся и разорвут ему горло, пытался высвободить ногу. – Тебе вредно двигаться!
Девушка неуверенно моргнула, но послушалась. Она сидела в сундуке и оглядывалась по сторонам.
Птичья песня, наконец, оторвалась от верхушки одной из елок и продолжила путь по кругу. Одна за другой загудели стрекозы, потная земля выдохнула облако пара.
- Это где я? – Тихо, сдавленно спросила девушка. – Лес какой-то…
Ян уже обеими ногами стоял на более-менее твердом участке и чувствовал, как мальки тычутся ртами в его голые ступни.
– Ты кто? Кто тебя в сундук положил?
Девушка нахмурилась, огляделась еще раз. – Я не знаю. Я спала.
Ян вытер пот со лба. Карасей он не отнес, от отца влетит, а домой нужно идти прямо сейчас, если он все еще хочет успеть к приходу коров.
- Как тебя зовут? – Спросил он.
- Не знаю, - ответила девушка, глядя на него с укором. – Я же говорю, я спала. Я ничего не знаю. – Она попыталась подняться, но тут же опустилась на дно сундука. – Все тело слабое. – В ее голосе послышалась растерянность. – Это все от того…
- …что ты слишком долго спала! – Не выдержал Ян.
- Да. – Девушка кивнула. – Вынь меня?
Он ее, конечно, вынул. Но домой нес завернутой в покрывало, которое прилагалось к девушке, чтобы соседи не задерживали его по дороге с их соседскими неумными вопросами. Ноша была легка, вела себя, в общем-то, тихо, только немного поворчала сперва, что ей нечем дышать. Всю дорогу отважный сын рыбака почти бежал, боясь встретить кого-нибудь из знакомых.
Оба родителя были дома. Отец порезал руку, когда чинил сеть, и мать суетилась вокруг него, накладывая нехитрую повязку.
- Это чего это ты принес? – Отец вынул из нагрудного кармана очки и уставился на куль в руках Яна. – Одеяло, что ль?
- Нет, батя, - пробормотал Ян, - не одеяло.
- Карасей отнес? – Спросил отец, и мать – «Чего так долго? За коровой пора уже».
Ян помолчал, подумал, нахмурился - и положил куль на низкую софу, стоявшую впритык к печке.
– Нет, – сказал он, - карасей не отнес. Пошел через лес, в озере стоял сундук, я его открыл, а там была эта… - он кивнул на куль, - эта вот…
Отец и мать переглянулись.
- Завтра к бабе Жанне схожу. Я не знаю, что делать, - Ян смотрел на груду тюлевых покрывал, которые не вытерпели и начали шевелиться.
Отец высвободил пораненную руку из жениной и подошел к софе. Мать двинулась за ним, прижав к груди бинт и маникюрные ножницы.
Девушка из сундука сидела на софе и стягивала с себя покрывала. Она исподлобья смотрела на стариков Яна, длинные русалочьи локоны лежали на ее плечах.
Мать прижала пальцы к губам: - Девка!
Отец подошел ближе, наклонился, пристально вглядываясь в черные глаза. - В сундуке, говоришь, сидела?
Девушка, опустив глаза, поправляла подол белого платья, разглаживала лепестки парчовых цветов.
- Да. – Ян с облегчением кивнул. – Она там спала. И ничего не помнит, даже как ее зовут.
- Ну, это-то не самое страшное, Янчик.
Мать разглядывала девушку недолго.  Почти сразу она вышла из комнаты и вернулась со стареньким халатиком в руках.
– Примерь-ка, дочка. Это мой, я его, когда была молодая, носила. Нехорошо по дому в таком нарядном платье ходить.
– Вы ее что, оставить хотите? – Ян удивленно смотрел на родителей. – А вдруг ее искать будут? А соседям вы что скажете?
Отец пожал плечами, а мать отвесила Яну подзатыльник.
– Что за мужик мелкий пошел! Что скажут, да что подумают... скажем, что родня она наша из города. Пятиюродная твоя сестра. Так пойдет?
- Не знаю. Сами решайте.
- Нет, постойте-ка, - отец отстранил жену и положил руку на плечо Яна. – Погоди, жена. Янчик, ты нашел – тебе решать. Что за бабы, э? Чуть что – сразу халат… а сын-то может, и не подумав взял девчонку, может, и не нужна она ему.
Ян заморгал, снова краснея. – Батя, да откуда знать было…
- Да ты погоди. Ты не переживай. Вот если б ты, допустим, знал? Вынул бы? Или там оставил?
- Ну, батя…
Ян, которому на тот момент минуло семнадцать лет, любил черноволосых. Можно и с длинными косами. О русалках или всяческих кикиморах он в этом плане никогда не размышлял. Вот, например, кареглазая Маринка, соседка, с которой они ходили вместе за коровами – мягкая, фигуристая. Или Яночка, красавица с Подгоры, из-за имени которой их, бывало, дразнили женихом-и-невестой, тили-тили-тесто. Еще была высокая Нина, с которой Ян целовался на Камнях за деревней, где дети и подростки ждали вечерами возвращения с лугов рогатой скотины.
Сын рыбака смотрел на девушку. Она все так же сидела на софе, сжимая в руках материн халат, похожая на белую статуэтку вроде тех, что Ян видел на трюмо бабы Маши, двоюродной сестры отца, полной женщины с большими грудями, которая, бывало,  кормила гостей варениками с вороняжкой.
Ян совсем не хотел нести ответственность за это чудо-юдо из озера. Еще чего жениться заставят! Он смотрел на костлявые плечи и ямочку над ключицами. Она же еще такая мелкая! И что он Маринке скажет? Эта водяная, поди, хвостом ходить везде за ним будет, она же не знает ничего. Хотя, может, ее мамка работать научит, они все будут вместе по хозяйству делать, мать же всегда дочку хотела. Вырастят ее, может, как его сестру, потом замуж за кого-нибудь выдадут. Ага, сейчас, он ее из озера вынимал, чуть в трясине не утоп, а она потом замуж выйдет – и поминай как звали! Господи, да у нее же даже имени нет, что это за девка такая – без имени?
Молчание затягивалось, и девушка заерзала в своем льняном приданом. – А можно, если вы меня не возьмете, я халатик все равно себе оставлю?
Мать поджала губы, сложила брови домиком, покосилась на сына. - Ах ты ж черт! – Выразился Ян. - Да оставайся! Нечего тут! Живи! – Он посмотрел на мать. – Ну вас к черту, только перед соседями сами оправдывайтесь!
Отец снял очки и убрал в нагрудный карман. – Ну и хорошо. Дочку твоя мама всегда очень уж хотела. Вот теперь все как полагается. Даже от озера этого проклятого иногда польза есть. – Он немного подумал. - Редко, правда. – Жена хлопнула его по плечу. – Шучу, шучу. – Он повернулся к сыну. - Как назовешь-то?
- Лилия, - буркнул Ян. И отправился на Камни за коровой, которая нашла бы дорогу и сама, но так уж было принято, что нужно было ее встречать и провожать, оказывать ей почет и уважение.

2. Аристократка

- Яник, Яник!
Ян сидел на берегу речки Грязненькой и ловил рыбу. Чуть выше по течению сидел его отец.
Лилия бежала, перепрыгивая через обтянутые тиной камни, одетая в розовый сарафан с оборками.
- Чего надо?
В руках у девушки были свертки из газетной бумаги. Он слышал, как тяжело она дышит, и подумал, что Лиля опять сбежала от матери, чтобы поплескаться в речке.
- Тут не купайся, - сказал парень. – Иди туда, где все, а тут коровы какают.
- Да я не купаться. – Лилия смотрела на ведро, в котором плавали три окуня и два карася. – Давай их, может, отпустим? Тебе не жалко?
Ян пожал плечами. – Нет. Они же вкусные.
Девушка, глядя на рыб, покачала головой – нет, мол, он не отпустит.
- Я тебе и папе поесть принесла. Оладушки. Мы с мамой делали. Но у нее хорошо получились, а у меня плохо. – Она потыкала Яна пальцем в плечо, чтобы обратил внимание. – Я принесла тебе мои.
- Спасибо, конечно, - хмыкнул парень.
- Карасей точно не будем отпускать?
- Нет.
- Ладно…
Сын рыбака осторожно опустил удочку на камень, закурил. Девушка сидела, вытянув ноги. Солнце начинало припекать, делая кожу горячей и красноватой.
- Ян, а Ян? А что, если раньше я была, знаешь, дочерью богатых родителей? Аристократкой?
Лилия посмотрела на свои пальцы, растопырив ладонь. Потыкала Яна, чтобы он оценил. – Мама твоя говорит, у меня аристократические руки.
- У тебя, зато, мозги не аристократические, - пробурчал Ян.
– Ты же из сундука. Какая аристократия?
- А может, - продолжала девушка, не обижаясь, - я внебрачная дочь какой-нибудь высокородной, знаешь, дамы. И она сказала: «положите дитя в сундук и оставьте в озере». А до этого я росла в огромном доме, с собаками.
- Что? Ты что, с какими собаками?
- Ну, во всех больших домах есть собаки. Борзые, например. Такие высокие, худющие.
Ян посмотрел на тонкую нить лески, едва заметно поблескивающую на солнце. Леска уходила под воду и не дергалась уже больше получаса. – Так, дальше что?
- Мы жили в особняке на холме. Там был большой сад и дворецкий. Он ходил в черном. На руке – полотенчико. Мы ели изысканную еду... а потом муж моей матери случайно узнал, что я не его дочь, и мать отдала меня егерю. И вот он меня и увез! А ничего не помню я из-за того, что очень сильно испугалась. И от страха у меня как бы отшибло память, я вроде как немного повредилась в уме…
- Вот это похоже на правду. – Сказал Ян, - насчет того, что ты повредилась.
Небо было светлым, далеко на севере подернутым синевой. Поплавок по-прежнему не двигался. Лилия медленно встала, оправила подол. – Красивый сарафан мне сшила баба Жанна?
- Что?
Девушка протянула Яну два свертка. – Вот твои невкусные оладьи. А вот эти – получше – отнесешь отцу. Приятного аппетита!
Он смотрел, как она уходит. Потом вернулся к созерцанию замершего в воде поплавка.
В воскресенье, около шести вечера, начался дождь. Холодный и густой, он поливал деревню, и  в просветах между чернильно-розовыми тучами виднелись тучи дымно-серые. Окна в клубе загорелись, то и дело к чугунным воротам подбегали парни, группами и поодиночке, закрываясь от капель натянутыми на манер тента куртками. Девушки на танцы не спешили.
Ян сидел у стола и смотрел в окно. В руках он держал щетку и левый ботинок, правый стоял на полу, уже начищенный.
- Ты пойдешь, что ли? – Спросила мать, поднимая взгляд от синей летней юбки, которую перешивала под Лилию.
- Да пойду, наверное. Я Маринке обещал.
- Соседской? Вы с ней дружите, что ли? – Мать прищурилась.
- Ну как дружим, - Ян задумчиво посмотрел на ботинок и принялся натирать его тряпочкой, - просто договорились вместе пойти.
- Ты смотри… она девка быстрая, как бы потом отвечать не пришлось.
Ян вскинул глаза. – С чего это ты взяла, что Маринка -  быстрая?
- Да так, - мать наклонилась, откусила нитку и встряхнула юбку. – Слышала.
- Слышала она…
- Ян, ты знаешь, о чем я! Позору от вас потом не наберешься.
- Мам, да с чего ты взяла?
Дождь барабанил по крыше, по доскам, которыми был отделан дом, налетая, казалось, со всех сторон.
- Я вас видела вчера, как ты ее провожал. Как вы тискались. Я тебя женю, если она в подоле принесет, ясно?
Ян встал, надел недочищенные ботинки и вышел с кухни. Хлопнул парой дверей по пути, и вышел под дождь.
- Дочка? – Позвала мать, - а пойди-ка сюда?
Из большой комнаты, где стоял телевизор, вышла Лилия в домашних штанишках. Волосы были собраны в пук на затылке. На носу синели точки и полосы от шариковой ручки.
- Лиля, ты чего там делала?
- Рисовала.
Мать Яна протянула девушке юбку. Держа юбку за пояс, она «потанцевала» ею в воздухе. – Надень.
Девушка огляделась, мать взглядом показала ей, что отец в спальне, и никто ее не увидит. Лиля стянула штаны.
- Чего ты там рисовала?
Девушка надевала юбку через ноги. Мать поджала губы, но ничего не сказала.
- Невест, - ответила Лиля, застегивая "молнию". – Вроде ничего сидит? – Она покрутилась, чтобы мать могла хорошенько рассмотреть ее. – Хорошо?
- Да хорошо, вроде очень хорошо, да. Иди сюда.
Пока мать расправляла складки и убирала белую наживную нитку, Лиля рассеянно смотрела в окно.
- И как у тебя невесты, получались?
- Нет. – Лиля пожала плечами и посмотрела на мать сверху вниз. – Я не умею рисовать. Но фломастеры красивые. Ярко получается.
- Так. Будешь мне выкройки, значит, рисовать.
- Но я же не умею!
- Я сначала тоже не умела. Отойди к печке. Да, хорошо сидит. Потом научилась.
Девушка присела, держа в пальцах края подола. – Спасибо за обновку.
- Да какая там обновка… - мать поднялась, опираясь на колени. – Спина опять болит, ну так надоело… - она посмотрела в окно, потом на дверь спальни. – Отец, наверное, до утра не встанет уже. Давай чайку попьем – и спать. - Она отошла к плите.
- Я тут подумала… я Яну уже сегодня говорила… вдруг я, знаете, дочь аристократов?
Мать медленно повернулась, держа в руках чайник. Покачала головой. – Нет, дочка.
- Нет?
– Ой, нет. У меня на такие вещи – глаз! – Женщина кивнула.
– Ясно вижу, что ты девочка из работящей семьи. – Она пристально посмотрела на Лилию. – Очень работящей. Понимаешь?
Девушка надула губы, вздохнула. Почесала затылок.
– Понимаю! – Подошла к столу, достала чашки и
блюдца. – Чего уж тут, знаете, не понять!
Они сидели вдвоем и пили горячий чай с вареньем и оладьями. Дождь не прекращался, небо скоро стало совсем черным, опустилось на мокрую деревню, заволокло темнотой.
- На танцы  сходить не хочешь? Не сегодня, конечно, в следующий раз.
Лилия покачала лохматой головой. – Не очень-то. Яник меня не возьмет, а сама я пока никого не знаю.
Мать пристально посмотрела на нее. – А ты его попроси.
- Да не возьмет, он грубый такой.
- А с Маринкой чего не разговариваешь? Соседка же, огород вон около нашего, вишню собираешь, и поговорила бы.
- Она на меня косится. И у нее вообще куча платьев. А у меня – халат, сарафан, да теперь вот юбка еще. Наверное, она думает, что вы меня на улице подобрали. – Девушка теребила бахрому скатерти. – Это я не про то, что мне надо одежды, вы и так вон… просто мне стыдно и вообще неловко.
- Да все уже знают про тебя. – Мать Яна обмакнула оладий в варенье. – Все спрашивают, почему в гости не ходим, хочется соседям посмотреть на тебя. С родственниками сложнее, они про родню из города не слышали, тут трудно врать.
– Врать легко, надо было просто придумать получше! Да ладно-ладно, я не жалуюсь. – Она улыбнулась. – Сходим, ничего, придумаем что-нибудь.
Чай был допит, чашки вымыты, и Лилии обещано, что мать попросит Яна познакомить ее с молодежью и сводить на танцы. Лилия же пообещала, что освоит уж как-нибудь выкройки.
- Теперь спать. Спокойной ночи, Лиля, двери пока не запираем, Ян, поди, домой еще даже не собирается.
Но заснуть в ту дождливую, утопшую в ливневых потоках ночь, им так и не пришлось.

3.  Гости

Стоя на крылечке на задах клуба, Ян целовал Маринку. Сегодня они не танцевали вместе, чтобы друзья не решили, будто они встречаются. Марина и Ян и не встречались, а просто «проводили время», как однажды обозначила их отношения Марина.
Ян крепко обнимал соседку, чувствуя под влажной прохладой платья жар ее тела. Трогал он ее так, словно девушка давно была его.
- Ян, - она оторвалась от него, - хватит, пора нам. Подумают, почему нас нет.
Парень сжал ее запястье. – Боишься, что ли? Чего?
– Ничего. – Она вывернулась. – Я не твоя невеста.
Ян молча уставился на нее. Что она такое говорит? – Ты б хотела ей быть? – Спросил он.
- Нет. – Марина отошла к перилам, поковыряла ноготком влажные бороздки. – Поэтому и не надо, пойдем лучше. Пойдем? – Она посмотрела на него. – Потанцуем, может.
– Марина, - Ян подошел к ней, встал рядом, не трогая. – Что случилось-то? Не хочешь больше, - он усмехнулся, - «проводить со мной время»?
- Это ты слишком многого теперь хочешь!
Темные Маринины глаза горели и в темноте. – Хочешь ведь, Яничек. А если я спать с тобой стану, вся деревня потом ославит. Да и ни к чему.
Ему захотелось ее ударить.
- Я бы никогда, если бы ты не захотела.
- Но если бы захотела – то ты бы с радостью, нет, что ли?
Ян молчал.
- Ты бы, Ян, только и рад был… а невестой я твоей не стану – так что нечего нам больше, хоть мне с тобой и хорошо было, ты сам знаешь. – Она вдруг ласково коснулась его руки.
Он не смотрел в ее сторону. - А ты бы за меня пошла?
Она рассмеялась, смех раскатился по крылечку, просыпался на мокрые лопухи, растущие внизу.
– Да ты что, хочешь, чтобы я все вот так и сказала? По-честному? Да я тогда скажу, Яник, раз намеков не понимаешь! Я тебя, знаешь, люблю очень, когда ты меня обнимаешь. А так – совсем не люблю, Хочу тебя - сил нет, и если кому скажешь – пожалеешь, слышал? – но не люблю тебя. Совсем тебя не люблю так, а только обниматься и целоваться с тобой люблю!
- Марина, ты пьяная? - Ян, казалось, перестал видеть девушку, от ее слов потемнело в глазах.
Девушка обхватила руками плечи, будто мерзла. – Сам ты пьяный… ты же тоже любишь меня только так.
Ян шел домой, не видя под ногами дороги, то и дело влезая ботинком в бугристую волну грязи. На душе у него было больно и пусто. Ни с того ни с сего захотелось есть, как будто и желудок тоже был пустой, тоже болел. Ян выматерился, плюнул в грязь. «Сучка ты, Марина, сукина ты дочь и сестра и… ****ь». Показался дом, окна спален чернели и бликовали в такт шагам парня. На кухне горел свет. Одинокий фонарь на перекрестке смотрел сквозь дождь мутным желтоватым пятном. На веранде было так же прохладно, как и на улице, привычно пахло укропом и влажной древесиной. Ян разулся, повесил на крючок куртку и вошел на кухню.
Еще в коридоре он почувствовал, что в тапочке отчего-то стало мокро. Но кухня была так близко – два шага, и парень уже видел отца и мать, и Лилю, стоящую за спиной матери. В тапочках хлюпало, а родители молчали, и Лиля смотрела на него. Пол, теперь он видел, был затянут ровной пленкой воды. В ней отражалась кухонная лампа и кружево рыболовных сетей в углу, подвешенных к потолку неровным свертком.
- Вы чего… - и Ян осекся, потому что увидел теперь: у самых дверей, почти рядом с ним, стояли гости. Он с удивлением смотрел на высокие фигуры, сутулые спины. Гости были одеты в ношеные дождевики, капюшоны громоздились на плечах оплывшими треугольниками.
 «Ничего себе, натекло, - подумал Ян, - затопило, что ли? Интересно, из погреба или с потолка. Стены, вроде, сухие. Вот ведь, а… и перед гостями неудобно».
Неуклюже переступая ногами, гости медленно повернулись к парню. Мать вскинула руку, хотела было что-то сказать, но голос не шел из горла.
Ян оторопело смотрел в серые, старые лица. Глаза гостей были мутно-зелеными, топкими, бороды - аккуратно заправлены в воротники.
Появление сына рыбака словно разморозило застывшую картину.
- Что же ты, паря, - прохрипел тот из гостей, что был повыше, - девку умыкнул, а сватов не присылаешь?
Ян почувствовал,  как где-то в районе копчика вспыхнул белый, дребезжащий огонек ужаса. Подогнулись колени и ноги стали мягкими и бессильными.
- Молчит! – Гость ощерил в улыбке коричневые зубы. - Где это видано, чтобы сваты от невесты к жениху приходили?
- Ой-и вас к лешему, господа водяные, - заговорил отец, - не надо только вот этого! Не первый год замужем!
Низенький гость заливисто рассмеялся, как какая-нибудь сельская толстушка. – Что правда, то правда! – Сказал
он. – Не  пугай парня, - он похлопал по плечу своего спутника.
Лилия высунулась из-за плеча матери, зыркнула, как недавно Маринка, на оторопевшего Яна. – Я за него замуж не пойду! Она смотрела на пришельцев яро, с вызовом: - Зачем меня в сундук клали? Почему я не помню ничего?
- Ай, молчи, девка, - сказал высокий, - так что, паря, возьмешь ты жамчужину нашу в жены али нет? Она у нас, понимаешь, вон какой норовистый товар, а ты, как-никак, на купца смахиваешь…
- Я за него не пойду! – Девушка выскочила к сватам, длинная и лохматая, одетая в старую отцову рубашку и домашние штаники. – Не пойду за не…
Ян посмотрел девушке в глаза. Может быть, он впервые посмотрел ей прямо в глаза, и она еще больше сдвинула брови. Русалка или нет, но в глазах Лилии Ян разглядел, где-то на самой глубине, маячок желания, или стремления, или очень большой мечты.
Девушка уставилась на водяных: – Почему вы за меня решаете?!
Ян выступил вперед и положил руку на лохматую голову. Посмотрел сверху вниз.
Уже вторая девушка за вечер отказывалась назваться его невестой. Но Марина смеялась, а эта отказывалась так, словно сама боялась отказа.
Ян почувствовал, как в груди разливается нежданное тепло, терпкое, с ноткой горечи.
Она была упрямая и глупая, груди – почти что  и нет совсем, волосы, кажется, никогда не расчесывает. Из красоты только что большие глаза да тонкокостные изящные руки – правда, с обкусанными ногтями.
А еще она появилась прямо из озера - точно и не скажешь, что за существо.
Так что Ян удивил себя и родителей, но, может быть, не сватов:
– Пойдешь.
Она побледнела. – Да… как так? Да зачем нам!..
- За надом.
Она сбросила его руку, прошипела: – Пожалеешь.
Ян вспомнил Маринку, такую гибкую под его руками, вспомнил ее слова про «совсем тебя не люблю так, а только обниматься и целоваться с тобой люблю».
Лилия стояла совсем рядом. Ян положил руку на девчоночью шею, притянул к себе. – Это ты пожалеешь, если не будешь меня слушаться. Если будешь кричать, когда тебе помолчать  бы лучше. Ясно? Если не будешь меня… любить.
Сваты переглянулись.
Дождь тем временем перестал падать на крышу и в просвете между тучами показался призрачный бок месяца.
Свадьбу, посовещавшись, назначили на начало августа, и сваты стали собираться. Яна отрядили их проводить, и он лично видел, как старики в дождевиках поплюхались  один за другим в дворовый колодец – «а там, - мол, - по подземным водам до дому доберемси». 

4. Мальвы

Только Верхние Стога закончили удивляться неожиданной помолвке сына рыбака с пятиюродной сестрой из города, как еще одна новость затрепетала на подолах сарафанного радио: умерла бабка Жанна, которая обшивала всю деревню. К полудню четверга, стоило только дорогам подсохнуть после утренней мороси, Жанна как раз дошила вторую пару брюк для бригадира, и, отправившись отдохнуть, полежать часок да почитать, уснула. А по пробуждении стала метаться и звать умерших родственников. Сыновей своих бабка временами переставала узнавать, спрашивала, где ее дети, у них самих. Когда же старший, Лешек, попытался бабке объяснить, что он ее сын и есть, а вот – брат его родной, то Жанна сказала: «да, Лешек, но ты большой, а малый Лешек где? И где маленький Павлик?»
Так бабка прожила два дня, и приехавшая фельдшерица сказала, что дело совсем плохо. Сыновья и невестки не поверили, и вся деревня тоже. Жанна была здоровая и настырная женщина, никто не помнил, чтобы она когда-нибудь болела, и деревенские думали, что с жизнью она так просто не расстанется. Но швея, тем не менее, на третий день умерла еще затемно. Отошла, перекрестясь напоследок, под предрассветную перекличку петухов
Семейство рыбака отправилось на похороны в полном составе.
Кладбище лежало на окраине Верхних Стогов, до Камней отсюда было рукой подать. Процессия протащилась по всей деревне, в пыли и поту поднялась на кладбищенский холм. Пока приезжий священник вместе с бабками, завернутыми в черные платки, пел-читал над гробом молитвы, Лилия разглядывала пришедших проводить швею молодых и старых сельчан. Была тут и Маринка с родителями – к ним Лилия отнеслась с особенным вниманием. На этой неделе она не раз видела, как встает на цыпочки Ян, чтобы посмотреть, как на соседнем огороде Марина поливает клубнику или пропалывает грядки. И как Марина нет-нет да и посмотрит на него, она тоже видела. Когда священник и бабушки позволили родственникам попрощаться с Жанной, мать Яна указала Лилии на маленькую коренастую девочку в цветастом платье.
- Это внучка Жаннина.  Добрая девчоночка, хорошая. Но говорят, немножко она ненормальная.
Девочка подошла к гробу следом за родителями. Сыновья Жанны молча поцеловали мертвую старушку в лоб, лица их были больными и окаменевшими. Невестки прощались быстро, то и дело прижимали к глазам платки.
Жанна лежала в гробу полная, крепкая, губы ее были недовольно поджаты, а брови грозно сошлись на переносице. Тело ее, наряженное в немодное синее платье, словно и не было никогда живым: то ли одеревенело после смерти, то ли Жанну кто-то подменил гуттаперчевой громоздкой куклой.
Крахмально торчал белый воротничок. Обширную талию обхватывал широкий истершийся пояс.
Но, деревянная или нет, Жанна казалась совсем не довольной нынешним своим положением, и не потому, что умерла. А потому, что все происходящее было не по ее. Почему ее обрядили в это старое платье, а не в легкое ситцевое, что на средней полке, поверх сарафана летнего лежит? К чему эти Татьянины слезы, они же никогда с ней не ладили? Марфа, черт ее дери, приперлась в этой дурацкой блузе, а ведь Жанна ей сто раз говорила, что она совершенно ей не идет! А Анька… ну, хоть Анька одета, дай боже, прилично, милый ребенок…
Внучка подошла к гробу последней и стояла у него дольше других. Она  положила на грудь бабки букет из красных и розовых мальв.
- Лиля, ты не слышишь, что Анечка бабе Жанне говорит? – Спросила мать, не отнимая от губ платок. – Такая хорошая девочка…
Лилия слышала. Аня говорила низким гортанным голосом, низко наклонившись к бабкиному лицу.
- Нет, мама.  Далековато.
Верхнюю губа Ани покрывал темный пушок, густые брови были низко надвинуты на близко посаженные глаза. Держась крепкими пальчиками за край гроба, девочка говорила, успокаивала бабушку:
- Ты сделала много хороших поступков, пошила всем много одежды. Когда ты будешь плыть по той реке, тебе попадется очень много бревен, не волнуйся. Помнишь, шила все платье сама – то, серебристое, для старшей девки председателя? Красивее не было! Это же целый плот – ты точно не утонешь! А когда ты котят спасла от тети Тани, она утопить хотела? Они все тебя любят! Ты, когда будешь плыть, вспоминай, что мы тебя любим – и Боженька пошлет тебе много-много бревнышек или спасательный круг, и не утонешь!
Аня помолчала, потом приникла к самому бабушкиному уху. Лицо девочки кривилось и краснело. Грубый ее, недетский голос бубнил, Лиля едва разобрала: - Ты только погоди совсем уплывать! Ты не все дошила! – Девочка цеплялась за край гроба. – Кроме тебя, бабуль, – никто не справится! Побудь еще!
Лилия отвернулась и поискала глазами Яна. Тот стоял вместе с другими мужчинами и смотрел в сторону будущей невесты. Она снова отвернулась. «Смотрел на меня, прямо на меня, а не на Маринку…» - Лилия покраснела, румянец был жгучим, будто от пощечины.
- Почему девочку считают ненормальной? – Спросила она у матери.
Та ответила вполголоса, близко придвинувшись к Лилиному уху: - Ну… когда совсем маленькая была, то вроде как припадки с ней делались. Начнет кричать – и часами. Дергается. Воет. И никак не унять. Потом прошло вроде. С другими детками дружить не умеет. Все ее гонят. И говорят, будто видит она что-то. – Мать быстро посмотрела на  Лилю. – Что-то… что-то  Оттуда.
Лилия поежилась. В ушах зашумело, тончайший звон то пропадал, то снова возникал где-то на границе слуха. Чем больше она смотрела на мать Яна, тем шире открывались глаза, зрачок расползся по радужке.
 – Мама? Мама, я тоже – Оттуда?
Вцепившись в руку матери Яна, Лиля таращилась в сторону гроба. Все, кроме него, превратилось в многоцветную зыбь. Мельтешило.
Деревянный футляр с телом швеи отправлялся  в рыхлую, пахучую землю, в вечную тюрьму. Он только еще туда шел, но  вместе с тем изначально он и был «оттуда». Из неизвестного. Из смерти. Из последней судьбы, которую нельзя обойти никому из живых.
Казалось, что гуттаперчевая Жанна вместе с гробом своим растет, разбухает, ширится и подрагивает в  мареве зноя, увеличивается в размерах до тех пор, пока не заслоняет собой горизонт, плавный изгиб холма, за которым лежат серые, всегдашние Камни.
Мать сжала ее горячую и мокрую руку в своей, царапнув нежную кожу мозолями.
- Ты теперь со мной, Лилька. - Стиснула пальцы. - Нечего чепуху нести.
Аня поцеловала бабушку в щеку и отошла. Лилия видела, как девочка потихоньку вышла за ворота кладбища.
Лиля плакала.
- Давай прекращай. Голову напекло, что ли? А ну посмотри на меня?
Девушка высвободила руку. Дрожь то и дело пробегала по ее телу, мешая дышать.
По холмам Подгоры, по самой окраине деревни, толпа двинулась к дому бабки Жанны, чтобы помянуть ее, поесть риса с изюмом и выпить водки за упокой ее души.
Мама Яна не хотела идти, но Лилия настояла – заявила, что никогда раньше не была на поминках, и ей интересно. На деле же девушка  просто не могла уйти, не разобравшись до конца. Видение исполинского гроба рассеялось, когда Ян оказался что-то слишком близко к Маринке, но не ушло совсем, осело мутью где-то в глубине Лилиного сердца.
Все разместились за столами, уселись на принесенных из дома и от соседей скамьях и табуретках, невестки бабки Жанны раздали те из ее вещей, которые она распределила по подругам в часы, когда более или менее приходила в себя. Матери Яна досталась большая белая скатерть и две толстых папки с выкройками.
Марина, на которую Лилия время от времени поглядывала, сидела тихо, ничего не ела, зато, когда ей наливали, не отказывалась.
Ян сидел по левую руку от Лилии. Она подергала его за рукав.
- Яник, - Лилия говорила шепотом, - тебе что, нравится Марина?
С юга, со стороны ферм, к Подгоре неспешно подвигались тучи, разбухшие от чернильной влаги, похожие на исполинские корабли.
Ян вздрогнул и нахмурился. – Кто тебе такую чушь сказал?
- Я просто спросила.
- Обязательно сейчас об этом говорить?
Лилия немного подумала. Ей было душно, она смотрела, как быстро пьянеют люди, и будто пьянела сама – от дрожащего над столами марева, от близости дождя.
- Да. Мне интересно.
Внучка бабки Жанны сидела на табуретке с края стола, спиной ко всем.
- Она мне нравилась раньше.
- А почему разонравилась?
Ян повернулся к Лилии, теперь она видела его лицо, смотрела прямо в глаза.
- Я не любил ее, но она мне очень нравилась. Мы гуляли вместе, но никому об этом не говорили.
- Тайно?
- Ну, вроде того.
Лилия снова нашла глазами девочку – та смотрела на низкий заборчик, отделявший двор от кустарника и огорода, за которым начинались елхи. Заборчик был сколочен из двух тонких жердей, и около него стояла статная старуха, одетая в синее допотопное платье.
- Ты меня слушаешь? Я один раз скажу, чтоб потом не спрашивала.
- Да…
- Марина сказала, что не любит меня. Ясно? И не хочет со мной встречаться. – Ладонь Яна, лежащая на столе, весомо шлепнула по скатерти. - Все.
В руках старухи были красные и розовые мальвы, она нюхала их, глядя на девочку.
- А почему ты решил на мне жениться? – Спросила Лилия, продолжая следить за ними.
Крупная капля шлепнулась в рюмку с водкой, следующая плюхнулась на скатерть и растеклась пятном неправильной формы.
- Потому, что ты будешь меня любить.
Порыв ветра всколыхнул подолы сновавших туда-сюда хозяек, взметнул выбившиеся из причесок волосы девушек, остудил  покрасневшие, влажные лица и шеи мужчин.
Лилия вдохнула полной грудью густой и наполненный запахами воздух, прохладный и будто бы речной.
Ян смотрел на нее. - Будешь любить меня больше всего на свете.
Лилия опустила глаза. Щеки ее горели, ветерок больно дул в сухие глаза.
– И буду!
Он наклонился и крепко поцеловал ее в шею.
Когда Лилия подняла глаза, старуха с цветами никуда не делась.
Девушка хмурилась. А как же гроб? Гроб ведь заслонил весь горизонт, и не было видно серых Камней?
- Ян, смотри, - Лиля повернула голову парня к заборчику, - вон, видишь… баба Жанна?
Он обмер, оцепенел. Они смотрели, как маленькая Аня  встала, и, не глядя по сторонам, заторопилась к старушке.
С тяжелого синего неба закапало. Сверкнула молния, по крышам амбаров прогрохотало, и старушка вмиг исчезла, как будто и не было ее никогда. Аня подошла к заборчику и, словно потеряв все силы, в отчаянии обняла верхнюю жердь.
- Господи, Лиля, показалось, что ли?! – Ян враз протрезвел,
- Лиля, ты видела?
Лилия не ответила. Половина гостей, похватав тарелки да рюмки,  продолжила поминать бабушку Жанну в избе, а половина разошлась по домам. Семья рыбака неторопливо брела по размокшим дорогам, Ян и Лиля шли позади родителей, и парень рассказывал будущей невесте, как однажды, ему тогда было восемь, его чуть не забодал соседский бугай Мишка. 

5. Ёлхи

Пройдя лес насквозь, Лиля и Анечка оказались на другой стороне деревни. Еще среди елей им начали попадаться куры, преимущественно черные, с ярко-красными, будто пожеванными гребешками, а вслед за курами показались и невысокие заборчики: девочки вышли к огородам.
Аня кивнула на приземистый дом, длинный и больше похожий на летнюю кухню. – Вон там живет ведьма, бабка Фима. А по-настоящему ее зовут Серафима, и раньше она была учительницей физики, мне батя рассказывал.
- Ого! Ведьма и учительница - сразу!
- Я тебе все ёлхи покажу. У меня тут знаешь сколько друзей! Ну, кроме Серафимы, она мне не нравится. А вот Топлины, у которых восемь детей – те хорошие. Сходим к ним как-нибудь.
- А мне мама говорила, у тебя нет друзей, - ляпнула Лиля.
Аня замедлила шаг. Они проходили мимо огородика Серафимы, которая в этот момент была занята тем, что вытравливала из моркови медведку, заливая в норку насекомого мыльную воду.
- Твоя мама почти все позабыла, что знала. – Сказала
Аня. – Родила и забыла, кто она такая.
Набрав из ведра воды, Серафима вновь поднесла ковш к размытой норке. Старуха была одета в черную блузку и черную же юбку, подол которой был исчеркан меловыми разводами. Когда она выпрямилась и посмотрела в их сторону, Лилия увидела, какие синие у старухи глаза.
– Поищи у нее в сундуках, - проворчала девочка, - а потом будешь говорить, что она про кого сказала.
Лилия удивленно смотрела на Аню. Она не знала, что сказать. Было стыдно за то, что обидела девочку, и - совершенно не ясно, что она имеет в виду насчет матери Яна.
- Почему ты зовешь ее мамой? – Спросила Аня, глядя, как невысокая Серафима приближается к ним, обходя грядки.
– Если она кинется на тебя – беги, не то задушит ведьма.
Лиля завороженно смотрела, как приближается Серафима, и с каждым старухиным шагом ноги девушки становились все тяжелее, будто врастали в землю.
- Она мама Яна, - пробормотала Лиля. – А у меня нет мамы, поэтому я зову мамой ее.
- Ты озерная, - сказала Аня. Она, казалось, чувствовала себя совершенно свободно и была вполне готова дать стрекача, как только Серафима подойдет. – Ведьма таких терпеть не может.               
Она вдруг испуганно вытаращила глаза: неторопливо плывущая к ним Серафима вдруг оказалась шагах в пяти от заборчика.
– Ай! Бегом, что стоишь?!
Но Лиля не могла бегом. Она попыталась оторвать стопу от земли, но ничего не вышло. Ужас разлился по телу леденящим потоком. Не двигались ноги. Ощущение было такое, словно стопы увязли, запутались в клубках резиновой нити, и бежать куда-то не было с такими ногами никакой возможности.
Пышная шевелюра Серафимы была черной со снежными проблесками седины, спускалась до плеч мелкими проволочными кудрями.
- Чьий-то? – Высоким, срывающимся на визг голосом вопросила старуха. Пальцы ее улеглись поверх невысокого заборчика. – Эта вон Аня, вижу, а ты, чудо-юдо, откель?
- Я Яна невеста. – Просипела Лилия. – Вы меня задушить хотите?
Серафима вздернула брови и расхохоталась. Голос показался неожиданно молодым. Лилия почувствовала, что пудовая тяжесть, навалившаяся на нее при появлении Серафимы, начинает исчезать.
- Ян! Ай да молодец… – Серафима покачала головой. – Весь в отца. Нич-чё не боится!
Лилия опустила глаза. Маленькая Аня втиснула ей в ладонь горячую руку.
- А чего ему бояться, баб Фим? Хорошая невеста, рисует вон красиво...  и кроит! Станет тоже швеей, как мама Яна. Бабушка моя умерла, теперь они будут всем шить.
Ведьма Серафима переменилась в лице. – Вам, теперь, что ль, матерьял носить? Да живете-то вы больно далеко… Жанна то вон, - она кивнула головой влево от Подгоры, - считай рядом жила.
Лилия пожала плечами. – Не хотите - как хотите.
Старуха  фыркнула. – Ты, сама-то. Кто тебе свадебное платье шить теперь будет? Мамка мужнина, что ль? Дак она не сумеет. Не того она класса мастерица, чтоб платья свадебные шить. – Серафима ехидно улыбнулась. – Вот была б Жанна жива – она б тебе пошила. А так что?
- У меня есть платье, - вспомнила Лилия. – Есть! Я… приехала сюда в платье. В белом и с цветами.
Серафима затряслась от немого хохота, повисла на заборчике. – Это ты в том, что ль, замуж выходить собралась, в котором тебя хоронили?
У Лилии перехватило дыхание. Страх, что песчаной мутью осел на дне ее души, поднялся на поверхность. Будто распахнулась под ногами зыбкая пустота, бездонная яма.
Лиля успела почувствовать, как больно кольнуло в носу, враз намокли щеки. И провалилась в темноту, у которой нет ни конца, ни края. 

Ян точно знал, что не ослышался. Ему не показалось, а было взаправду: кто-то прошел по коридорчику и вышел на веранду, а потом осторожно прикрыл входную дверь, выдвинув защелку, чтобы дверь не захлопнулась.
Ян точно знал, что не ослышался, потому что кто-то бегал из дома уже четвертую ночь подряд. Кто-то надевал сандалии, купленные в прошлое воскресенье в райцентре, и куда-то убегал, возвращаясь только под утро. Ян не спрашивал, где пропадает его невеста, но стал хмур и неразговорчив. Он приглядывался к соседу Гришке, к сыну почтальонши Ваське, но ни тот ни другой подозрений не вызывали, а больше к ним в дом никто в последнее время не заходил. Ян косился на повадившуюся к ним девочку Аню, чью бабку вроде бы видел ожившей на поминках, косился и на Маринку, которая пару раз приносила старые вещи для переделки.
Никто не вызывал подозрений. Разве что Анечка с Подгоры да сын почтальонши. Внучка швеи явно подружилась с Лилией, а Васька щедро делал комплименты, хотя знал, что Лилька – невеста.
Ян заскрипел зубами и перевернулся на другой бок.
Куда пошла? Куда ее понесло? На сеновал? У Васьки нет сеновала… но у его двоюродной сестры - есть. И что, он поведет Лильку на сестринский сеновал, что ли? Бред. Но у их соседей есть амбар. Господи, да зачем амбар?! Да долго ли умеючи? Девчонку можно и к себе привести, если по-тихому. Или вообще встретиться за висячим мостом – да в поле.
Скрипнула калитка. Что, не ушла еще? Да что ж ее черт туда-сюда носит… не могла она на сеновал. Лилька – не могла. Тогда – куда?
Иди за ней он не собирался. И спрашивать, куда ходила – тоже. Много чести. Сама Лиля не рассказывала, и вообще не подавала виду, что что-то такое происходит.
Утром Ян все-таки заглянул в большую комнату, где жила его невеста. Лилия спала, высунув ногу из-под одеяла. Розовый сарафан висел на спинке кресла, новое платье, купленное вместе с сандалиями, разместилось на подлокотнике. Белые носки с черными пятками валялись около дивана. Все это, плюс журнальный столик, заваленный выкройками и рисунками, повергло аккуратного Яна в недоумение.
- Неряха ты, неряха, - негромко высказался он. – Где ж ты, моя неряха, по ночам шляешься?
Никто ему не ответил, только нога втянулась в тепло, под одеяло. Ян прикрыл дверь, и, выйдя из дому, отправился к рукомойнику. По дороге он встретил мать, та кормила курей, и узнал, что батя уехал с дед Яшей на рыбалку на Сельчинские озера. 
Умывшись на свежем воздухе у рукомойника, Ян собрался было домой, но передумал. Решил зайти на огород, срезать лука, а заодно поглядеть, нет ли там Маринки. Просто так, из интереса.
Маринка на огороде была. Сквозь сетку, разделявшую участки, было видно, как она, присев на корточки, срезает укроп.
- Доброе утро, Марин!
- Яничек… - девушка поднялась, подошла к забору, держа в руках пахучий пучок. – Доброе утро.
Он оглядел ее. Показалась бледновата, будто болеет. Все остальное в Маринином облике было, как прежде. В том числе черные кудри, которые она всегда носила распущенными.
- Ты заболела, что ли?
Она кисло улыбнулась. – Что, так себе выгляжу? А ты попробуй, Ян, пару ночей не поспать, я на тебя потом погляжу.
От ее слов сердце замерло на миг: «из-за меня не спала?», но спокойно забилось снова. Из-за него она не спала или нет, было не важно. Кто-то отнял у него дрожь от ее прикосновений, а вот обида осталась.
Он пожал плечами и ничего не ответил. 
- Так и не верится до сих пор, что ты женишься. – Сказала Марина. – На свадьбу-то хоть позовешь?
Укроп казался зеленее обычного, контрастируя с бледностью пальцев. Аромат его щекотал нос и пробуждал аппетит.
- Приходи, - сказал Ян.
Он постарался попрощаться и уйти с огорода прежде, чем у него заурчало в животе.

Далеко за брошенным яблоневым садом, не иначе как в соседней деревне, звонил колокол. Было время обедни. Гулкий голос колоколов, спешащих, перебивающих друг друга, настраивал на праздничный лад.
Бабка Фима ни к какому празднику сегодня не готовилась. Не то у нее было настроение. Уравнения опять не сходились, и она прекратила попытки еще до полдника.
Ведьма сидела за столом, когда раздался стук в дверь. Она не обернулась, лишь пригубила чай и капнула на исходящий паром оладий немного меда.
- Заходите, девки, - негромко сказала она. – Мы тут чаевничаем как раз.
Аня и Лиля вошли, оставив обувь на резиновом коврике перед входом. – Доброе утро, баб Фим!
В хибарке ведьмы Серафимы было светло и немного пыльно. Дощатый пол тускло поблескивал в свете солнечных лучей, проникавших в жилище сквозь пару окошек, убранных беленькими занавесочками. У дальней стены громоздилась тахта под вязанным лоскутным пледом, как сообщила Анечка - подарком любимой ученицы, в красном углу на полочке стояла черно-белая фотография мужчины в военной форме.
Подоконники занимали цветы: герань в горшке и несколько фиалок в длинном ящичке. К одной из стен льнули книжные стеллажи, и на них помимо книг красовались: вазочка, фигурка балерины, свинка-копилка, зажигалка в виде пистолета и пара пыльных реторт. К стеллажу небрежно прислонилась большая школьная доска, испещренная лентами уравнений.
На скамье сидел кот Толик и смотрел на гостей большими зелеными глазами. Дымчато-серый, осанистый, кот был грациозен, словно офицер, и на каждом плече имел по крупному белому пятнышку. 
- Проходите, давайте. У кого еще из самовара чаю попьете?
Лиля неуверенно посмотрела на Анечку.
В прошлый раз, когда Лиля упала в обморок, бабка Фима отпаивала ее терпким отваром, уложив на эту вот самую тахту. А этот вот самый кот сидел на стуле и взволнованно мяучил, пока Лиля приходила в себя.
Девушке очень не хотелось возвращаться к бабке, на этом настояла Аня. И теперь Лиля думала только о том, как бы поскорее уйти из ведьминого домика. И не важно, что кто-то там ее похоронил.
Пока Аня, отойдя к столу, доставала чашки, ложки и маленькие, хрупкие на вид, блюдца, Лилия гадала, насколько правдиво то, что Аня с Серафимой ну никак не дружит. Раз не ходит к ней в гости – откуда знает, где что лежит?
- Долго вас не было, девчоночки, - сказала Серафима, прихлебывая чаю из блюдца. – Совсем уж, думала, обиделись, не зайдут ко мне больше!
- Да было за что, - буркнула Аня. – Но мы, бабка, сами с усами. Есть у нас тут одна швея. Самая лучшая. Она было уехать хотела, да как узнала, что свадьба будет – осталась шить платье.
Ведьма опустила блюдце. Сощуренные глаза пристально рассматривали девочек. – Да ну? И чегой-то, кто она такая?
Лилия приняла чашку, которую подала ей Аня, подула на чай.
– Секрет. – Улыбнулась. - Так что вот, новое платье у меня будет. 
- Н-да? – Серафима выгнула бровь. – Ну-ну, посмотрим. Вон конфеты берите, Яшка-комбайнер утром принес. Отблагодарил за услугу.
- Мы к вам по делу зашли. – Сказала Аня, но конфету все же взяла. – Когда мы про бабушку в тот раз сказали, вы вроде расстроились. Это оттого, что вам пошить чего надо? Наша швея близко тут живет - может, и ваше отнесем?
Серый кот прыгнул на колени Серафиме, и та провела ладонью по выгнутой спинке. – Что они задумали, Толик? Хотят, чтобы мы им за это чегой-нибудь дали, наверное? – Она подняла глаза на девочек. Рука Серафимы продолжала гладить кота, и Лилия с удивлением отметила, какие красивые у ведьмы ногти: крепкие и прозрачные, блестящие полукружия; а вот подушечки пальцев ее были потрескавшимися и белыми – не иначе как  от мела.
- Расскажите про озеро, - попросила Лилия. – Я ничего не помню. Ян нашел меня, когда я спала в сундуке. Расскажите – живая я или мертвая?
Серафима закудахтала от смеха. – Про озеро рассказать? Да что о нем рассказывать-то. Озеро и озеро. Только, - ведьма нежно улыбнулась, - черное.
- И чего? – Аня потянулась за оладушкой, - мертвая Лиля или нет? Или вы прямо не можете сказать, вам пошутить только бы?
- Ой-ой. И ведь злые такие! Толюсь, расскажем любопытным девкам про озеро?
Кот зажмурился и ткнулся носом в хозяйкину ладонь. Серафима обняла его и с тоской посмотрела в сторону доски с уравнениями.
- Вот, - нахмурилась Аня, - котика своего нежите, а людям гадости говорите.
Серафима перевела на них взгляд. – Девки… да не хотела
я. – Она почесала кота за ухом, - ну характер у бабки – простите. Мне уж и помирать скоро, глупая стала, вот и язвлю не по делу.
- Почему сказали, что меня похоронили? – Тихо спросила Лилия. Она зажмурилась, потому что в носу снова пронзительно закололо. Тщетно она пыталась отогнать от себя страшные мысли все эти несколько дней. – Я же живая?
- Да живая-то ты живая. Вот только для того мира, для мира озера – ты все равно что померла.
Кот положил лапу на стол, потянулся за оладьей,  ведьма лапу убрала и придержала ладонью.
- Почему так выходит с этим озером – никто ведь и не знает. Отчего они своих девок сюда эдак вот спроваживают? Одевают в платья свадебные, да кладут в сундук. И девка для того мира умирает, а для этого становится живой – ежели ее найдет кто, и в свой дом приведет жить. – Серафима пристально посмотрела на Лилию, поджала тонкие губы. – Но ты не совсем еще здешняя. Вот выйдешь замуж, обживешься, тогда будет как надо.
- Поэтому я вижу твою бабушку. – Сказала Лиля Анечке.
– Потому что я, - она посмотрела на ведьму, - не совсем еще здешняя. – Она запустила пальцы в пук спутанных волос и почесала макушку. – А ты-то почему видишь свою бабушку, Аня?
Девочка облизала сладкие от меда губы. – А я вон как она. Она кивнула на Серафиму. – От природы такая. Только я, - она укоризненно  уставилась на ведьму, - хороший человек.
- А что! А я тоже хороший человек! – Серафима подскочила со стула и, взметнув юбкой, кинулась к софе. В низу софы – ящики. В ящиках – чемоданы. Открыла один, другой, вынула поясок из плетеной кожи. – Вот, девушка. Хочешь знать, откуда пришла – надень пояс да войди в озеро. Следи, чтобы ночь лунной была. И до рассвета возвращайся, а то так там и останешься, не выйдешь больше.
Лилия приняла поясок, повертела в руках. Пояс был мягким и странно холодным. – Да вроде не так уж и хочется, баб Фим.
- Сходи-сходи. А то так всю жизнь и будешь бояться не пойми чего.– Старуха похлопала девушку по плечу. – Птичку там посмотри, лунь-птицу, на ястребка похожа.  Делай, что она будет. А когда назад полетит – ты тоже вернешься.
- Птица полетит в озеро? – Не поверила Лиля.
- Там и увидишь, полетит или нет!
Было ясно, что хорошее расположение духа снова покидает Серафиму. Допив чай, девочки поднялись, поблагодарили ведьму.
Аня подошла к Серафиме. - Давайте, что вам там надо? Мерки снимете сами? Или помочь?
- Да мне не новое… - Серафима вышла из хибарки и спустя несколько минут вернулась, прижимая к груди большой пакет. – Внутрь не глядите! Швее своей скажи: подкладка протерлась да порвалась, пусть подправит. Матерьялу я там положила, должен подойти.
Забрав пакет, девочки распрощались со старухой и отправились к Лилии. До заката им нужно было переделать уйму дел, а после заката у них имелись дела еще более важные.

6. Хозяин

Ян поднял голову от подушки, с трудом приоткрыл глаза. Сонно нахмурился, повернул голову к двери. Слышал, как кто-то прошаркал по коридорчику, на несколько секунд задержался у его комнаты, а затем, скрипнув половицами, вышел на веранду. Ян отчетливо различил лязг защелки, язычок которой остался выдвинутым, чтобы дверь не захлопнулась.
Тихо выругавшись, парень перевернулся на другой бок. Потом лег на спину, заложив руки за голову. Злость душила его, сердце билось часто и гулко.
Снова калитка хлопала дважды.

Лиля, чуть шаркая тапками, прошла по коридорчику, на минуту остановившись перед дверью Яна.  Приложила к двери ладонь, потом прислонилась лбом. Дерево было теплым, едва ощутимо пахло краской.
Девушка подавила вздох. Крадучись вышла на веранду, надела сандалии и осторожно прикрыла за собой входную дверь, выдвинув защелку.
Уже выйдя со двора, Лиля вспомнила о пояске, который спрятала в летней кухне. Пришлось возвращаться. Войдя в сложенный из самановых кирпичей домик, девушка направилась прямиком к печке. Там, на самом верху башни из старых чемоданов, и лежал, ожидая ее, пояс. В неярком свете обернутой паутиной лампочки Лиля разглядывала чешуйки на сероватой коже пояска. Она хмурилась, и то прикладывала его к талии, то отводила руки, словно собираясь забросить пояс обратно на печку.
Наконец, решилась. Пояс не имел пряжки, и Лиля, обернувшись им, завязала на два узла.
Аня ждала ее у почты, сидя на ступеньках, окроплённых пятнами лишайника. То далеко в глубине леса, то совсем близко слышался тоскливый и пронзительный крик ночной птицы. Негромкие шлепки, шорох ветра в верхушках деревьев, пересвист сверчков и редкие приглушенные хлопки со стороны Черного Озера сопровождали девочек, пока они пробирались к опушке. То и дело им приходилось перепрыгивать через глубокие лужи или проходить по мосткам над ямами, на дне которых поблескивала темная вода. Кваканье лягушек раздавалось по обеим сторонам узкой прерывистой тропинки. Высоко в небе повисла маленькая белая луна. Все эти дни, что Лиля и Аня ходили в елхи, путь им освещал то блеклый, то льдисто сияющий месяц; будь погода пасмурной, путешествие в лес было бы невозможно: впотьмах девочки переломали бы ноги, даже не успев отойти от почты, которая стояла на краю леса по их сторону деревни.
Чем дальше девочки забирались в чашу, тем отчетливее различали они среди лесных шумов звуки музыки. Кто-то в самом сердце леса, среди поваленных деревьев и душистых трав, играл на гармони.
Девочки шли на переливы мелодии, пробираясь по бугристой почве мимо овражков и пней к самой опушке. Они уже несколько раз встречались здесь со швеей Жанной, которая шила Лиле новое свадебное платье.
Встретив девочек, она  обычно вела их к Черному Озеру, чтобы, удобно развесив на стволе склонившегося к воде дерева вещи, Лилия могла примерять платье и служить моделью. Тогда Аня сидела на стволе деревца, опрокинувшего в воду безлистую крону, и охраняла Лилины вещи. Смотрела, как бабушка наживляет ткань и грызла семечки. Лилия же стояла, разведя руки в стороны, и баба Жанна крутилась около нее – так бывало обычно. А в этот раз девушка, оставив Аню с бабой Жанной, пошла к Черному Озеру одна.
Лес полнился ароматом хвои и затхлым болотным духом, в который вплетались тонкие нити порохового запаха.
Шагая к озеру, по памяти огибая заросли крапивы, Лиля размышляла. Коленки ее подгибались, под ними затаилась щекотка страха. Мерзли пальцы, сжатые в кулаки. Почему она так боится озера, раз почти привыкла к бабе Жанне, и та даже шьет ей платье? Почему она не страшна, а озеро – даже очень страшно?
Швея, одетая все в то же синее платье, раскидывала по ночам  паутинную сеть меж ветвей поваленного дерева. Она споро ткала и сшивала лоскуты, гигантской паучихой утвердившись в самом центре сети. Материя в руках Жанны словно сама собой превращалась в атласный лиф, в оборки и подол платья. Прикосновения швеи были легки, как случайное касание бабочкиных крыльев. Лилия знала, какая она – швея баба Жанна.
А каково Озеро, она не знала, не помнила, и боялась себе представить.
Озеро было черным, и прямо по самой середке его бежала лунная дорожка. Лилия потрогала поясок – крепко ли держится. Подойдя к самой воде, девушка остановилась.
Вокруг стояла тишина, молчали лягушки, и рыбы не тревожили плеском поверхность озера.
Откуда-то слева прокричала птица, и крик ее был похож на визгливый смех ведьмы Серафимы. Лилия резко обернулась. Сердце ее колотилось, дыхание рвалось сквозь стиснутые зубы.
Птица со светлой головой и пестрым тельцем сидела на ветке дерева, чей ствол был наполовину скрыт под водой. Изогнутая  ветка торчала из черноты и покачивалась под тяжестью птицы.  Та снова визгливо хохотнула.
- Лунь?
Птичка наклонила голову и смотрела на девушку блестящим глазом.
Лилия вздохнула и снова поправила поясок. Раздвинув руками осоку, она шагнула в воду. Страх будто бы шарил по ее телу сотнями рук, сжимал и поглаживал напряженные мышцы.
- Лунь, веди меня! – Проскрипела Лиля, ступая по мягкому, склизкому дну. Волосья тины нежно обвивали ее лодыжки, к ступням льнул прохладный ил.
Птица глянула на Лилю еще раз и сорвалась с ветки. С протяжным кличем лунь вонзился в зыбь световой дорожки, взметнул фонтанчик брызг и пропал из виду.
Дойдя до того места, откуда взлетел лунь, Лиля взобралась на уходящую под воду корягу. Дерево было скользким, приходилось стоять, балансируя руками. Сквозь слезы Лиля видела только лунную дорожку.
Дрожь сотрясала тело и мешала держаться ровно. Не проверяя больше, на месте ли поясок, Лиля оттолкнулась ногами и бросилась в воду.
Тягучая, плотная темень обступила, забурлила в ушах, сдавила грудь, вытесняя остатки воздуха.
Белые вспышки ослепили ее. Звук, который воспринимался скорее телом и походил на голос землетрясения, оглушил ее. Девушка перестала чувствовать свое тело, не знала, бьется ли все еще сердце, совсем потерялась в падении.

Небо, полное крупных звезд, казалось высоким, недосягаемым. На горизонте таились тучи, похожие на кружевные шали. Ночной ветер доносил запахи пороха и костров, длинные тени ползли по земле, выглядывая из-под тяжелых ворот.
В селе шли гулянья, а небо над холмами, что за селом, то и дело озарялось разноцветными вспышками шутих.
Со дворов доносились песни и приглушенные возгласы, кто-то играл на гармони. Лай собак гулял по деревне – от одних ворот к другим, от края к краю.
Лиля сидела на мокрой от росы траве, дрожала, обхватив руками плечи. Из калитки ближайшего дома выкатились две пьяные тетки и, не замечая девушку, гуськом заковыляли  к соседской избе, поддерживая друг друга под локоть. Они хихикали и ухали, спотыкаясь и попадая в рытвины. 
Тетки были одеты в длинные вязаные кофты и цветастые юбки, на головах – платки. Под юбками их, как и полагается, были ноги, а вместо стоп по земле шлепали пупырчатые гусиные лапы.
Лиля обмерла, не смела пошевелиться. Старалась даже не думать, не дышать, чтобы тетки ее не учуяли.
Дождавшись, когда те войдут во двор, Лиля встала. Ноги едва держали ее. Отерла пот со лба, огляделась. Место, где она очутилась, очень походило на полянку рядом с баней соседа деда Яши. Значит, слева от нее, там, откуда вышли тетки, стоял бы домик Яна и его родителей, будь Лиля в Верхних Стогах. Удостоверившись, что по улице никто не идет, девушка сделала несколько шагов в сторону предполагаемого домика. Похож, похож. Наверное, живут там такие же… с лапами. «Не буду смотреть», - подумала Лиля.
Перед этим домиком, прямо напротив девушки стояла еще изба. Окна ее были черны. Миновав ее, Лиля пошла по дороге, ведущей, как она надеялась, к центру деревни. Ей хотелось узнать, что там, на холме, где были бы серые Камни, будь она в своей деревне. Лиля до смерти боялась кого-нибудь встретить, но на хилом заборчике заметила Лунь-птицу, и решила, что если никуда не ходить, то и в озере топиться не стоило.
Так что она отправилась по дороге, твердой, как камень и испещренной глубокими рытвинами.
Дойдя до перекрестка, где сходились четыре дороги, девушка остановилась, оставаясь в тени крайней избы. Перед ней был проход на главную улицу. Вместо магазина, стоящего по ту сторону улицы от прохода в Верхних стогах, здесь был кабак: грубо сколоченная изба с открытой верандой. Двери были распахнуты, под крышей перемигивались разноцветные лампочки.
Внутри пели и плясали под гармошку, топот, доносившийся из избы, был таким дробным, что Лиля задумалась – ни копытами ли там стучат.
Из подворотни раздалось рычание, и на середину улицы выкатился шерстяной клубок. Огромные, похожие на волков псы рвали шерсть друг на друге, а из желтых их глаз били снопы света, скользили по желтой земле.
Псы выли, вгрызаясь друг в друга, пока из избы не вышел круглый, низкого роста мужик с бородой в пол. Он прикрикнул на псов, и крик этот был похож на утробное бульканье. Всхлипнув, один из псов откатился в сторону и метнулся назад в проулок, а второй остался лежать на земле парнем в рваной рубахе. Он тяжело дышал, блестел ранами в прорехах, поскуливал и корчился в пыли. Круглый хозяин кабака снова булькнул, и парень, мазнув по нему лучами глаз, шатаясь, поднялся и побрел прочь, волоча ногу.
Лилия прижималась спиной к стене избы, чтобы хозяин ее не заметил, снова не дышала – чтобы не учуял. Через некоторое время она выглянула в проход. Двери кабака по-прежнему были открыты, но по улице никто не слонялся. Стараясь ступать как можно легче, девушка рысцой пересекла улицу, забирая направо, и, миновав здание, на месте которого в Верхних Стогах стояла бы школа, побежала в сторону здешней, черноозерной, Подгоры.
Болотный лунь иногда пропадал из виду, но никогда не бросал девушку совсем: поискав глазами, она могла увидеть его на крыше избы или ветке дерева.
Не все время Лиле везло: когда она уже подобралась к краю деревни, со стороны реки потянулись люди, молодые парни и девушки, и ей пришлось спрятаться за кустами, что росли у родникового каптажа.
Парни, рослые и маленькие, крепкие и хилые, шагали на самых обыкновенных человеческих ногах, глазами никто из них не сверкал. Бледнокожие девушки были, как одна, одеты в рдяные сарафаны, волосы их украшали белые венки.
Шел среди них человек, которого многие Лилины односельчане узнали бы: гармонист, утопленник Савелий, вышагивал спиной вперед во главе процессии и зычным голосом вытягивал о привольной жизни в озере, о страстной любви милой мавки, и о том, что все бы хорошо, лишь не хватает для полного счастья  крепленого вина и самосада.
Лиля подождала, пока Савелий сотоварищи пройдут мимо родника и уйдут на главную улицу. Тогда она уже по голому склону холма побежала к Камням, оставляя на песчаной почве ребристые следы сандалий. По левую руку здесь вместо кладбища чернел сад, вплетший кроны глубоко в сливовое небо.
Никаких Камней на плешивом лбу холма так же не оказалось. Здесь раскинулась усадьба, широкий двор с теремом в три этажа, а в терему – лестницы и галерейки, маковки на башнях.
Болотный лунь прошелестел крыльями и затерялся среди неподвижных флюгеров.
Лиля побежала к терему, взметывая сандалиями песчаную пыль.
На резном балкончике, она видела, кто-то стоял, и бежала со всех ног, чтобы укрыться в тени забора.
Кто-то, похожий на плотную тень, наклонялся вперед, чтобы посмотреть, что это за зверек рыскает ночью у ворот, что за гаденыш шпионит у его дома.
Кто-то, похожий на огромную плотную тень, переваливался через перила балкончика, чтобы стечь вниз, и, бурля, помчаться вперед, туда, где прячется мерзкая маленькая ищейка.
Повиснув под крышей гудящим облаком, теневой господин  громоподобно ухнул. Тут же из-за горизонта взметнулось дикое мельтешащее солнце и ярче яркого осветило склоны Подгоры.
Лилия вскрикнула, заметалась. Бросив взгляд на терем, она  развернулась и помчалась прочь от него. Теперь теневой господин отлично ее видел. Земля дрогнула и пошла волнами под весом тени, которая сползла с балкона и потекла вслед за девушкой. Теневой господин рванул дымные волосья бороды и, будто пук витых стрел, швырнул вслед девушке. Пук пробил дорожную грязь в нескольких шагах от нее, и песок холма поплыл серым киселем. Ноги Лили начали проваливаться в топкие углубления, которые разверзались с иноуровневым, сосущим присвистом. Крича, спотыкаясь и оскальзываясь, она рвалась к родниковому каптажу, к дому, похожему на дом родителей Яна. Теневой господин тёк за ней, и все вокруг рябило и искажалось, избы превращались в плоские смазанные пятна, звезды осыпались на вздымающуюся дорогу стылыми мерцающими хлопьями.
Лиля не могла открыть рта, словно он зарос, как зарастает порез, и только мысленно звала и звала маму, Яна, Лунь-птицу, ведьму Серафиму.
Калитка у дома, похожего на дом Яна, распахнулась, стукнула о забор. Тень, преследовавшая Лилию, больше не возникала позади нее: простирая тучные беспалые руки, булькающая плоть выплывала из проема калитки, наступая на девушку, нависая над ней. Пахло бесконечным дождем и тухлой рыбой. 
Лилия закрыла руками лицо, сжалась.
Где-то далеко покачнулись холмы и сбросили с песчаных горбов серые Камни. Похожие на отрубленные головы великанов, те прокатились по деревне, размалывая дома и уничтожая огороды. На холмы, движимый выросшими из земли теневыми руками, подталкиваемый сотнями, тысячами теневых рук, взбирался великанский сундук из железного дерева. Величиной с хорошую избу, сундук раскачивался и скрежетал, продвигаясь по развороченным улицам.
Теневой господин протянул чадящую руку к изломанной дороге и поманил сундук, веля ему поторапливаться. 
Скоро послушные тени опустили диковинный сундук рядом с господином.   
Вспучиваясь, подрагивая, сундук будто бы дышал, и Лиля, не удержавшись на ногах, осела на землю.
«Нет, нет! Ты ведь был совсем мой, - девушка зажмурилась, пальцы отчаянно хватались за шершавые доски забора, - мой Ян, мой Ян!»
Она слабела с каждой секундой, мысли стремительно таяли.
Ужас оглушал, опустошал ее, постепенно убивая.
Сундук меж тем затрясся от низкого нутряного гула, из боковой его стенки вывалилась прямоугольная дверь и тяжело повисла на петлях. Теневой господин повел рукой, словно предлагая Лиле поближе познакомиться с железно-деревянным чудовищем. Девушка встала с трудом. Покрасневшие глаза ее были широко, напряженно распахнуты, бледные губы выборматывали имена, раз за разом одни и те же, по кругу, будто она боялась забыть их и тех, кому они  принадлежали.
Сжав кулаки, Лиля направилась к сундуку; двигалась рывками, как заводная кукла.   
Не переступая порога, она заглянула в дверной проем. Потянула носом воздух.
В царящем внутри полумраке витали сырые подвальные запахи с призрачным душком утаенного гниения.
Пол у сундука-избы оказался земляным, утоптанным до туманного блеска. В левом углу притаилась земляная же кровать с оплывшей пирамидой подушек, к задней стене лепился размякший прямоугольник стола. На мшистой скатерти пропадала оставленная кем-то еда – горка рыхлых земляных колобков.
Девушка отшатнулась от сундука, сердце ее билось часто и гулко. Ногти впились в ладони, по всему телу толчками разливалась горячая, танцующая сила.
- Пирожки из грязи?! – Она кричала, сверху вниз глядя в подернутое дымкой лицо теневого господина. – Это гроб, это не сундук!
На заборчик дома напротив уселся лунь, встопорщил перья.
- Я не мертвая! – Надрывалась Лиля. - Я хочу жить и выйти замуж за Яна!   
Дымка над лицом теневого господина заколебалась, беспалые руки всколыхнулись и опали.
- Хватит с меня сундуков, спасибо! Когда буду умирать, попрошу, чтоб внуки сожгли меня на заднем дворе!   
Лунь, наконец, пропел, тонко и визгливо.

Лиля вскинула голову: солнце укатилось за холмы, бездонное небо помрачнело. Птица крикнула снова, тягучая чернота нахлынула на девушку, и очнулась она уже на озерном берегу в окружении елей.
Грязные пряди тины свисали с макушки, спускались на грудь. Поясок бабки Фимы по-прежнему плотно обхватывал талию. Девушка потерянно брела по кромке воды, потирая ноющие виски онемевшими пальцами.
- Лиля!
Она шарахнулась от голоса, отступила в воду и едва не поскользнулась на илистой кашице. В ушах все еще клокотало.
- Ты совсем спятила? Вот ты где, значит, шляешься? - Ян стоял прямо напротив, на лбу его вздувалась вена.  Взгляд был жестким, звериным. Одет был на скорую руку, брюки да куртка, на босу ногу напялены калоши.– За этим вот по ночам пропадаешь? Чтобы в гнилом озере поплавать?
- Ян!  – Она схватила его за руку. – Ян, Ян, я столько  видела! Я испугалась, меня чуть не убили! Ян, вон лунь-птица, видишь? А там, где ты проходил, там баба Жанна!  Ян, я не купалась! Я ходила посмотреть!  А там был такой страшный, он за мной погнался!
Ян выдернул руку из ее пальцев. Снял с себя куртку и швырнул в ноги Лилии. – Оденься… - он медленно покачал головой. – Не ожидал от тебя… в-ведьма!
Ян развернулся и пошел по звериной тропке, ступая по мелким, невидимым в темноте лужицам, продираясь сквозь кусты, ничего перед собой не видя.

С самого утра отец уехал с сыном почтальонши на рыбалку. Мать пекла на кухне хлеб и старалась не подслушивать, о чем кричат на веранде Ян и Лилия.
Несколько дней назад женщина вынимала из сундуков вещи, чтобы проветрить их на веранде, и наткнулась на первое свое свадебное платье, то самое, в котором ее когда-то вынул из сундука молодой парень, будущий муж.  На белой парче одного из цветков она заметила синь, какая частенько пачкала пальцы Лилии – та не могла рисовать так, чтобы не измазаться. Сердце у матери Яна ухнуло вниз, напряженно забилось. «Знает девка!..»
Так что теперь, когда дети ругались, мать даже подумала: может, ссора как-то отвлечет Лильку, и она не спросит? Не спросит о том, откуда такое же, как у нее, платье? Не из сундука ли вы, мамаша?
Чтобы не болталось на виду, женщина, уложив похоронно-свадебный наряд в старый чемодан, унесла его в летнюю кухню, затолкала на печку. Ей самой новое платье шила Жанна, а за Лилькиным придется, может, в город ехать.
Вытерев руки о висящее на плече полотенце, мать Яна присела за стол и налила себе чаю. Дети продолжали ссориться, их приглушенные голоса доносились из-за двери.
- Ты меня бросил! Тебе все равно было, как я одна до дома дойду!
- Лиля, ты каждое утро одна домой идешь, какая разница? И вообще, это я страдать должен, это мне придется жениться на ненормальной!
- Да не женись, кто тебя просит?!
- То есть, по-твоему, это  обычное дело - купаться ночью в озере?! В лесном озере! В болоте почти! Ночью!
- Ян! Да ты даже не выслушал меня! Ты бы должен иначе к этому относиться… тебе целый мир открывается, а ты настолько глуп, что нос воротишь! Стыдно!
- От чего нос ворочу? Ты вылезла оттуда как кикимора! Грязная, мокрая…  за каким тебя туда носит? – Он окинул ее взглядом, словно оценивая заново. - Это тебе должно быть стыдно.
Они немного помолчали, потом Лилия продолжила:
- А мне и стыдно! За тебя! За то, что ты такой глупый и ограниченный!
- Я глупый? Ограниченный? Найди себе умного и безграничного! Давай-давай…
- Ага, чтобы ты сразу к Маринке, да? Чтобы не мог никто сказать, что это ты меня бросил?
- Лиля, ты рехнулась? Какая Маринка, при чем тут Маринка?
- Думаешь, я не видела, как вы на огороде шепчетесь? Раз она тебе нравится – так нечего мне… и женись на ней! Я столько ради тебя… а ты? Ты ужасный! Ненавижу тебя!
- Ну понятно. Хорошо. Я понял.
- Ян…
- Да нет, ты уже все, в общем-то, сказала.
- Яник…
- Скажи матери, к ужину буду. – Он хлопнул дверью.
- Ян! – Лилия выскочила на крыльцо. – Знаешь, тогда что? Иди! Иди! – Она зажмурилась, стиснула зубы. Старалась не хмуриться, но лицо будто само морщилось; набежали слезы, соскользнули к подбородку, щекоча кожу. – Вообще больше видеть тебя не хочу…
Хлопнула калитка.
Лиля, одной рукой цепляясь за перила, опустилась  на полукруг мельничного жернова, заменявший среднюю ступеньку, и заплакала.
К вечеру начался дождь. Небо снова стало черным, дороги развезло, и мать Яна забеспокоилась, как отец с Васькой вернутся на мотоцикле по таким-то хлябям.

Первую половину дня Лиля просидела в своей комнате. Старалась отвлечься от черных, как сажа, мыслей, рисуя невест с копытами, торчащими из-под подолов. В обед пришла промокшая, но довольная Аня, в руках она держала пару пакетов.
- Это ведьмины вещи, бабушка с ними закончила. – Девочка подошла к низкому столу, за которым на коленках сидела Лиля. Разглядывала рисунки, чуть наклонив голову.
– А можешь мне этот подарить? - Она кивнула на рисунок, лежащий с краю.
Лиля молча отдала ей невесту, у которой волосы были такими длинными, что уходили за пределы листа. 
- Пойдем, отдадим, – Аня сложила листок и сунула за пазуху комбинезончика, – а ты как раз про вчера расскажешь?
Лиля прихватила поясок, который дала ей баба Фима, и привычным маршрутом они двинулись к Черному Озеру.
Дождь шумел и шептал, от заборов исходил запах мокрого дерева, трава яро наливалась зеленью. Обе девочки обули калоши, и теперь бесстрашно взбирались на грязевые кручи, балансировали, пробегая по глиняным тропкам между озерцами коричневой жижи. Капли плюхались в лужи, взметывая фонтанчики, капли сыпались за воротник, и, леденя кожу, скатывались по спине.
В елках дождь был почти не ощутим, под иглистыми лапищами деревьев Лиля и Аня слышали только шум ветра в кронах деревьев. Добежав до огородика Серафимы, девочки снова оказались под потоками струй, но оттуда до дома ведьмы было рукой подать.

Три школьных доски прислонились к книжному стеллажу, на обеденном столе, покрытом старой клеенкой, скучились колбы с разноцветными жидкостями, улеглись на деревянной досочке пучки трав, разместились горшочки, прикрытые лоскутными крышками. В правом углу стола возвышалась на треноге реторта с голубоватой жидкостью, в левом сидел на толстой, потрепанной книге кот Толик и умывался.
Ведьма стояла на коленях у одной из досок, дописывала хвостик уравнения, почти касаясь рукавом давно не мытого пола.
- А! – Она не повернулась к двери, только еще быстрее застрочила по мутной глади доски.
– Анюта, ставь пока чайник! Я сейчас!
Пока Анюта возилась с чайником, Лиля усадила кота к себе на колени и попыталась подружиться. Кот был настроен благостно, позволял чесать подбородок и за ушами, но долго на коленях не просидел. Сбежав от Лили, он двинулся к пакетам с одеждой, требовательно мяуча. Фиме пришлось таки встать с пола и отогнать котика. На столе тем временем появились чашки и ложечки, вазочка с печеньем.
- Оладий нету?  - Спросила Аня, и ведьма покачала головой.
Достав из пакетов вещи  – черный форменный пиджак и брюки, - ведьма принялась рассматривать швы. Закончив, она одобрительно поцокала языком. – Анька! Я узнаю руку мастера-то! Лильке этот же мастер платье шьет, а?
Аня улыбнулась и кивнула.
- Ну, привет от Серафимы ей передавай. Спасибо, скажи, говорю большое!
Они сели пить чай и Лиля рассказала, что видела в озере. Рассказала про теток с утиными ногами, про девушек в красных сарафанах, и про усадьбу на холме Подгоры. Про теневого господина и сундук с землей. В отличие от Анечки, которая слушала Лилю, вздрагивая и ежась, Серафима большую часть рассказа проворковала с котом.
- Деревня на пятьдесят дворов, - сообщила она, когда Лиля закончила, - но в смысле ведовства тут способных кот наплакал.  Таких, чтоб заговорить болезнь могли или увидеть тень умершего, или там оборотня –  таких раз-два. - Серафима поджала губы, развела руками. – Раньше много было, а сейчас же все в город уезжают. Я и не знаю, как ученицу искать буду. – Она выразительно посмотрела на Аню, девочка отвернулась к окну.
- А кто это был, тот, теневой? – Лиля даже подергала Серафиму за рукав, потому что та не сводила глаз с девочки.
– Он же рядом стоял, в сундук меня гнал, если б не лунь, то все!
Серафима горделиво выпрямилась. – А то! Лунь-то тебя в обиду не дал!
- Ну, кто же теневой-то? – Не выдержала Аня.
- А хозяин, - Серафима налила еще чаю из белого заварочного чайника. – Водяной. Он то как тень, то как облако… а вот почему он за тобой гнался – понятия не имею. Ты что, ничего не вспомнила? И почему пошла именно туда, к холму?
Лиля пожала плечами. – Захотелось. Там ведь было красиво – такой большой дом! Наверное, там хорошо внутри, если без водяного. – Девушка опустила подбородок на ладони, прикрыла глаза. – Стены отделаны такими теплыми деревянными панелями, на полу – паркет и темно-зеленые ковры с длинным ворсом, босиком приятно ходить. А во дворе, в будке, живет такой пятнистый карп с большими черными глазами, а еще – гончие щуки, и они сторожат дом.
Серафима оперлась рукой о край стола. – Вот фантазерка! Ишь, ты!
Лиля замолчала. В рябящей кляксами голубизне окна ей виделся терем и сад.
Серафима спустила с колен кота, отряхнула подол. – Не знаю, что тебе сказать. Хочешь, не отдавай пояс, возвращайся туда. Может, удастся все-таки вспомнить что-нибудь? Особенно, если тебя водяной опять за бочок прихватит.
Лиля встала из-за стола. – Не уж, спасибо. Я туда больше не пойду. Мне все равно, что там было. Теперь я живу здесь. Спасибо за чай.

На обратном пути девочки свернули в сторону от тропки, которой всегда ходили через лес.
- Сегодня ночью бабушка дошьет платье. – Сказала
Аня. – Больше не придется сюда таскаться каждый день.
Лиля молча посмотрела на девочку и ничего не сказала - Аня не выглядела слишком уж обрадованной. Лиля остановилась, чтобы вылить воду из давшей течь калоши, и замерла. Чуть поодаль под деревьями стояла синяя будка автобусной остановки, на скамеечке внутри поблескивали лужицы.
Лиля наклонилась к Ане. – Смотри. – Она тронула ее за плечо и кивнула в сторону остановки. - Это  откуда тут?
Аня смотрела, как Лиля, неуклюже пританцовывая, трясет калошей в воздухе, одновременно вытягивая шею к остановке.
 – Ну, остановка. Что такого?
- Лес же! – Лиля, наконец, вылила из обувки воду и надела на мокрый носок. – Откуда в лесу автобусы?
Аня обошла Лилю и пошла впереди, уверенно ступая по островкам тверди. - Они тут нечасто ходят. Но елхи это вообще такое место, что в них может случиться вообще все, что ты захочешь. Кто-то захотел, чтобы здесь была остановка.
Лиля подумала о Яне, о том, в самом ли деле он хотел найти ее, запертой в сундуке посреди озера.
Аня отозвалась на ее мысли, обернулась. – А иногда это просто дар или какое-нибудь  испытание. – Губы девочки дрогнули в улыбке. – Такое странное испытание, вроде как кот в мешке.

К вечеру дождь прекратился, вернулся домой Ян и привел корову. Следом за ним подвез к воротам отца отчаянный мотоциклист Васька. На долю семьи Яна пришлись два больших угря и ведро карасей, отец сиял и все нахваливал Василия, который, как пить дать, станет рыбаком что надо.
- … не то, что ваш Яник, который, кстати сказать, непонятно где весь день шлялся.
- Витьке комбайнеру помогал, - сообщил Ян, зачерпывая ложкой густой борщ, который варила лично Лилия под руководством матери Яна. -  У него гусеницу помяло, мы вчетвером весь день промаялись.
Помолчали. Ложки звенели о бока тарелок. Ян бросил умоляющий взгляд на Лилю, но та не отводила глаз от окошка.
- Должен же кто-то в колхоз идти. – Отец всосал ложку борща, обжигая губы. – Но ты все ж от рыбы так просто не отказывайся. Подумай. А то переключусь на Ваську, рыбачить с ним одно - сплошное удовольствие.
- А ну дыхни? – Мать сунулась к нему.
- Э! – Отец отмахнулся, положил ложку и, наклонив тарелку, допил остатки борща. – Давно такого не было борщика.
- Это Лилька.
- Молодец, Лиличка. – Отец поднялся и вышел на крыльцо покурить. Мать почистила и разложила на сковороде карасей, угрей оставила, чтобы закоптить для свадебного стола. Ян и Лиля так и не обмолвились ни словом, а ночью девушка снова выскользнула из дома и, забрав Аню у почты, отправилась на последнюю примерку.

Тяжелые от воды ветви кустов лениво мазали голые руки и ноги девочек прохладной влагой, дальше, под деревьями, было душно и тепло. У самого озера сидела на стволе опрокинутого дерева бабушка Жанна, и, тихо напевая, подшивала подол. Между широко расставленными ветвями все еще была натянута Жаннина паутина, блестящая от попавших в нее дождевых капель.
- Готов твой наряд, - проговорила Жанна, совсем как мама Яна наклоняясь, чтобы откусить нитку. – Надевай, девушка.
Платье было длинным, в пол, под грудью проходила узкая тесьма, на спине переходившая в длинные ленты. Пока Лиля, задрав подол, плясала на берегу Черного Озера, Жанна собрала оставшуюся паутинную тюль, сняла ее с кряжистых веток и наколдовала фату. - Примерь-ка.
Аня сидела рядом с бабушкой, нетерпеливо болтала ногами. Глаза ее восхищенно горели.
Лилия наклонила голову и Жанна надела на нее венок, опустила фату. Слои мерцающей материи упали на лицо, словно завесив взор пеленой дождя. Укутанная в кокон фаты, девушка стояла, не шевелясь, впитывая молочно-радужное сияние, исходившее от паутинных ячеек.
- Красиво, бабушка, - сказала она, и невидимая ей Жанна гордо улыбнулась. Подойдя к Лилии, она положила руки ей на плечи, и, встряхнув-обняв на прощание, легонько подула ей в лицо. Фигурка девушки истончилась, побледнела и пропала. Аня спрыгнула с дерева.
- Отправила ее домой, – Жанна подняла с земли сумку, стряхнула с пальцев остатки паутины. – Пойдем, Анечка, проводишь меня.
Жанна повела внучку к остановке, усадила на скамью, вытерев влажные доски подолом платья. Они молча держались за руки, пока лес не зашумел, тропинка не раздалась, пропустив сквозь чащу небольшой белый автобус, дно и бока которого были изрядно заляпаны грязью.
- Ну, Анечка, береги себя.
- Снись мне!
Дребезжа, автобус остановился, дверь открылась с надсадным шипением.
Сжав напоследок руку внучки, Жанна заковыляла к автобусу, замешкалась, взбираясь на подножку. Оглянулась на внучку, помахала рукой. Из двери высунулась загорелая рука, белый рукав рубашки, чуть запачканный манжет. Пальцы сплелись и Жанна скрылась в полумраке салона.
Аня смотрела, как, подпрыгивая на кочках и заваливаясь на бок, автобус въезжает в расступающуюся перед ним гущу деревьев, и как чаща, пропустив, постепенно смыкается за ним снова.

7. Свадьба

Оказавшись на крыльце, Лиля, едва перестала кружиться голова, юркнула в дом. Запершись в своей комнате, она сбросила платье, свернула фату и убрала в шкаф, где висели пальто матери Яна и тонкие нижние юбки с кружевами.
Надев рубашку и домашние штанишки, Лиля метнулась к зеркалу, поправила волосы, отерла мокрое от лесной росы лицо.
Сердце девушки восторженно билось, ведь теперь у нее было самое настоящее свадебное платье, которое сшила самая лучшая швея в деревне, и все же на дне Лилиной души было мутно, неспокойно.
Стараясь не шуметь, девушка, как была, босиком, вышла из комнаты и открыла дверь в комнату жениха. Войдя, тихо пошаркала ногами о ковер, чтобы стряхнуть песок со стоп, и, помявшись, приподняла угол одеяла.
Ян спал, укрывшись по пояс. Загорелые плечи выглядели еще более темными на фоне белых простыней и рассеянного розоватого света, проникавшего в щель между шторами. Когда Лиля приподняла одеяло, он перевернулся на живот и сонно засопел.
Девушка скользнула в постель, обняла парня, укрыла себя и его тяжелым пуховым одеялом.
Ян приоткрыл один глаз. Потом подтянул Лилю поближе, обнял, уткнувшись носом ей в волосы. – Мириться пришла? – Пробормотал он. – Ведьмочка.
Лиля не ответила. Дрожь, которая беспокоила ее тело, улеглась, дыхание выровнялось. Дно ее души снова было спокойным, прозрачным и сердце билось, омытое беспечными волнами.

Спустя две недели состоялась свадьба, на какой Верхним Стогам приходилось гулять не так часто. Это была дивная свадьба, на которую пришли живые и мертвые, односельчане и сваты-водяные, что те, что другие, по такому случаю одетые в пиджаки и брюки со стрелками. Прибыли русалки в красных сарафанах, пришли тетки-хохотушки с утиными ногами, а в карете, запряженной сомами, прибыла миловидная высокая дама с огромным пучком каштановых волос. Под руку ее вел оборотень с лихой, разбойничьей улыбкой. Обняв удивленную невесту, дама сказала: «дитя, прости мне, я не могла иначе! Жила в усадьбе на холме, замужем за водяным-воеводой, а повстречала его, - она кивнула на оборотня, - как в омут головой… родила тебя, вырастила в доме озерного Хозяина. Столько лет прошло, и вдруг муж узнал. И пришлось мне сказать егерю: возьми дитя да положи в сундук, судьба не оставит мою кровиночку».
Марина, которую Лиля не видела с самых похорон бабы Жанны, одетая по-городскому, заигрывала с сыном председателя, а ведьма Серафима пришла на свадьбу в сопровождении статного зеленоглазого старика в военной форме. Ведьма льнула к нему, ее синие глаза светились, а на погонах старика сверкали майорские звездочки. Сошлись таки серафимины уравнения.
Утопленник Савелий с вечера и до красной зари играл на гармони.
Родители Яна, гордые и нарядные, следили за тем, чтобы каждый гость был доволен, и мать то и дело сама, или, отправляя помощниц, выставляла на стол все новые кушанья и выпивку, не забыв и о копченых угрях. 
- Наверное, отец, в крови у вашего рода тяга к навью, - улыбнулась мать жениха, и муж по-хозяйски обнял ее за талию.
Неподалеку невеста стояла, наклонившись к Ане, а та что-то шептала ей на ухо. В мягком мраке безлунной ночи длинное платье Лилии мерцало лунным цветком.
- Бабушка уехала, - сообщила Аня, - за ней приехал автобус. Теперь не придется вплавь добираться.
Лилия, помня о том, что раньше говорила ей Анечка, боялась, что все позабудет, выйдя замуж. Не сможет отличить ведьмы от доярки, дворового пса от оборотня, никогда не заметит больше остановку, прячущуюся под старыми елхами.  Поздним утром, когда гости начали расходиться либо засыпать где попало, Ян говорил Лилии, раскладывая ее волосы по подушке, что он напомнит ей, если вдруг что. Что если она забудет, он обязательно расскажет ей, как у них все начиналось.