Сантик - Глава Третья

Глава 3  Ордынка – мой дом (из рассказов отца Сантика)

А с отцом, с его слов, вышло вот что.
Радек и Тухачевский долго мозолили глаза Сталину. Все это происходило, когда отец Сантика работал в газете «Известия» сначала рабочим по экспедированию печатных изданий, а затем, окончив курсы, шофером представительского автомобильного парка «Известий» и впоследствии несколько десятилетий одним из постоянных водителей главного редактора. В то жесткое время им числился Карл Радек – личность авантюрная, выплывшая из неизвестности на гребне революции и Гражданской войны. Помимо главного редактора (сейчас его представляют другом Троцкого, но скорее его следует представить как друга всей краснознаменной нечисти) он был секретарем Коминтерна и был расстрелян в Верхнеуральске в 1939. Молве было угодно его представлять жертвой самосуда как троцкиста.
Черная мгла застилала весь жизненный путь Карла Радека от гимназии до последнего лагеря на Урале. Это имя будет довольно часто мелькать в книге, являясь символом эпохи разутюженного социализма и кары, неизбежно обрушенной вождем на головы бывших соратников и единоверцев. Под этими строками невольно вспоминаются 
светлые и мрачные периоды жизни дома № 17, не укрытого тихой улицей от невзгод времени.
Отец Сантика по имени Яков был родом из Тульской губернии. Крепкий мужик вырос из туляка. Будучи ребенком, отданным в Москву «в люди» в возрасте шести лет и служившим у своего дяди  – импресарио Малого театра – он стал незаменимым помощником по хозяйству. Существует интересная подробность в его биографии. Как-то во время спектакля  «Стакан воды» по Шеридану, малыш уснул на сцене, накрытый промокшими под дождем декорациями и текстильным реквизитом. Проснувшись, театральный мальчик предстал во время действия посреди сцены перед зрителями и актерами. Премьер Василий Качалов не растерялся и, ухватив за ухо полусонного гаврика, удалился с ним за кулисы, где вручил мученика брандмейстеру со словами:
– Уберите из театра эту шельму!
  После этого случая Яшка занялся экспедированием газет. Весьма преуспел на этом поприще и жил в достатке, но театральное дело продолжал любить и частенько навещал друзей-актеров, пока не увлекся авто.
Интерес к новой профессии и кое-какое начальное образование, полученное в Москве на вечерних курсах, сулили приличную жизнь в будущем. Хотелось обзавестись семьей и растить детей. Но тут подоспела мобилизация в РККА на подавление Антоновского мятежа в Тамбовской губернии. Яков впервые встретился с командармом Тухачевским, который в безумии своем травил крестьян газом, уничтожая целые деревни.
Антонов – начальник Тамбовской милиции – прекрасно ориентировался на местности и пользовался поддержкой всего населения, поэтому воевал малым числом на своей территории. Смелые ночные рейды вооруженных крестьянских отрядов наводили ужас на только что отмобилизованных большевистских частей и чекистских добровольцев, которые  прибывали  из соседних губерний по решению съездов и конференций. Мобилизованная из Москвы рабочая молодежь как раз примкнула к такому отряду и неспешными эшелонами в телячьих грузовых вагонах двинулась на Тамбов. Командовал отрядом никому не известный в то время краском Георгий Жуков. На штыках мигали звезды и огоньки семафоров. Штыки, выданные в комплекте с трехлинейкой Мосина, велено было беречь особо. Запахнув полы стареньких шинелей и туже натянув суконные буденовки, бойцы теснее прижавшись, друг к другу, качались в такт вагонному перестуку колес. На ногах солдат угадывались давно не стиранные обмотки.  Довольно длинные полотна накручивались вокруг лодыжек и голеней под высокие грубые башмаки; у многих – на плетеные лапти. Табачный дым и копоть печки-буржуйки  витали под потолком, прежде чем их вытягивал встречный ветер в ночном мраке  из раздвижной двери теплушки. Красное воинство по приезде к месту назначения двинулось пехом вдоль полей и  лесов по разбитым проселочным дорогам. Рядом, завязнув по ступицу в грязи Тамбовского чернозема, тянулась техника РККА – пушки на конной тяге, накрытые брезентовыми чехлами, знаменитые тачанки, а в повозках, уткнувшись в сено, спали мертвецким сном пулеметчики, скошенные дождем под стылым небом.
Ночью устраивали привал, выставляя дозор подальше от опустевших деревень, жители которых бежали от грабежей солдатни, поощряемой командирами, так как жевать было нечего – паек в частях оставался наискуднейшим.
Вставши лагерем рядом с деревней, солдаты, выставив посты, укрылись от непогоды в разоренной риге и принялись готовить нехитрый ужин, состоявший из нескольких пригоршней распаренной гречи, приправленной выделяемым для чистки оружия льняным маслом. Застучали деревянные ложки. Ловко подхватывавший простую солдатскую пищу, вечно голодный человекоматериал  стряхивал крошки с небритых подбородков в котелки.
Пошел гулять по кругу огромный медный чайник с духмяной морковной заваркой.
Повечеряли бойцы и задымили махоркой, отравляя самосадом некурящее окружение.
Спали по двое; на сено стелили одну шинель, а другой укрывались, в изголовье приходились вещмешки. Винтовки стояли в пирамидах возле каждого отделения. Буденовки под головой чуть смягчали грубый холст вещевых мешков. Перед сном бойцы видели темное небо, укрытое антрацитовыми тучами, сливавшееся с необъятными черноземными полями у горизонта и едва различимыми ветлами вдоль большака.
Выстрелы разорвали в клочья черный бархат неба, пулеметные очереди резали стены бревенчатого сарая, прошивая временное пристанище солдат. Спросонья они бросились врассыпную от кинжального огня, который укладывал их у самых стен. Многие пытались спастись бегством в полях  или прятались в придорожных канавах. Мертвыми телами товарищей застал их мрачный рассвет. Войска возобновили движение, оставляя санитарам и похоронной команде фронт работ после ночного нападения.
Утром Яков вылез изо рва, отряхнув шинель и поправив ремень с патронташем, повесил на плечо винтовку с примкнутым штыком и стал ждать указаний от увлеченных суетой командиров. Ночью в бою он не заметил их вовсе, а сейчас они в общей сутолоке двигались вдоль дороги, размахивая руками и тыча перстами в разные стороны. Среди них величественно выделялась группа начальствующих чинов, окруживших зеленый автомобиль, в котором разместились командиры постарше, а затем уже в центре над ними возвышался красивый и стройный молодой человек. Его точеный профиль был обращен к населенному пункту, маячившему вдали. Военный внимательно смотрел в бинокль, футляр которого висел у него на груди поверх красных накладных брандебуров. Чтобы лучше рассмотреть позицию впереди готовящихся к атаке войск, он вышел из машины и встал на подножку, держась левой рукой за дверцу. Правой он водил биноклем вдоль линии горизонта,  затылок под шлемом повиновался руке, одетой в щегольскую перчатку. Обсудив дислокацию с подчиненными, он заткнул левую руку за отворот лацкана дорогого сукна длинной кавалерийской шинели, из-под которой выглядывали мыски хромовых, приспущенных по последней армейской моде новых и, видно, очень дорогих сапог. Вся его фигура четко выделялась на фоне бескрайнего неба.
У радиатора штабного автомобиля раболепно копошился согбенный механик в черной кожаной куртке и в тон ей кожаном шлеме с очками-консервами на лбу. Время от времени он по пояс нырял в недра машины или исчезал из поля зрения, прихватывая необходимый инструмент. Яков сразу понял, что военный высокого ранга – никто иной как командарм Тухачевский, автомобиль его,  они терпят технический сбой и нуждаются в срочной помощи. Не успел пехотинец двинуться к авто, как ему наперерез прискакали верхами люди из охраны командира. Под конвоем всадников отец Сантика, как только вышел на дорогу,  оказался среди начальников и военного руководства. Многих он знал по газетам и кинохроникам.
Представившись по форме, он заверил, что может отремонтировать авто прямо здесь, в чистом поле. Головы начальников повернулись в сторону самоуверенного парня.
Оглядев с дотошностью медика внутренности заглохшей машины, Яков понял, что эта задачу ему по плечу, поскольку на шоферских курсах они изучали устройство такого Бьюика. Были бы надлежащие инструменты, да запчасти, думал он, залезая под открытый капот автомобиля  с зажатым в руке гаечным ключом. Упрямо раздвигая провода, связывающие магнето с чревом мотора, Яков прикинул, что дело именно в нем –  электрохозяйстве автомобиля.   
Профессия водителя в двадцатые годы была редкой и престижной. Она давала приличный заработок и даже форменную одежду для шоферов персонального автотранспорта, развозивших по всей России новоявленных чинуш  и партийную номенклатуру.
Засучив рукава, Яков начал с самого простого и сначала зачистил контакты и соединил их, принудив соперника непрерывно вращать заводную ручку. Ожидаемый результат не заставил себя ждать, двигатель капризно зачихал и завелся, окутав едким облаком  присутствующих.
– Бензин у вас с самогоном, – сказал отец Сантика, вытирая от масла руки.
К нему подошел Тухачевский и еще один неизвестный высокий чин.
– Я забираю его к себе штабным шофером. Оформляй документы, – приказал он, повернувшись к Якову.
Так отец Сантика стал служить при штабе Тухачевского, получая дополнительный паек, что было существенно для этого голодного времени. На фронт штабные ездили редко, зато к ним заезжали корреспонденты газет и журналов. Несколько  раз побывали здесь журналисты из «Известий». Всем нравился покладистый Яша умением и расторопностью. Яков сдружился с ними, а затем перекочевал в редакцию в Москву. Задним числом он демобилизовался, ему выправили необходимые документы, включая бронь, освободив от воинской повинности и пребывания в армии.
Вот только грамоте до конца Яков на шоферских курсах выучиться не успел. Но тянуло тульского мужика к самым грамотным людям – писателям. Письмо у него получалось своеобразное, зато повествование – великолепное; недаром в дальние поездки и фронтовые командировки в Отечественную многие корифеи литературы просили себе в водители Яшу. Они были уверены, что вернутся из-под обстрела целыми и невредимыми. Выручали еще американские покрышки с густмассой, которая вылезала, как только пуля дырявила колесо и заклеивала пулевое и осколочное отверстие.
С главными редакторами Яков попадал на кремлевские «квартирники», где авторы читали только что написанные произведения новоиспеченным вождям страны. С ними же его доставляли в допросные кабинеты Лубянки. Повез раз Яков своего Главного в Кремль на авторскую читку романа «Петр I». Читал граф и бывший эмигрант Алексей Толстой, а происходить все должно было в апартаментах наркома, которого все присутственно называли Валериан.
Автор – крупный мужчина с зачесом – читал долго, и поскольку время было вечернее, все проголодались. Отрядили прислужников ставить самовар, с ними Яков поспел к только что закипевшему почти двухведерному баташовскому гиганту. На пару с плотным мужиком в косоворотке он ухватился за разлапистые ручки, как за руль в своем
казенном автомобиле. Мужик попытался повторить его маневр, но взялся неловко, с опаской приподняв бурлящего медного исполина, зацепившись за порожек. Под крики «Держи его!» он завалился набок, обдав окрест брызгами крутого кипятка, вызывая у присутствующих взрывы гомерического хохота. Позже, сидя подле набежавшей из самовара луже, они познакомились. Неловким напарником оказался тот самый нарком Валериан, в чьей квартире, устроили загул по случаю выхода романа в свет. Отцовская фамилия оказалась дальней родней Валериана по сибирской линии, и еще долго после знакомства они посылали друг другу приветы.
Фамилия отца фигурировала в нескольких протоколах допросов, но, слава Богу, как
свидетеля, понятого.
Непосредственно с Валерианом Яков встретился на даче председателя ВСНХ, принадлежавшей до революции какому-то текстильному фабриканту. Хозяин дачи  прогуливался по ухоженным дорожкам в новомодных сетчатых трусах, привезенных из Америки. Все было бы ничего, да как на грех там же прогуливались подруги дочери, которые стали невольными свидетельницами  дефиле наркома.
Дачные конфузы сопровождали наплевавших на этику и правила хорошего тона. Сталин подарил шикарную дачу в Тарасовке ударнику соцтруда Стаханову. "Кузьма", одурев от подарка, выписал гульнуть всю свою бригаду шахтеров, с которыми бился в забое за рекорд. Отмечали забойщики трудовую победу, обмывая награды, почти месяц показательно широко. Благо ни в чем не было отказа.
Гуляли шахтари и шахтерки до пьяной смерти, ухарски  сотрясая дома соседей. Орали песни даже матерные без опаски и, наконец, стали кидать пустые бутылки за соседские заборы, несмотря на протесты и возмущения, в том числе и на иностранном языке. Языков шахтеры не знали отродясь, а если и знали чуть-чуть, то забыли эту самую малость от огромного количества выпитого. Оказалось, что соседнюю дачу арендовало американское посольство. С американцами тогда особенно носились.  После очередного кутежа  одетый по протоколу посол прибыл к наркому иностранных дел товарищу Молотову с жалобой на непочтенных шахтеров, которые мешали деловитым американцам преуспевать на ниве международного сотрудничества.
Молотов, выслушав посла, развел руками:
– Избавить от такого соседства не могу. Дача подарена передовику товарищем Сталиным.
Загрустил посол и стал готовиться к переезду в другое дачное место, где не буйствуют и нет передовиков.