Красный день календаря

                ***

- Два восемьдесят, да два восемьдесят – это уже пять шестьдесят. Четыре пузыря – одиннадцать двадцать. Плюс еще два по два восемьдесят. Почти семнадцать рублей. Нихера себе! – закончил расчеты Львеныш.
Во время перекура мы считали, сколько денег нам понадобится послезавтра. Было 5 ноября 1985 года.
- Трешку добавить,  и можно две водовки взять, - отреагировал Леший.
- Я водку не пью, - категорично сказал Львеныш. Только вино.
Я тоже проголосовал за вино. Водка в те годы мне совсем не нравилась.
- Хер с вами. Главное, успеть. Коля нам оставит – я договорился. По два пузыря.
 
Это было вчера. А сегодня…
- Пацаны, давайте скорее. Не успеем же, ну, -  метался вокруг нас Леший деловитым кабанчиком. Ему не терпелось скорее вырваться за заводскую проходную.
Мы быстро сгребали со станков стружки, протирали станки ветошью, а уже успевший помыться и переодеться Леший сейчас выглядел как молодой энергичный начальник цеха из какого-нибудь дурацкого фильма на производственную тему. И название у этого фильма должно быть тоже дурацкое. Например: «За все в ответе», или «А в цеху его нет». Мы в этой сцене выглядели, как несознательные рабочие, не понимающие  поставленных перед нами масштабных задач пятилетки.
Участок был прибран. Мы убежали в душ. Теперь Леший бегал по раздевалке, и повторял заклинание «Давайте быстрее, ну?».
Успокоился он только перед магазином.

Это был небольшой деревянный домишко на Автогенной улице. Вокруг него стояла грозная и плотная толпа мужиков в драповых пальто и цигейковых, или кроличьих шапках. На их фоне выделялись редкие синие и черные «аляски».
 
Завтра мы должны были идти на демонстрацию. Леший убедил нас, что надо брать с собой – для разогреву. И потом еще – что бы поехать в гости к каким–то девкам, в Песчанку.
- Чё за девки-то хоть? Чё за девки? – еще в заводской душевой вытираясь вафельным полотенцем с клеймом «МПС», спросил Львеныш. Его мать работала проводницей, и у Львеныша дома было много чего из оснащения пассажирских вагонов местного сообщения.
- Короче, подруги моей сестры. Двоюродной. Помните, когда мы на комсомольские билеты ходили фотаться, и еще потом вместе сфотались втроем?
Я вспомнил. Идея щелкнуться на память пришла внезапно. В маленьком ателье был скудный декоративный инвентарь – пни деревьев, искусственные елки, и холщовое полотно с панорамой тайги. Такие фото потом ретушер украшал витиеватой надписью «Привет из Читы». Мы с Львенышем сели на пни. Лешему места не хватило.  Он уселся на корточки между нами.
- Сюда еще пузырь, и пару консервов поставить надо, на газете, - сказал Львеныш. Фотограф засмеялся внутри черной тряпки, которой он накрылся с головой.
- Короче она фотку показала своим подругам. Ну и это, там Боб понравился одной, Саня – другой, и для меня они тоже кого-то обещали привести.
Тем временем у входа в магазин толпились, толкались, и ругались. За этим процессом следили два мента в шинелях, и с одинаковыми усами. Один мент,  сержант, подошел к нам.
- А вы что тут делаете? Вам явно двадцати одного еще нету.
- Да не. Мы просто так, – отмазался Львеныш, и когда мент отошел, пробурчал вслед – мусор поганый. И потом еще тише: - Легавым х*й, ворам свободу.

Мы не были блатыми. У Львеныша отец отбывал срок в Оловянной за драку с соседом. Отец Сани отварил соседа монтировкой, и пробил голову. Львеныш, уже было, в десятый раз взялся пересказывать эту историю. Но тут из-за угла магазина высунулась длинная фигура старшего брата Лешего, в коричневой болоньевой куртке, наброшенной поверх синего рабочего халата.
- Вы чё там сиськи мнете? Леший, мухой давай.
Наши деньги были у Лешего. Он ушел за братом. Леший появился с тяжелой дерматиновой  сумкой. На грязноватой белой поверхности было крупно написано «Олимпиада-80».
Судя по звукам из-за угла, возле входа все-таки началась драка. Нам было пора уходить.

Шесть бутылок «Яблочного» решили спрятать на заводе – домой нести вино никто не хотел – родители могли обнаружить, и конфисковать.
- Я знаю местечко, – сказал Львеныш.
Мы спрятали ценный груз на крыше заводской столярки - сейчас она пустовала.  Мы засунули сумку под крышу, отогнув кровельный ржавый лист. Я стоял на шухере. Нас никто не видел. Дело было сделано. Мы разошлись по домам.

                ***

Утром над городом ревели  заводские гудки. Это было только два раза в году. Вчера на собрании парторг цеха Карабанова рассказала, что такими гудками рабочих раньше поднимали на забастовки, и вообще, на борьбу с проклятым царизмом. И что молодые рабочие (тут она пристально посмотрела на нас троих) брали в руки винтовки, и шли завоевывать власть.

В цеху было непривычно тихо – станки молчали. Но в центре участка шел скандал. Начальник цеха Курмазов требовал, что бы слесарь наладчик Выхухолев, по прозвищу Сетка х**в, или просто Сетка, (историю прозвища см. в рассказе «Здоровый поезд») нес на длинной палке портрет генерального секретаря. Алкоголик Сетка, ненавидевший нового генсека за сухой закон, злобно протестовал.
- Да не понесу я эту мутоту! На улице вон, ветер какой. Меня с ней сдует куда-нибудь нахрен в Каштак.
- Ты это, Выхухолев, со словами-то поосторожней. Нашел мутоту. За такое знаешь…
- Да мне как-то пох*й, – диссидентствовал Сетка, – премии опять лишили, а я таскай этого... Вот, кто получил премию – пусть и несет.
- Так! Замолчал. Взял. Понес – рявкнул Курмазов. По тебе и так давно тридцать третья давно плачет.
Не желая дальше вести диспут, он убрался с участка.

- Лысый хер! – сказал Сетка, и было непонятно, кого он имеет в виду – то ли Курмазова, чья лысина только что отражала цеховые лампы, то ли Горбачева. Взяв портрет на плечо, как лопату, Сетка пошел на выход. Он напоминал дворника, идущего убирать снег.

Леший трепетно опекал сумку. Нам надо было спрятаться, что бы и нас не нагрузили инвентарем.
- Пошли в раздевалку – решил Львеныш.
- Ну чё, по глоточку пока то, да сё? – спросил Леший, сладострастно расстегивая молнию на сумке. - Я и стаканчик прихватил. И вот тут еще, – он вынул из кармана плавленый сырок «Орбита».
Никто не возражал. Леший взял у Сани зажигалку, оплавил с одного конца капроновую пробку, и ударом по дну вытолкнул из ее горлышка. Несколько капель вина попали на серую водолазку Львеныша.
- Ты, бля осторожнее! Она стиранная так-то.
- А хули ты под руку лезешь? – окрысился Леший.
Вино было кисло-сладким и крепким. Внутри стало тепло. Мы пожевали сырок.
- Леший, насчет баб-то как?
- Так нормально. На пять часов договорились.
- А ехать куда?
- В Песчанку.
- Ну, нахрен. Оттуда потом не выберешься.
- Так, а чё? Мы там и заночуем.
- А если нет? Мы на тебе верхом поедем тогда.
-Да не ссы ты. Все нормально будет. Девки четкие. Из кулинарки. У них там пацанов почти совсем нет.
- Ну, смотри. Ты сказал, мы услышали.

Леший мастерски закупорил бутылку, и мы пошли к управлению. Там торчали пока свернутые флаги, и трепетали бумажные цветы. Председатель профкома Терентий, надрываясь, объяснял порядок построения колонны. Его было плохо слышно.
 -Первыми... первый цех... потом пятнадцатый... потом литейка! – орал он. Кто-то играл на баяне.
- Здоров, парни! С праздником! – остановился около нас заводской комсорг Костя.
- И тебя также. Здорово.
- Вы чё, газануть успели уже? – Костя с высоты своих метр девяносто потянул носом.
- Да не, мы так…
- А в сумке что?
Леший аккуратно, чтобы не звякнуть бутылками, передвинул ношу за спину.
- Да вещи. Мы на дачу поедем потом. Вон, к Борьке.
- Смотрите парни! После демонстрации – хоть сто порций. Но сейчас – не дай бог, - Костя показал нам кулак размером с голову ребенка.
Подходили рабочие из нашего цеха. Мне было непривычно видеть их  не в рабочей одежде – я еще не ходил на демонстрации. Я работал четвертый месяц.
Мастерица и парторг Таня Карабанова пришла в новых сапожках. На это никто не обратил внимания. Таня ушла демонстрировать обновку  девчонкам с автоматного участка.

Из-за кустов возник Сетка. Горбачева с ним уже не было.
- Пацаны, Помощника солнца не видели? – он имел в виду начальника цеха. Прозвище ему дали из-за обширной лысины.
- В управе он. Только зашел.
- Надо мутоту эту спрятать куда-то – кивнул он себе за спину. Там, в кустах, стоял портрет генсека. Сетка воткнул древко в кучу не убранных листьев. Все это напоминало могилу с памятником.
- Вон, за столярку отнеси. Или в грузовик закинь.
Сетка тоже унюхал «Ябочное» и заюлил перед нами.
- О, парняги, а вы уже заправились? Налейте хоть сто грамм? Бля буду, подшипники плавятся.
- Да нету у нас больше. Так, чисто один флакон красного раскатали  на троих, - хранитель Леший еще глубже передвинул сумку за спину.
- Да кого вы физдите-то? Явно же затарились. Ну, полглоточка? Всего? А? Капельку? А?
- Да, блять, сказали - нету.
- Ой, жлобы. А  еще в одной бригаде работаем.
 
Мимо, привычно попыхивая «Примой» в мундштуке, прошел бригадир наладчиков Глебыч. Сетка увязался за ним. Но скоро отпал – Глебыч даже не стал с ним говорить. Из Сетки у него и так была куча неприятностей. Сетка метался среди заводчан, как коршун в стае голубей.
Наконец все двинулись к воротам. Первым выехал грузовик, украшенный транспарантом. В кузове громоздилась фанерная конструкция. Это была гигантская шестеренка, поблескивающая свежей черной краской.
Колонна двинулась по Новобульварной.
- Сейчас в подъезд нырнем куда-нибудь – планировал Леший. Сзади оказалась Карабанова.
- Я тебе, Злыгостев, так нырну, что ты вынырнешь с строгим выговором. Такой праздник сегодня!  А вы!!!
- Манда партийная – прорычал Леший, когда Таня отошла.
Сзади нас подпирали  девушки с участка токарных автоматов. Их звали автоматчицами. Так сложилось, что там работали только женщины. Автоматчицы жили в общаге.
- Девчонки, здорово! Как оно? – втесался к ним Львеныш. Ему нравилась пухленькая блондиночка Марина.
- Здоровее видали, мальчики. Валите отсюда.

Автоматчицы не воспринимали нас, юных, еще не служивших в армии, всерьез. Также они не воспринимали и парней, живших в общежитии. У каждой была цель выйти замуж за городского парня. Для этого они и покидали свои поселки и деревни, спасаясь от судеб своих, рано постаревших, матерей.
- Вот козы дикие, -  вернулся к нам Львеныш. Маринки среди автоматчиц не было. Она отпросилась на праздники домой.

Заводчане двигалась по городу. Теперь мы шли медленно – улицы заполнялись другими колоннами. Я вспомнил, как в прошлом году шел в колонне своей сорок седьмой школы. По дороге мы пересеклись с  школой номер девятнадцать. Это были наши враги – девятнадцатая школа находилась в районе стадиона ЗабВО. Мы представляли район «Запчасти» – по имени единственного в Чите специализированного магазина. Несколько раз в году между ЗабВО и «Запчастями» происходили генеральные сражения.
- ЗабВО – козлы, «Запчасти» – шефы! – выкрикнул  хулиган из 8«Б» Волоха. Обе колонны немедленно ощетинились  древками флагов союзных республик СССР, как копьями. Это было похоже на  полки немецких рыцарей и Александра Невского. Тогда педагоги обеих школ еле развели нас по разным улицам.
 
Леший шел, высматривая подходящий дом, в подъезде которого можно было бы  принять еще по стакану. 
- Да не кипиши ты, – осадил его Львеныш. Дойдем до «Цыплят», там и прикинем хер к носу.
У кафе «Цыплята табака» обычно начиналось великое стояние – городские колонны ждали, пока на площади выступит с речью первый секретарь обкома КПСС, потом командующий военным округом, а затем пройдут парадные расчеты войск читинского гарнизона. И только после того, как покрыв площадь синим дымом отработанного топлива, проползут тягачи, самоходки, и БТРы, начнется шествие строителей коммунизма.
Так вышло и в этот раз. Мы встали на углу улиц Столярова и Ленина. Дом, в котором было то самое кафе, имел арку. В нее  начали просачиваться группы рабочих. Мы просочились тоже.
Все подъезды были полны народу – словно там сейчас начнется свадьба, или, наоборот, будут выносить покойника в гробу.
- О! – увидел приоткрытую дверь подвала Леший, - пошли туда! Но и там уже разливали вовсю. Мы нашли укромный уголок за гаражами. Здесь кто-то недавно побывал – на земле валялись обертки от плавленых сырков, а один гараж был явно обоссан.
- Вот чушки, -  равнодушно сказал Леший, сунул мне стакан, и начал осторожно открывать уже отпитую бутылку.
- Эх, хороша, гадюка, деньги будут – надо будет взять, - передернувшись, сказал Леший фразу из лексикона отчима.
Первые 800 грамм вина, наспех сделанного в Атамановском плодопитомнике, закончились. Нам стало хорошо.
В заводской толпе пели под баян. Сейчас на баяне играл Терентий. Заводчане с чувством выводили: «Ты ж мене пидманула, ты ж мене пидвела, ты ж мене молодого з ума, з розума свела». Автоматчицы подхватывали: «Я ж тебе пидманула, я ж тебе пидвела».

Впереди что-то происходило. Мы протиснулись туда. Оказывается, какой-то мужик пытался забраться на грузовик, на который был надет фанерный кузов броневика. Он забрался наверх, вскинул руку, и грассирующее заорал:
- Товагищи! Геволюция, о котогой мечтало все пгоггессивное человечество, свегшилась!». Тут он потерял равновесие, и полетел вниз, на припарковавшую рядом тележку с гигантским земным шаром. Шар по экватору опоясывал красный флаг. Шар соскочил с креплений, упал на асфальт, и аккуратно треснул по меридиану. Упавший с броневика «вождь мирового пролетариата» растерянно стоял между западным и восточным полушарием.
- Твою ж мать – послышался тяжелый мефистофельский бас, – земной шар раскололи.
Из дворов возвращались мужики с покрасневшими носами и кадыками. Некоторые что-то дожевывали по дороге. Карабанова, не отходящая от Терентия с баяном, на расстоянии пыталась определить – кто уже успел принять стакан- другой.

- …спокойно посидим, как люди – донесся обрывок фразы сзади. Это Глебыч обстоятельно излагал праздничные планы слесарю–инструментальщику Корневу. Тот был такой же степенный и рассудительный. – Котлеты, селедочка, холодец. – Глебыч перечислял ассортимент стола, который уже ждал их дома.
 
Внезапно из воздуха возник злой Сетка. Он был кристально трезвый.
- Ага! Чё? Уже манданули? А я по хвосту? – казалось, он вот-вот заплачет. На демонстрацию не пришли ближайшие Сеткины собутыльники – Бобер и Украинец. Был только Афоня. Он  тоже пришел порожняком. Вчера они, четверо, выпили в леске за Телецентром три бутылки «Русской». И сейчас Сетку распирала классовая ненависть к тем, кто уже причастился. Чахлый белобрысый Афоня переносил похмелье молча и уныло.
- Да ебуж  твою налево, ну жлобы, ну жидяры. Рабочий класс, тоже мне. Хомяки. Куркули! Жопы! – кипел возмущенный разум Сетки. Первый раз в своей жизни он встречал праздник трезвым. Ему было неуютно и страшно.
 - Да идите вы со своей демонстрацией – и он указал длинный замысловатый адрес, включающий в себя все мужские и женские половые органы.
- Афоня! – голосом, каким командир роты выкликивает дневального, вызвал Сетка своего кореша. Тот отлип от старого тополя, и двинулся. – Короче, пошли. Тут одна моя баба знакомая живет.
- Куда собрался?! – рявкнул оказавшийся в нужное время, и в нужном месте начальник цеха Курмазов. На его драповом сером пальто цвел алый бант. – А где твой портрет? Не твой, а Горбачева? Который я лично – выделил он голосом слово «лично» тебе вручил.
- В манде – пролаял Сетка.
- Ну все. Считай, тридцать третью ты себе обеспечил. Послезавтра на профкоме утвердим.
- Пёсле зявтря на правькоме утврядим, – злобно вихляясь, передразнил начальника Сетка. Вокруг засмеялись.
В это время по колоннам пошло движение. Парад на площади закончился. Мы сосредоточенно выстроились на главной улице города. Сетка с Афоней уже шли вниз по Столярова. В походке Сетки ощущался революционный протест.
- Пидорас, – напутствовал его Курмазов. – Так, приготовились все! С транспарантом – вперед!

Теперь мы шли все быстрее и быстрее. Тротуары были заполненны родителями с детьми. В морозном воздухе  слышалось уханье барабана военного оркестра. Гулко разносился голос диктора. Он отражался от стен обкома партии, от управления Забайкальской железной дороги, и от штаба ЗабВО. После каждой тирады по площади прокатывалось многотысячное «Ура!».
Перед самой площадью расстояния между колоннами предприятий увеличивались. Временами приходилось переходить на бег. Леший матерился, и придерживал сумку с бутылками.
- Злыгостев! Бессовестный! – услышала звон бутылок Карабанова, - На демонстрацию приперся с водкой!
- Это не водк..- начал было Леший. Львеныш  дернул его за рукав.
- Все трое в профком девятого! И не делайте вид, что забыли. О, о, глаза-то у всех красные. Хорошо свою жизнь начинаете. Молодцы! Таня возмущенно побежала догонять Терентия.
- Да пошла ты со своим профкомом, - сказал Леший.
Мы вступили на площадь.
- Слава советским машиностроителям! – разнеслось из репродуктора.
- Урааааа! - воодушевленно взревели мы.

Да, мы  чувствовали себя машиностроителями. Мы сейчас были горды нашим заводом. Мы знали, что кроме компрессоров, мы делаем еще и холодильные установки для атомных подводных лодок. Мы были на «ты» со станками и инструментом. Пока наши сверстники сидели в студенческих аудиториях, мы давали план, ругались из-за норм и расценок, и воспринимали себя как взрослых состоявшиеся мужиков.

                ***

Наше участие в демонстрации закончилось. Заводчане сваливали в грузовик флаги, цветы и портреты. Все это будет теперь лежать на складе до первомайской демонстрации.
Рабочие расходились по домам. На лицах читалось предвкушение застолья с обязательным винегретом,  разговорами за жизнь, и песнями, где казак шел на побывку домой.

- Час еще только, – отметил Львеныш, – что до пяти делать будем? По домам?
- Да ну, что там делать-то? – сказал Леший. Дома у него всякий день куражился пьяный отчим. Потому Леший жил у брата – тот самого брата, который работал грузчиком в магазине, и вчера вынес нам шесть пузырей по госцене. У спекулянтов такое вино шло по пятнадцать рублей. Сухой закон набирал обороты.
- Может, пойдем, пожрем? – предложил Львеныш.
Но все было закрыто. Мы ушли на вокзал, и там купили по жирному холодному беляшу. Беляши нам не понравились.  Мы бросили их  шатающейся по перрону собаке. Собака обнюхала беляши и ушла. Только Леший вдумчиво съел свой беляш. Он всегда хотел есть. Позже Леший сильно пожалеет о съеденном беляше.

Мы долго сидели в зале ожидания, молчали, потом неожиданно появлялись темы для разговора. Потом опять наступало молчание. Мимо нас сновали счастливые пассажиры поездов дальнего следования. Это я считал их счастливыми – я любил уезжать из Читы. Но мне так и не удалось уехать навсегда. Этот город вытаскивал, выцарапывал меня из разных мест нашей планеты, и приказывал вернуться, как темный повелитель моей судьбы.

                ***

Зеленые лампочки электрических часов показали цифры 16. 00.
- Все, пошли, – поднялся с фанерного изогнутого сидения Леший. - Пока доберемся, пока найдем.
Потом мы  ждали автобус. По случаю праздника его долго не было. И только в половине пятого бренчащий и вздрагивающий коленвалом, бело-красный ЛиАЗ впустил нас в пахнущее бензином нутро. В автобусе было тепло. Когда за окнами появилась Песчанка, выходить особо не хотелось. Но мы вышли. Выпитое вино уже выветрилось. Хотелось есть, хотелось выпить. Хотелось опять в тепло.
 
Мы ходили между одинаковыми четырехэтажными домами офицерского состава. Ветер гонял по дворам песок и мусор. У  баков припарковались коровы.
- Молочка бы щас… горяченького, – промурлыкал Львеныш.
- Ага. И говядинки бы… горяченькой. – таким же тоном сказал Леший.
- Леший, ты точно знаешь, куда идти? – спросил я.
- Да погоди ты, сейчас. Там, во дворе, должен грибок быть такой…
- Леший, блин.  Тут в каждом дворе есть какой-нибудь грибок. Номер дома-то знаешь?
- Точно. Двадцать пятый дом.

Дед в телогрейке, и в роговых очках, перемотанных на переносице синей изолентой, показал нам нужный дом.  До этого  мы два раза прошли мимо него. Кажется, Лешего еще не отпустило действие вина.
В узком подъезде мы поднялись на третий этаж.
- Все, точно, вот эта квартира. Сеструха сказала, что дверь оббитая.
Мы постучали.
- Кто там? – спросила невидимая пока нам девушка.
- Это Леха. Брат Танькин.
Нам открыли. Мы втиснулись в маленькую прихожую. На вешалке висело серое пальто, красная курточка, и модный утепленный плащ – такие только недавно начали продавать в Чите.  За ними моментально выстраивалась очередь. Плащи эти делали в Чехословакии.

Толкаясь, и мешая друг другу, мы стали раздеваться. Леший аккуратно пристроил сумку на круглый дерматиновый пуфик. Я знал, что это был пылесос «Урал» в чехле. У нас дома в прихожей стоял точно такой же. Так же, подталкивая друг друга, мы вошли в комнату. Леший уже прижимал сумку к животу.
 
На диване с желтым плюшевым покрывалом сидели две девушки.
- Ну что, давайте знакомиться, - сказала та, что открыла нам дверь. Это Лена, - показала она на худенькую остроносую девушку в козьем свитере и черной юбке. – Это Мариша – представила она нам длинноногую рыжую девушку в блузке и джинсах. А я – Оксана.
- Боб. Саня. Леха – по очереди отрапортовали мы.
- А почему Боб? – спросила Оксана. Она с самого начала смотрела на меня.
- Пацаны так прозвали. Борей зовут.
- Я тоже Борей буду звать. Боб – как-то на собачью кличку похоже – сказала она.
- А у нас в деревне всех чушек Борьками зовут, - сказала Мариша.  Все засмеялись. Эту фразу я слышал уже много раз.
- Ну что, мальчики, вы проходите, садитесь. Боря, Леша, помогите стол поставить.
Мы с Лешим вытащили на середину комнаты стол, из угла комнаты, у балконной двери.
- Девчонки, а курить можно? – Львеныш и получаса не мог прожить без сигареты. Леший не курил вообще. Я – только под настроение. Я еще не бросил заниматься в секции лыжного спорта, а иногда ходил с Лешим в зал бокса «Спартак».
- Можно. Но на кухне. В форточку.

Львеныш  пошел в прихожую за сигаретами. Девушки начали сновать из кухни в комнату, нося тарелки с едой. Пришел пахнущий табаком Львеныш.
- Слышь, Лишай, - ты хоть скажи, кому какая девка-то положена.
- Короче, – зашептал Леший – вот эта Оксана, она хозяйка, ей Боб понравился. Саня, твоя - Ленка. Ну, а я с Маришкой буду.
 
Львеныш загрустил. Ему не нравились маленькие и худые. Он охотно поменялся бы со мной на Оксану. Но выбор делали не мы. И территория была не наша.
Стол был готов. Стояли блюда с винегретом, со шпротами, с колбасой. Была еще пара салатов, и маринованные огурцы из пятилитровой банки с маркировкой «Globus».
Леший благоговейно стал выставлять на стол «Яблочное».
- О, вино! Это хорошо. Водку мы не пьем. – обрадовалась Оксана.
- Мы тоже, - начал я устанавливать личный контакт. Оксана улыбнулась лично мне. Она достала из серванта три широких бокала с двумя золотистыми каемочками - потолще и потоньше, и еще три стакана чешского стекла. Бокалов на всех не хватало.
- Ну, что? Давайте за стол.
Разливал Леший. У него был вид  ученого – химика, готовящего важный эксперимент.
- За знакомство! За знакоместо! С праздником! – разноголосие завершилось звяканьем сдвинутых емкостей.

Как всегда, в компании только что познакомившихся людей, после первого тоста наступило молчание. Вот-вот кто-то должен был сказать, что родился мент. Но Леший всех опередил. У него в животе зажурчало звонко и мелодично. Девушки хотели сделать вид, что не заметили. Но смешливая Ленка расхохоталась. А за ней и все мы.
- Прошу пардона, – неуклюже сказал красный Леший.
- Я тебе говорил, выкинь своей беляш, - веселился Львеныш.
Мы рассказали девушкам про демонстрацию, про вокзал и беляши.
- А что вы на вокзале-то делали? – спрашивала лично меня Оксана.
- Так ждали. К пяти же нас пригласили.
- Ой, вы зря. Могли бы сразу приехать.
- А мы не пошли на демонстрацию – объявила Маришка. Нам сказали, что стипона лишат. А меня и так уже лишили. За пропуски.

Мы налили по второй. Застолье вошло в нормальную плоскость людей, живущих по обычаям и традициям прошлых поколений. Леший беспокойно ерзал на стуле. Его явно что-то мучило. Скорее всего, он хотел в туалет, но стеснялся.
Когда первая бутылка опустела, Ленка сказала: - Музыку бы включить.
- Да не пашет мафон, – досадливо объяснила Оксана.
- А ну, неси его сюда – Леший хорошо разбирался в технике.
Оксана вынесла из боковой комнаты черную пластиковую «Электронику». Леший, коротко бурча животом, принес отвертку, которая всегда была в его куртке. И тут же установил диагноз – порвался пассик.
- Резинка есть от бигудей? Или что-то типа того?
Резинка нашлась. Скоро из магнитофона запел Тото Котуньо.
- А котлеты? Котлетки! Парни, будете?
- Будем, – по-хозяйски распорядился Львеныш. Перед этим он что-то уже рассказывал негромко персонально Ленке. Та хихикала. Мариша пока никак не обозначила свои интересы. Она рассматривала всех нас, троих, с одинаковым выражением.
Под котлеты уже не Леший, а я раскупорил вторую бутылку.
- Мы не напьемся? – кокетливо спросила меня Оксана. Она уже передвинула свой стул ближе к моему.
- Так завтра же не на работу.
При слове «завтра» Оксана покраснела.
- Девчонки, а вы на каком курсе учитесь? – спросил Львеныш. Он деловито расправлялся с котлетой.
- На втором. На будущий год уже заканчиваем.
- Оно и видно, - ублаготворенно жевал Львеныш – котлетки-то ценные!
- Кушайте, кушайте!
Леши налегал на вино, и ел мало. Временами он еще бурчал животом. К этому уже все привыкли. Даже сам Леший.

После третьей бутылки Мариша сказала: – Что-то, как на поминках. сидим. Песню, что ли, спеть?
- У Маришки голос классный! – защебетали девушки.
-  А гитары нет? У нас Боб играет ништяк.
- Можно спросить! – сказала Оксана.  Она вышла в подъезд, и вернулась с гитарой. Такие гитары по семь рублей пятьдесят копеек пылились в «Мелодии» годами. Дома у меня была чешская «Кремона». Я пожалел, что не взял ее собой.
Я спел «Марионеток» и «Костер» Макаревича. Слушали молча. Оксана сказала:
- А про любовь что-нибудь можешь? Так, что бы душа свернулась и развернулась?

Я мог и про любовь. У меня была дворовая школа старшака из первого подъезда Мишки Боцмана. Он первый показал три "блатных" аккорда, и дал переписать свой песенник.
- Вот ты опять сегодня не  пришла – начал я, играя перебором, – а я так ждал, надеялся и вериииииил….
 - …что зазвоняяяааааат в душе колоколааааа – неожиданно чистым и сильным альтом вступила Мариша. Мы подстроили на ходу двухголосье, - и ты войдеееешь в распахнутые двериииии…
Оксанка ревниво посмотрела на нас с Маришкой, и ушла покурить на кухню. Тут же ушел курить и Львеныш. Мы допели песню. Ленка и Леший похлопали. Хлопки раздались и из кухни.

Потом все стало убыстряться.  Мелкие детали ускользали от сознания. Стол отодвинули опять в угол. Сейчас под «Отель калифорния»  три пары, обнявшись, топтались по бежевому паласу. Оксана сперва положила руки мне на плечи, затем закинула их на шею. Я прижал ее к себе. Я чувствовал ее грудь. Мне было хорошо. Похоже, ей тоже.
- Ты классный, - шепотом сказала  Оксана, и мы обнялись еще сильнее. Наступал момент истины.

Мы с Оксаной заняли ее комнатку. Там еле помещались кровать, стол, и шкаф. Львеныш и Ленкой скрылись в комнате родителей. Как выяснилось, родители уехали к родне в Карымский район. Там, по случаю праздника, кололи свинью. Они обещали быть завтра к вечеру, с мясом.
Лешему и Маришке остался диван в гостиной. Леший был достаточно пьян. Он, то начинал сместятся невпопад, то пытался рассказывать анекдоты, и забывал концовку, то заводил нудный рассказ, как они недавно нажрались с братом. Леший стал шумный и неинтересный.
- Пойдем, я тебе чая покрепче сделаю, – сказала Мариша и увела Лешего на кухню. Тогда-то и мы разошлись по комнатам.

Были длинные поцелуи, неумелые, но полные инстинктивного желания. Потом уже  Оксана позволила мне снять с нее водолазку, и расстегнуть лифчик. Ее груди были твердыми и прохладными. Я перебирал их руками и губами. Оксана гладила меня по голове. Мутная ноябрьская ночь висела над домом. Все было так, как должно быть. Но когда я скользнул рукой под пояс джинсов Оксаны, она перехватила и сжала мою руку.
- Нет. Не сейчас, – прошептала она.
- А когда? – туповато спросил я.
Она поцеловала меня, устроилась головой на моем плече, и сказала, как о само собой разумеющемся: - После свадьбы. Если хочешь знать, у меня еще никого не было. Я сразу себе сказала, что первым будет только муж.
Я не расстроился  и не обиделся. Я даже был рад этому. У меня еще тоже никого не было. Я боялся, что не смогу сделать все правильно. Внизу живота  стало противно ныть.
- Ты не обиделся? - спросила Оксана.
- Нет. Все нормально.
- Ты хороший. Хотя странный.
- Это почему?
- Ну, обычно пацаны  все равно начинают лезть. Типа там, обещать – да завтра в ЗАГС пойдем. Да докажи, что меня любишь…. Кстати, а ты меня любишь?
- Люблю, - решил соврать я. Я чувствовал, что Оксане почему-то это нужно.
- И я тебя тоже. Еще когда на фото увидела. Так и решила - этот мой будет.
Она еще удобнее устроилась у меня на плече. Потом сказала: - Давай, я постелю нормально. Ты же не будешь ко мне приставать?
- Не буду. Мы же договорились. Она крепко припала к моим губами. Потом поднялась с постели. Ее немного шатнуло.
- Ой, какая я пьяная. Но ты не думай – я вообще не пью.
Логики в ее словах было мало.
- Я пойду пока, покурю?
- Хорошо. Потом приходи. Я пока лягу.

В гостиной на диване Маришка лежала одна. Она была одета. Я не понял – спит она, или нет.
На кухне,  в свете уличного фонаря гривой белых длинных волос сиял Львеныш. Он мрачно курил
- Ну, что там у вас, – спросил он, – напились, наеблись, и в постельку улеглись?
- Не-а. Она девочка еще. Говорит - только после свадьбы!
- Блять. Они сговорились, что ли? – засмеялся Львеныш. – Моя точно так же говорит. По ходу, гонят они. Никакие они не девочки. Моя сосется, как пылесос. Я ее раздел уже до пояса.
- И я тоже.
- Короче, девки точно решили нас окрутить. Ну-ну. Посмотрим. Я знаю несколько приемчиков…
В это время за стенкой, в санузле, что-то завозилось.
- Кстати,  а где Леший?
-В сортире, наверное. Беляш высирает. Причем - давно.
За стенкой что-то хрюкнуло.
- Вот засранец. Вот и бери его в компанию. Ладно. Пора по бабам?
- Давай.

Я вернулся в комнату Оксаны. Она лежала под одеялом. Я разделся, и лег рядом. Оксана была в ночной рубашке. Она уже спала. Во сне она повернулась и обняла меня.
Спать не хотелось. Я смотрел в потолок. На нем, при  уличном фонаре, трещины складывались в рисунок. Я увидел горный пейзаж с острыми вершинами. Через  несколько лет я вспомню эту ночь, увидев такие же острые горы наяву. Но те горы будут голые, раскаленные и опасные.

В дверь тихонько поскребли.
- Оксана! Оксана! Вы спите?
- Нет – ответил я.
Маришка вошла.
-  Ксюша спит. А я нет.
- Это хорошо. Мариша была беспокойной. Там ваш друг этот… уже два часа не выходит. Мне так–то в туалет надо. Сходи, посмотри.
Я вылез из-под одеяла. Оксана повернулась на другой бок, и вздохнула прерывисто, как ребенок после плача. Мариша, увидев меня в трусах, отвернулась. Я надел джинсы.
Туалет был заперт. Я стал стучать. Леший  не отзывался. Я пошел за Львенышем. Подходя к его комнате, я услышал обрывок фразы, сказанной громким шепотом: - Саша, ну я сказала - нет. Убери руку! Или будешь спать на полу.
- Да ладно, кого–ты, – опять послышалась возня.
- Саня, иди сюда.
Львеныш пришлепал босиком. Он был зол.
- Какого х*я? Она только давать начала!
- Да ладно. Не звезди. Я все слышал.
- Ты что, подслушивал и дрочил, что ли? – Львеныш был разъярен. Трусы его топорщились. От Львеныша слегка пахло потом.
- Там с Лешим, кажется, беда. Прикинь - два часа на толкане сидит, и не открывает. Марихе в туалет надо, а он умер там, кажется.
- Бля. Этого еще не хватало.
 
Как был – в одних белых трусах, Львеныш пошел за мной.
- Э! Лишай! – забарабанил он в дверь.
Появилась Оксана. Она набросала на себя халат
- Вы чего? Сейчас соседи прибегут. Завтра все моим расскажут.
- Там Леший – сказал Саня. Словно это все полностью объясняло и оправдывало.
Мы опять стали  колотить в дверь.
- Не, так не получится. Придется выбивать.
- Ой, блин! А что я родакам скажу? – испугалась Оксана.
- Да нормально все будет. Починим. Мы же – рабочие! Леший у нас слесарь.  – Э! Слесарь, копать тебя неловко. Открывай, давай.
Но слесарь Леший все так же не отвечал.
- Мамочки, – пискнула Оксана, – а вдруг он и правда помер там. Он же каким-то беляшом отравился.

Я живо представил себе Лешего в гробу. Вынос тела.  Поминки в заводской столовой. Стаканы киселя на подносах. Блины. Лешего стало жалко. Я уже хотел выбивать дверь ногой.
- Погоди, – остановил меня Львеныш. Там же крючок. Оксанка, неси что-нибудь длинное и плоское. Нож или линейку.
Оксана мгновенно принесла длинный кухонный нож.
- Боб! Дверь толкай от себя.
Я навалился всем телом. Львеныш просунул лезвие в появившуюся щель.
- Теперь отпускай.
 Львеныш резко дернул ножом вверх. Крючок выскочил из петли. Львеныш ворвался в туалет.
- Фуууу, бля! – выскочил он обратно. Девчонки, вы пока уйдите отсюда. Мы тут сейчас сами…
- Он хоть живой там? – беспокоилась Оксана.
- Живой, сука. Только… - он замолчал.
 
Девушки настороженно вышли из коридорчика.
- Короче, там так: он насрал, не смыл, и уснул. И провалился полужопием в унитаз. Уделался, по ходу, весь. Носом не дыши.
Мы зашли в туалет, как саперы в заминированное помещение. Леший сладко спал,  провалившись в унитаз, как сказал Саня – полужопием, и положив голову на край ванны.
- Вот же свинья! – психанул Саня. И начал тереть уши Лешему.
- Уммм… мыыыы… Марииша…
- Хериша! Просыпайся, чмо, смотри что ты наделал!
- Это кто чмо? – с закрытыми глазами, но совершенно трезвым голосом спросил Леший.
- Ты чмо!  Вставай, ты обосрался!
Леший по очереди открыл глаза.
- О, пацаны, здорово! А чё это так воняет?
- От тебя, сука, воняет. Ты в свое же дерьмо вляпался.
Леший дернулся.
- Тихо! Вставай медленно. Еще не хватало пол уделать весь. Сейчас до утра будешь толчок пидорасить.
- Бляяяя – выдохнул Леший. – Ой, бляяяяя…
Саня отмотал метра три туалетной бумаги. - Подтирайся. Да смой ты уже дерьмо свое. Урод.
Леший дернул за пластиковый конус, свисающий на цепочке. Поток воды смыл бывший беляш.
- Вытирайся. Потом в душ. Боб, неси спички, и газету какую-нибудь.
- Что там? Что? – затормошили меня гнездившиеся на кухне девчонки. Они курили в форточку.
- Ксюша. Газету надо. Ненужную.
- Блин, да что там такое-то?
- Все. Будет. Нормально – отчеканил я, и засмеялся. – Лешему просто надо помочь.
Оксана достала из-за газовой плиты скомканный «Забайкальский рабочий».
- Столько хватит?
- Хватит.
Все еще хохоча, я прихватил с подоконника коробок спичек и ушел.
- Поджигай – скомандовал мне Львеныш, – надо эту вонизму перебить.
Запылал газетный факел. Голый Леший уже стоял в ванне.
- Душ включай, придурок! Мой жопу с мылом.
- Бля. Пацаны… - у Лешего был вид человека, в один день похоронившего всех своих родных, - бля. Простите, парни. Урод я.
- Пить надо меньше, – наставнически сказал Львеныш.
- И жрать тоже. Гадость всякую, – подключился я к процессу воспитания. Мойся давай.
- Пацаны, вы только не уходите!
- Да мойся ты уже.
- Вы только девкам не говорите ничего. Ой, бля, неудобняк-то какой…- причитал он, яростно намыливаясь бруском розового земляничного  мыла.
Леший вымылся весь – с ног до головы. Он стал розовый и душистый.
- А чем бы вытереться?
- Вот – Львеныш нашел на полу полотенце явно для ног. – С тебя этого хватит.
- Пацаны, вы меня прикройте сейчас. Я по быстрому соберусь, и уйду. А у нас бухло еще осталось?
- Еще бутылка.
- О, я к брату пойду. Он тут рядом живет.

У Лешего не было родных братьев. Зато двоюродные и троюродные жили в каждом районе города. Мне даже казалось, что они специально поселились так, что бы  Лешему, в случае чего, было, куда пойти.
- Ну уж хер, – сказал Львеныш. Эта бутылка – твой штраф. Ты нам весь кайф поломал.
Я понял, что Саня решил все-таки напоить Ленку.
Леший не спорил. Он быстро собрался и ушел, не попрощавшись.
- Боб, зайди в туалет, зацени – осталась вонизма, или нет?
Я зашел. Пахло жженой бумагой, и земляничным мылом. Львеныш успокоился.
- Больше с Лешим – никуда! - вынес он приговор. Я не спорил.
Девчонки все еще были в кухне.
- А Леша где? – спросила Мариша.
- Ушел. У него срочные дела – ответил Саня, и закатился раскатисто и звонко. И заразил смехом меня. Мы смеялись до слез. До икоты. До нехватки воздуха. Не знающие причину смеха девушки тоже смеялись.
- Короче, предлагаю выпить! - сказал  Саня.
Мы открыли последнюю бутылку. Разлили ее на пятерых. Кухонные часы показывали два часам ночи. Пора было спать. Маринка завернулась в покрывало на диване.
Оксана опять устроилась у меня на плече. Она не оставляла меня в покое.
- Ну, скажи, что там было? Почему душ шумел? Зачем газета понадобилась? Ну, давай, расскажи. Ну...ну...ну – мурлыкала она, и лезла целоваться. Я сдался. И все рассказал. Оксана закатилась в немом смехе. Кровать тряслась так, что я даже возбудился.
Наконец мы успокоились. И только Оксана начала ровно дышать, как из комнаты Львеныша и Ленки раздался хохот. Значит, Саня ей тоже все рассказал.