Володя Верещака

                Володя Верещака.

      Володя  Верещака, штурман авиаотряда, полярный лётчик. Мы познакомились и сдружились на «Михаиле  Сомове» пока шли на «Русскую». Небольшого роста, крепенький, спокойный,  уверенный в себе  человек.   Что-то общее было у него с Сашей Первочевским. Возможно, внутренняя мягкость  и надёжный профессионализм. С Сашей мы дружим много лет, а  вот с Володей развела судьба. Очень жалко. В детстве моей любимой книгой  была «Полярный лётчик» Водопьянова. Возможно, она и привела меня, в конечном счете,   в Антарктиду, на «Сомов». И вот настоящий полярный лётчик рассказал мне свою историю.

             Трассу канавы проложили неудачно, почти впритирку к старому  деревянному заброшенному  нужнику. Жарко.  Даже крупные зелёные мухи нападают как-то без энтузиазма, сонно. Штыковая лопата намяла руки, и подозрительно саднят в ожидании мозолей ладони. От непривычной работы ноет спина. Вдруг стенка канавы прогнулась и обвалилась. Заливая по щиколотку резиновые сапоги, под ноги хлынула зловонная жижа из выгребной сортирной ямы. От тоски и усталости Володя запрокинул голову к небу, а там, в невозможно чистой синеве на острие белого инверсионного копья шла в зенит сверкающая серебром точка истребителя.
«Куда смотришь?»  Мастер стоял у края канавы. «Твоё место не там, а вот здесь» и кивнул на разливающуюся вонючую лужу.

От стыда и жгучего ужаса замерло сердце. Господи, до чего же я дошёл?
После гибели отца лётчика-испытателя,  когда разом рухнул налаженный  упорядоченный и достаточно обеспеченный мир, учёба не заладилась, исчез жёсткий контроль отца. Дом опустел. Разом ослабевшая мать могла только плакать.  Начались конфликты в школе. Стремительно росла репутация лентяя и хулигана.  Наконец, из седьмого класса Володя Верещака вылетел в ремесленное  училище. И вот канава. С этого дня Володя стал взрослым. Трёхлетний курс вечерней школы  он окончил в два года с золотой медалью. Его сверстникам оставалось учиться ещё год, когда он, не удержавшись, пришёл в свою бывшую дневную школу и на сочувствующий вопрос  «Ну,  как живёшь?»  показал аттестат и медаль. Это оказалось так неожиданно, что бдительное школьное начальство позвонили в РОНО. Но всё было в порядке, медаль и аттестат заработаны честно.

Потом было высшее лётное училище, и служба на севере в истребительной авиации. Теперь он был на острие инверсионного копья в бездонном небе.
 МиГ-17, сорвавшись с  бетонки, круто пошёл  вверх. На высоте шестьсот метров замолк двигатель. Что можно сделать на короткокрылом, не набравшем высоту истребителе с заглохшей турбиной, когда полоса уходит в сторону и, нет времени даже подумать о катапультировании. Но Володя успел, свалив на крыло перевести машину в крутое планирование. Возросла скорость, ожили рули. Лётчик пошёл на посадку поперёк полосы, не выпуская шасси. Машина  села на брюхо, и поднимая волну земли, теряя обшивку и разваливаясь  на части, всё же не превратилась в фонтан огня и, хотя это, конечно, чудо, сохранила жизнь пилоту.
Десять дней в реанимации. Ручка управления вошла в брюшную полость, задев печень, перелом затылочной кости черепа. Из больницы вышел инвалид  первой группы.
Но раны зажили. Молодость вернула здоровье. Володя начал жить снова. В подмосковном аэроклубе появился демобилизованный лётчик. Причину увольнения из армии он, конечно, скрыл. Медкомиссию прошёл легко. Шрам на животе военные врачи сделали почти незаметным,  а на голове под волосами просто не видно. В аэроклубе признали годным, и он стал летать на ЯК-18 в качестве инструктора. Прошло несколько лет. Жизнь, казалось, наладилась. Он хорошо летал и учил курсантов.  Как-то у него появилась ученица,  симпатичная девушка, дочка какого-то важного начальника. Среди инструкторов проявилась ревность и зависть. Нашлись умельцы, сумевшие раскопать историю северной катастрофы. Руководство аэроклуба  инструктора Верещаку от полётов отстранило. Казалось, что тень старого мастера встаёт над страшенной канавой. «Твоё место не там, а здесь».  Не выйдет, не на того напали. В Ленинграде, в Академии Гражданской Авиации, после медкомиссии решили, что перенесённые травмы, закрывшие для Владимира  Верещаки пилотскую работу, не помешают ему быть штурманом. И Володя поступил  учиться в Академию. Оказалось, что мир не без справедливых людей.

Окончив учёбу, штурман Верещака стал летать на тяжёлых транспортных самолётах. В современной авиации штурман это глаза пилота. Володя летал много. Командиры кораблей хорошо знали и верили Володе. Однажды он был направлен в экипаж к лётчику  С.  - Герою Советского Союза, опытному пилоту с виртуозной техникой пилотирования,  но с не менее выдающимся тяжёлым характером. За малейшие неточности в работе он безжалостно гнал от себя штурманов и вторых пилотов, наводя панику среди авиационных кадровиков. Он мог заставить перетряхнуть экипаж перед самым вылетом. Командир был не красавец. Плотное красное обветренное лицо, густые кустистые седые брови. Маленькие равнодушно холодные глаза, ни тени улыбки. Но лётчик классный. Много лет проработал в Заполярье, летал и на  СП. После первого полёта на уставное: «Товарищ командир, разрешите получить замечания» командир надулся и промолчал. После третьего полёта на тот же вопрос о замечаниях  пробурчал «Будут, скажу».

АН-12 шёл с грузом в Иркутск. Часа через три, после вылета из Москвы, Иркутск сообщил, что погода портится, поднимается туман.
Ещё оставалось время и топливо, чтобы вернуться. Но командир был уверен в себе,  и машина шла вперёд. Прошли точку невозврата. Дальше  только вперёд на возвращение топлива не хватит.

Штурман доложил обстановку. Иркутск не принимает, Красноярск вот, вот закроется.  Но командир сказал: «Вперёд, в крайнем случае, сядем на заводской аэродром, он в 12 километрах от гражданского».

Иркутск закрылся. Туман густым киселём плотно затянул лётное поле. Машина дожигала последние литры топлива. Шли на заводской аэродром. И вдруг штурман вспомнил, что сегодня суббота,  а выйдут они к аэродрому к 19 часам, когда завод уже закроется на выходные, и на аэродроме кроме бетонной плиты ничего уже не будет. Ни посадочных огней, ни диспетчерской службы, ни маяков наведения. «Командир, надо пытаться идти в Иркутск, на заводской нам не сесть. Там голая полоса». Но садиться в Иркутске, это, как минимум, прокол в лётном талоне. Там, конечно, машину примут, если сядем, но за создание аварийной ситуации мало не будет. «Идём на заводской аэродром».  Что двигало в этот момент командиром, неясно. Уверенность в своей удаче, опыт в бесчисленных посадках в самых невероятных ситуациях или просто упрямство самодура.  Володя не выдержал:  «Ты,  что, старый, это же верная катастрофа» Но командир рыкнул «В Иркутск не пойдём. Рассчитывай курс на заводской аэродром, там туман должен быть пореже, как-нибудь  сядем».

Когда-то, один опытный штурман посоветовал Володе срисовывать в тетрадку локаторные картинки аэродромов при заходе на посадку.  Постепенно тетрадка заполнилась, и теперь Володя торопливо  листал её, моля всех святых, чтобы нужная картинка оказалась на месте. На тетрадном листе в клеточку в кружке нарисованного  локаторного экрана слева змеилась полоска Ангары, справа чёрточки-сигналы аэродромных служб и ангары. Между ними по обе стороны курсовой черты параллельные пунктиры посадочной полосы. Представите себе в пространстве громадный прямоугольный треугольник. Один катет высота в тысячу метров, другой в добрую сотню километров расстояние до посадочной полосы.  По гипотенузе скользит самолёт. Острый угол - начало бетонного покрытия. Длина полосы три километра. Хорошая длина, когда заходишь на посадку в её начале. А если промахнешься на километр, допустимая ошибка дальномера локатора? Что будет с многотонной машиной, если впереди лес или строения, или овраги, куда влетят, и отломятся шасси. А при недолёте колеса увязнут в мягкой почве и кувырок через кабину. Да просто, можно не видя полосы, уйти на десяток метров в бок и катастрофа неминуема. Пущен секундомер. Минута - одиннадцать километров. Раз туман, то ветра нет. Значит, поправка на ветер не нужна. Неотвратимо сходятся стороны треугольника. Может, будет виден хоть краешек полосы? Нет, сплошная непроницаемая подушка тумана. Всё. Теперь в Красноярск уже не уйти. Володя вжался в резиновую маску локатора. Весь мир уместился  в маленьком локаторном экране. Нет ничего важнее зеленоватых чёрточек отражённых сигналов.       «Михалыч, чуть вправо ножкой, ножкой, штурвал не трогай. Ещё полградуса, так теперь  хорошо, теперь ровненько по ниточке идём, вниз, штурвальчик  от себя чуть-чуть,  стоп!..» он говорил и не слышал себя, вкладывая  в свою работу весь опыт и интуицию классного пилота и штурмана. Машина снижалась. Стороны треугольника сошлись. Изображение на экране локатора совпало с тетрадочной картинкой. Резкая скороговорка:  «Командир мы над плитой».
Мгновенно убраны газы четырёх моторов, корабль провалился вниз и резким толчком коснулся бетонки. Взревели, переходя в реверсный режим двигатели, дико завыли тормоза. Машина неслась, гася скорость, а свет фар упирался в сплошную монолитную стену тумана. Через несколько секунд  самолёт остановился.

Оглушающая тишина. Люди с трудом приходили в себя. Володя сидел в кресле выжатый до предела  и ещё не верящий, что они сели, что они живы и все целы. Медленно разжал закостеневшие руки, выпуская штурвал командир. Звякнул  открывшийся люк. На бетонку тяжело спрыгнул радист. Под крылом еле различимо угадывался размытый силуэт шасси. Пахло горелой резиной.

К утру подул ветер, разгоняя туман. Они нашли следы своей посадки. Машина коснулась земли на  первой бетонной плите посадочной полосы.
 Когда АН -12 вернулся в Москву, командир корабля сказал в кадрах:
 «Этого штурмана закрепить за мной навечно». Они проработали вместе четыре года. А потом были вертолёты, полярная авиация и Антарктида.