Именины воды

«…А водные источники, реки, моря и озёра – на работе Божией, они при исполнении, они на службе, и день Крещения – их день, их профессиональный праздник» (о. Савва Мажуко).

Крещение Господне – первый церковный праздник, который я приняла душой, а не головой только. Было это так: «крещенский» сибирский мороз, ветер, несущийся транзитом по широкой пустой речной пойме, собирая снежные барханы и дюны. Арктический пейзаж – белое небо сливается с землей. Крестообразная прорубь, бутылочно-зеленый слом льда.
Великая река Иртыш – промерзший северный Иордан. Слабым, надтреснутым голосом затягивает епископ: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи». Замерзающий хор подхватывает, но ветер силится задуть голоса, как свечи.
Под льдом угадывались упругие струи, темные течения, подтачивающие берега. Стихия холодных рыб – налимов, щук, осклизлых, как старые бревна. Вода в «иордани» на глазах затягивалась ледяной пленкой. Под ней – опасная речная глубина, острая, обжигающая. Иртыш – как медведь, затаившийся в берлоге. Таинственная и сложная, неоднозначная и притягательная, как и вся природа земная – река.
Силюсь заглянуть в знакомую свою реку через окошечко-прорубь, но мешает народ, толпящийся на льду. Не может быть, не верится. Дикий мой Иртыш – и крест. Дремучая темная вода – и церковь?! Как это возможно, что мы делаем здесь?
Голос епископа дрожит в холодном воздухе, он уже у «иордани», он ласково смотрит в зеленоватые глаза потревоженной реки. Река своенравна и широка, летом разливается на многие километры, и белыми ночами стоит тихо, как озеро. Северные зори принимает в свои воды бережно, нежно, но никогда не теряет суровости. Гладь таит в себе возможность большой волны («вала»), как только подует ветер. В предзимье переохлажденная вода порождала шугу – тонкие льдинки, со зловещим шипением кружащиеся в темных недобрых омутах.
На епископе митра, отороченная мехом, теплые хантыйские кисы. Красными от холода руками он погружает в воду крест, ломая свежий ледок.
И Иртыш не обращается вспять, нет, но играет подо льдом, ликует, ощущая прикосновение Творца. Не епископ благословляет реку – Господь! Кроткий барашек-Иртыш тянет к Богу светлые добрые струи.
Владыка взмахивает кропилом, и замерзающие на лету святые капли, радостные льдинки брызжут во все стороны. Солнце в морозном мареве. «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи» – звенит в ледяном воздухе тропарь и уносится ветром в безлюдную заиндевелую даль, где белые куропатки да заячьи следы, а под коркой снега и льда происходит большое дело – сливаются две великие реки – Иртыш и Обь.
На льду топчутся люди, их много, они тут уже давно, еще до того, как окончилась праздничная служба и собрался клир. От людей валит пар и пахнет водкой. Матерятся, толкаются, лезут с огромными бадьями, обветренные краснолицые приречные жители. Банки, ковши, бутылки. Какой-то дед с железной канистрой на саночках. Молодой рыжеватый священник кричит в рупор, сдерживая досаду: «Не толкайтесь, воды в Иртыше на всех хватит!»
А епископ идет дальше, освещать купели для купания, возле которых разложили солому. Кто-то уже раздевается. У меня под шапкой отмерзают уши, молит о пощаде нос.
И все же я толком не вижу ломящуюся к проруби толпу, спешащую запастись благодатью – холодной, зеленоватой, подледной. Я вижу только саму воду, ликующую каждой молекулой своей. Оживающую, расцветающую, трепещущую от прикосновения Божьего дикую стихию большой древней реки.
Ликование и трепет, несмотря на боль в отмороженных почти пальцах. Происходило нечто важное для меня лично. Когда я рассказывала потом об этом, то видела снисходительные улыбки. Для людей давно воцерковленных это детский лепет, для не церковных – мракобесие. Но я шла в церковь долго и кружным путем, у меня не было руководителей, и прежде чем как следует осознать Евангелие, я проштудировала «Отечник», вынеся оттуда особо историю про Амму Сарру. Эта святая подвижница много лет жила на берегу реки, и ни разу не разрешила себе на нее взглянуть.
И я решила, что предаться Богу – значит, отказаться от моей самой большой любви – природы, от красоты и силы ее, от поэзии и смысла ее. Но ведь это невозможно, невыносимо уйти от осязаемого творения Божьего в непредставимую горнюю высь, в неведомый и чуждый хрустальный город. Вот и топталась я на церковном пороге…
Прошли годы и мне смешно и радостно вспоминать тот день, когда в сознании моем соединились Творец и тварь, воцерковилась, освятилась река.