Когда параллельные пересекаются. Часть 1. Миша

                Когда  параллельные  пересекаются
                Часть 1.  МИША

  – Всё! Больше  не  буду. От-стань-те! – Миша упрямо  задрал  голову  и  даже притопнул  по  табуретке, на  которой  читал  стишок.
  Мать,  высокая  дородная  женщина, с умилением наблюдавшая за  выступлением  сына  и  реакцией  гостей, восторженно  всплеснула  руками:
  – Вот,  подлец  какой! Кто  вот  его  учит? Никто  не  учит,  а  ведь  скажет…
  Она обеими  руками обхватила лицо  сына и  расцеловала в   щеки, похожие  на  спелые  персики. Потом, чуть  отстранившись, пощупала его курточку и гордо добавила:
  – Германская! У  меня  уж  все  лучшее, я  уж для  них  ничего  не  жалею!
  Родня  одобрительно  закивала, женщины  многозначительно  переглянулись. О хваткости  Таисии, как  и  о  ее  трудолюбии,  ходили  легенды. Та,  легко сняв  Мишу с табуретки и отцепив  от  нее ручки  младшего  сына, который  пытался  занять  место  брата,  отправила  обоих  к  ребятне,  игравшей  у  высокой под  потолок  елки. Улыбка  всё  еще  не  сходила  с  ее  губ:
  – В  кого  вот  он такой? На  улице бабы останавливают, чего  это  вы  девочку, говорят, как  мальчика-то  одеваете? Так  это мальчик  и  есть! Вчера в  магазине  женщине сказал, много,  мол,  взяла,  тяжело  нести  будет. Кто  вот  его  учит?!
  – Смышле-е-ной  парень. Бо;йкой, бо;йкой, – наперебой  соглашались  гости. Младшая  золовка,  самая  ласковая  из  мужниной  родни, нараспев  речитативом  перекрыла  все  голоса:
  – Да  в  кого  же  им  быть-то, сыночкам-то  вашим?! Да  в  родимого  папеньку, да  в  родимую  маменьку. Глазки  голубые  от  Василия, а  личико  ангельское  от  тебя, Тасенька. Ты  ж  у  нас краса-а-вица!
  – Ну,  красавица  не  красавица, – Таисия  картинно  подбоченилась, – а на  заводе  зовут  царь-бабой!  Слыхал? –  она  ткнула  локтем  сидящего  рядом  мужа. Полными  руками  поправила тяжелую русую косу, короной  обрамлявшую голову. –  Так  ведь  и  работаем  как  лошади. Копеечка-то  сама  в  руки  не  валится.  Этого, – снова  кивнула  в  сторону Василия, – ночь-в-полночь  на  работу  вызывают, без  него там ничего сделать  толком  не могут.
  Василий  встал с рюмкой  в  руке:
  – Помолчи  уже,  царь-баба! Давайте выпьем за  наступающий 1963-й  год! Сейчас  я  вам  стих  скажу.
  – У-у, замолол  Емеля.  Успел  уж,  выпил, а  то  всё  молчком, – Таисия  махнула  рукой, недовольно  обрывая  мужа. – Кому  нужон  твой  стих?! Выпили, да  закусывайте. Мандарины  ешьте. Детям  в  подарки  по  одной  ложат,  а  мне  три  кило  подогнали. Уважают!
  Гости  запротестовали:
  – Чего  уж  ты, Та-а-ся? Закусим  еще,  спасибо. Пущай  скажет  стих-то. Говори,  Василий…

                §

  Отец,  кажется,  знал  всё  на  свете. Миша,  бывало, целый  день  ломал  голову,    придумывал  такой  каверзный  вопрос,  на  который   у  того  не  нашлось  бы  ответа. Но,  не  тут-то  было. Почти  не  задумываясь, отец  мог  рассказать и почему  гремит  гром, как  летают  самолеты  с  ракетами, как  русские  победили  Гитлера, и почему весной  картошку  надо  зарывать  в  землю.
  Миша  вслух  не  говорил, но  всегда  хотел  быть  таким  же,  как  отец. Жалко,  что  тот много  работал, а дома все  время  был  чем-то занят: чинил  свой мотоцикл в гараже или  копался  на  даче. Ссоры между  родителями  вспыхивали  часто. Материна  привычка  контролировать  все до мелкой  мелочи  выводила  отца из себя, тогда  он  так  рявкал,  что дрожали  стены. Мать,  конечно  же,  не уступала, и  в  доме наступала  тревожная  напряженность.  Миша  старался в  это время  улизнуть  на  улицу  или  к  дядьке Семену. Дядя  Семен, младший брат  матери, жил совсем  недалеко от  них  на  первом  этаже старого  двухэтажного  дома. Летом  в  его  каморку  можно  было  запросто  залезть  через  открытое  окно. Оно закрывалось только зимой  и  на  время  долгих  отлучек. Мама  говорила тогда: «Опять  какую-то  дурочку  оболтал». В  двенадцатиметровой  комнатке  коммунальной  квартиры обстановка была  самая  простая: стол,  стул, кровать и старый  шифоньер. Впрочем, дядьку бедность эта вовсе  не  смущала.
  – Мишка, – говорил он, аккуратно  раскладывая  на  мятой  газете почищенную  селедку, – никогда  не  держись  за  вещи. Барахло – это  якорь! Главное,  чтоб  вот  тут, – ударял  по  своей  груди  кулаком, – вот  тут  богато  было, и  над  душой  никто  не  стоял.  Закон  моря,  без  булды!
  В  трезвом  состоянии дядя Семен выглядел щеголем: ботинки  начищены  до  блеска, о  стрелку  наглаженных  брюк  можно  порезаться,  светлая  рубашка и галстук, волосы  аккуратно  пострижены, а  на симпатичном лице светится  улыбка. Но  он пил. Пил  так, что  от  него  уходила  очередная  жена с частью  совместно  нажитого  добра  и терялась  очередная  работа.
  Когда  дядя Семен  приходил  к  сестре  занимать  три  рубля  исключительно  на  пропитание и исключительно  на  три  дня, разворачивалось  целое  театральное  представление. Мама  начинала  его  воспитывать,  кричала  и  даже колотила  полотенцем, а он  только  улыбался и  пытался  ее  обнять:
  – Мамо! Ты  ж  моя  мамо. Сказал,  отдам. Все  пропьем,  но  флот  не  опозорим, –  при  этом  Семен подмигивал  Мишке  и,  оттягивая  ворот  рубашки,  колотил кулаком  по голубой  тельняшке.  Миша  тихонько  хихикал  и восторженно  смотрел  на «вольного  капитана»  из-за  угла  узкого  коридорчика. А  тот,  получив  трешку, ловил  мамину  руку  для  поцелуя  и  неизменно говорил:
  – Дай  Бог  тебе,  сестрица,  отменного  здоровья  и  жениха  хорошего.
  – Да  провались  ты,  зенки  твои  бесстыжие! – бросала  мама  ему  вдогонку. 

                §

Школу  Миша  возненавидел  сразу  же с первого  урока.  Сорок  пять  минут  сидеть  и  писать  какие-то  глупые палочки  и  закорючки, это  было  придумано  не  для  него. Стальное  перышко  все  время  цеплялось  за  бумагу,  и  получалась  клякса. Тетрадь  была  исписана  красным  учительским  карандашом, на  каждой  странице – «Грязь!», «Грязно!» Для  матери  слово «грязь»,  как  красная  тряпка  для  быка. Она даже  на  даче  устраивала  генеральные  уборки,  когда  до  блеска отмывались  чердак  и  уборная,  не  говоря  уже  о  самом  доме. Подъезд  мыла  каждый  день, взбрызгивая  стены  своими  любимыми  духами  «Красная  Москва», чтоб  куревом  не  пахло. Таисия брала  Мишку  за  вихры и  тыкала  лицом  в  тетрадь:
  – Переписывай! Горе  ты  моё. Позоришь  мать  перед  учителями! Я  тебе  покажу  грязь!
  Отец  только  посмеивался:
  – Осилишь. Ленин  до  смерти  так-то  писал. Покажу  потом  книжку.
  Мать  злилась  еще  больше, передразнивала  Василия:
  – Ленин! Ты  бы  поменьше  книги-то  читал, с  ребенком  лучше  позанимайся.
  – Со  мной  никто  не  занимался. Война  началась, так  после четвертого   класса   и  пошел  работать.
  Миша  удивленно  поднял  голову:
  – И  тебя  взяли  на  работу?
  – Тогда  всех  брали. Мужики-то  ушли  на  фронт.  Отец  мой даже  до  передовой  не  доехал, фашисты  поезд  разбомбили.
Миша, скрепив  сердце, доучился  до  Нового  года. Зимние  каникулы показались  ему  сказкой. Родители  на  работе, брат  в  детском  саду, делай,  что  хочешь. Он  целыми  днями  пропадал  во  дворе  с  мальчишками. Кто-нибудь  из  соседок  приходил в  обед  по  поручению  матери, чтобы  сварить  для   него пельмени. Но  хорошее  кончается  быстрее,  чем  плохое.  Каникулы  подходили  к  концу, когда Миша решился  сделать  официальное  заявление.
  – Пап!  Вот  читать  я  умею,  считать  тоже. А  если  читать  умеешь,  можно  же все  остальное  самому  в  книжках  прочитать, да?
  Василий  кивнул, не  понимая,  к  чему  сын  клонит.
  Миша  втянул  в  себя  побольше  воздуха и  решительно  выпалил:
  – Вы  хоть  режьте  меня, хоть  убивайте, – он опустил  голову, ожидая бурной  реакции, – я  решил  больше  в  школу  не  ходить. Всё!
  Отец  помолчал:
  – М-м. А  куда ходить  будешь?
  Такого  вопроса  сын  не  ожидал. Он  удивленно  поднял  глаза и  пожал  плечами:
  – Н-никуда… Просто  дома…
  – А  кушать-то будешь? Одеваться? Вон  как  мать  тебя  наряжает. В кино  с  мороженым? Я,  честно  говоря,  тоже  бы  на  работу  не  ходил, но, раз  у  меня два  сына, совесть  не  позволит  дома  валяться.
  Миша  молчал, опустив  голову.  Отец  вздохнул,  посмотрел  в  окно, потом  на  сына:
  – Давай  решим  по-мужски. Твоя работа –  школа, моя – на  заводе, чтоб  тебя  кормить. Ты  не  хочешь учиться,  заставить  я  не  могу. Значит,  иди  работать. Так  будет  справедливо. Согласен?
  – Согласен, – буркнул  Мишка.
  – Уговор  дороже  денег. Ищи  работу. Недели  тебе  хватит?
  Мишка  кивнул. Отец  встал  и  протянул  ему  руку:
  – Матери  все  сам  расскажешь.
  Миша  вяло  пожал  твердую  отцовскую  ладонь.
  Мама  важностью  момента  не  прониклась,  и   Мишке  влетело  по  полной  программе с криками  и  подзатыльниками. В конце  концов, отец  цыкнул  на  нее, эпицентр  бури  тут  же переместился на него самого. Все  это  Миша  выдержал  стойко, почти  равнодушно, ведь  отец  был  за  него,  а  это  главное.
  В  понедельник Мишка  проснулся  поздно. В  квартире  было  тихо  и  пусто. Над  головой отчетливо  тикали стрелки  ходиков, на  кухне приглушенно играло  радио.  Подбежав  к  окну,  он  увидел  вчерашнюю  снежную  крепость со  сложными ходами  в высоких  сугробах,  у  крыльца непоседливые воробьи  делили хлебные  крошки. И  ни души. Ну  и  пусть! Через несколько  часов мальчишки  вернутся  из  школы,  и  они  продолжат штурм  крепости или  будут  кататься с  горки. Миша  решил,  что  дня  два нужно хорошенечко  отдохнуть, а  уж  потом  искать  работу.  Время  тянулось  долго.  Наблюдать  из  окна за  редкими  прохожими  было  не  интересно. Наконец, стали  возвращаться  из  школы  друзья.  Веселые, розовощекие,  они  вприпрыжку  бежали мимо, махали Мишке рукой  и  кричали,  что  выйдут  во  двор через  два-три  часа  или  вечером. Мишка  смертельно  обиделся  на  всех. Если  бы  они  знали,  как  долго  он  их  ждет, и  какие новости  хочет  рассказать! Ладно,  ладно. Потом  сами  увидят  и обалдеют. Он представил  себе,  как  идет вечером с  работы, усталый  и  серьезный, а Витька  зовет  играть  во  дворе. Он  остановится,  посмотрит  на  них  с  усмешкой  и  скажет: «Э-эх,  ребятки! Не  до  игр  мне  теперь. Отдохнуть  надо  с  работы,  газетку  полистать. Вы уж  тут веселитесь  без  меня». И  пойдет степенно мимо  остолбеневших, разинувших  рты  пацанов.
Вечером Мишку  ни  о  чем  не  спрашивали.  Если  бы  не  болтовня  младшего  брата,  дома  стояла  бы  мертвая  тишина.  Мать  как  всегда  готовила  на  кухне. Отец  вопросительно  посмотрел  на  сына, а  когда тот  отвел  взгляд, молча прилег  на  диван, обложившись  свежими  газетами.  Спать  Мишка  лег  раньше  обычного.
  К  обеду  следующего  дня он  пошел  в соседний  магазин. В  магазине  работать  лучше  всего: там  интересно, много  людей  и  всегда  можно перекусить. Миша  минут  двадцать  ждал,  когда  у  прилавка  станет  пусто. Продавщица  в  белой  короне  сама  первой  спросила:
  – Мальчик,  ты  чего  тут  стоишь?
  Мишка  подошел  совсем  близко и, уткнувшись  подбородком  в  край  прилавка  неуверенно  сказал:
  – Тетенька,  а  вы  можете  меня  на  работу  взять?  Ну,  там, носить  продукты,  вешать  чего-нибудь…
  – Ве-е-шать?!  А  ты,  чей  будешь? –  она  низко  наклонилась, внимательно  разглядывая  необычного  посетителя. – Твою  маму  Тасей  зовут?
Миша  на  секунду  задумался,  хорошо  ли  это, что  здесь  знают  мать.  Решил, знакомство  в таком  деле  не  помешает:
  – Да,  она  сама  меня  к  вам  послала. Я  ушел  из  первого класса, буду  работать.
  Продавщица хмыкнула, поправила  узорчатую  корону, и, послюнявив  химический  карандаш,  сказала  серьезным  голосом:
  – Хорошо, будем  оформлять. Говори, как  тебя  зовут, и где  живешь. – Она  старательно
все  записала  на  листке  бумаги, – паспорт  у  тебя  есть?
  – Н-е-ет, – Мишка растерянно  приподнял  плечи.
  – Вот-те на! Вот  закавыка! Как  же я зарплату  тебе  выдавать  буду  без  паспорта? Деньги  государственные,  просто  так  их  не  дают  каждому встречному-поперечному. Или  ты  бесплатно  будешь  работать?
  На  лице женщины  было  написано  такое  огорчение,  что  у  Мишки  самого  чуть  слезы  не  брызнули. Ну,  надо  же, все  так уже  хорошо  складывалось…
  В  «Хозтоварах»  он  решил  договариваться  с  мужиками, но  также  безуспешно. С  тяжелым  сердцем  Мишка  продержался  еще  два  дня. В  четверг вечером  он  долго  стоял около  отца,  читавшего  газету, потом  просто  выдавил  из  себя:
  – Ладно,  пойду  учиться.
  Василий  отложил  газету и  взял  сына  за  плечи:
  – Точно  решил? Я  тебя  за  язык  не  тянул.
  – Точно! – с облегчением  выдохнул  Миша.
  – Тогда  так  договоримся,  сын. Уговаривать  тебя  не  буду, сам,  поди,  понял, что  без  учения  только  метлой  махать  можно. Каждую  неделю  дневник  мне  на  стол,  вот  сюда. Если  двойку  увижу,  то солдатским  ремнем по  голой  заднице.  Без  обид.  Согласен?
– Да, – Мишка  обреченно  кивнул.
  Каждую  неделю  отец  дневник  проверять  забывал, но  когда  вспоминал  свое  обещание, то  спорить было  бесполезно. Проверка  начиналась  с  первой  страницы. Миша медленно  расстегивал  брюки  и  сильно  зажмуривал  глаза:
  – Па-а-п!  За  эту  двойку мне  уже  в  прошлый  раз  попало-о-о!
  – Ничего  не  знаю. Ложись. Уговор  дороже  денег.

                §

  Это  был  своего  рода  феномен. Мишка  мог  лежать  в  полуобморочном  состоянии, а  температура  при  этом не  поднималась  ни  на  градус. Врачиха  уже  знала  об  этой  особенности   Мишкиного  организма,  потому  сразу  выписала  кучу  таблеток и  поставила  укол. Сразу  перестало лихорадить, внутри, будто  расслабилась  жесткая  пружина. Засыпая, Мишка  еще  слышал  мамин  голос  из  коридора:
  – Вот  я  вам  баночку рыжиков  соленых  положила, сами  собирали,  сами  солили. Сальца  немного,  тоже  свое,  деревенское. Не  побрезгуйте. Нет,  нет. Даже  слышать  ничего  не  хочу. Берите  за  ваши  хлопоты…
  Голос  врачихи  гораздо  тише  маминого:
  – Ой,  что  вы!  Так  неудобно. Вы  меня  всегда  так   балуете… Мишенька  пусть  лежит,  дня  два  не  встает. Больше  пить. Я  вам  самых  лучших  лекарств  выписала… Если  что,  звоните,  сразу  прибегу…
  Мама  подошла  к  кровати,  положила  руку на  Мишкин  лоб, – Видишь?  Матери-то  всегда  все  самое  лучшее  дают,  уважают… Горе  ты  мое…
Уже  через  день Мишке  так  надоело  лежать,  что  он  не  знал,  куда  себя  деть. Чудо-телевизор  нельзя  было  включать  под  страхом  смерти. Хотя,  что  от  него  толку  днем! До  вечера  на экране  торчит настройка – сетка  из  кругов  и прямоугольников. Мишка  пробовал  по  всякому, переключал  рубильник  по  кругу, бесполезно, либо  шуршащая  рябь,  либо настройка. Зато  вечером  снова  будет  сериал «Вызываю  огонь  на  себя». Он  обожал  кино  про  войну,  каждый  фильм  смотрел  по  несколько  раз. Иногда  даже  сбегал  с  уроков  на  дневной  сеанс,  правдами  и  неправдами  накопив  десять  копеек  на  билет.
  Входная  дверь  была  заперта. Можно,  конечно, одеться  и  выбраться в окно, с первого  этажа – раз  плюнуть, только рамы  плотно  заклеены  на  зиму  белой  бумагой,  мать  обязательно  заметит. Да,  и  шпионов  в  доме  столько,  что  к  вечеру  родителям  доложат  о  каждом  его  шаге. Этот  дом  отец  с  другими  мужиками  строили  сами. После  работы,  в  выходной  день  клали  кирпичные  стены,  штукатурили, красили. Потом  тянули  жребий,  кому  какая  квартира  достанется.  Мать  вытянула  трехкомнатную  на  втором  этаже и  тут  же  поменяла  на  двухкомнатную  на  первом. После  проживания  на пятнадцати  квадратах  вместе  со  свекровью  и  сестрой  мужа ей  и  эта  полуторка  казалась  царскими  палатами. Пока  строили,  все  перезнакомились,  подружились,  праздники  всем  двором  отмечают.  Только  нормальным  пацанам  негде  укрыться. Во  втором  классе  они  с  Витькой  хотели  покурить  одну  папироску  на  двоих. Спрятались  за  углом  дома,  присели  на  корточки, по  одному  разу  затянулись,  а  с третьего  этажа  уже Димкина  бабка  визжит:
  – У-у,  паршивцы! Всё  мамкам  вашим  расскажу! А  ну,  брысь  отседова!
Вечером Мишке  так  попало,  что  вспоминать  не  хочется.
    Послонявшись  по  комнате,  Миша  поплелся  на  кухню. Ни  конфеты  в вазочке,  ни  мед, ни оранжевый  апельсин, который  мать  достала  для  него  из  тайных  запасов  к  Новому  году,  не  возбуждали  аппетит. Он  залез  на  подоконник и,  высунувшись  в  форточку,  окликнул  мальчишек,  игравших  во  дворе:
– Эй, Витька!  Пацаны!
Витька  оглянулся, заснеженной  варежкой приподнял  съехавший  на  глаза  козырек  шапки:
  – Ты чо, выздоровел? Выходи.
  – Нет  еще! –  замотал  головой  Мишка. – Меня  закрыли!
  – Ну,  ладно, – Витек  с  разбегу  прыгнул  на  картонку и с  уханьем на  полусогнутых  ногах  помчался  по  ледяной  дорожке.  В самом ее  конце  сбил  с  ног какую-то  девушку  с  сумкой, сзади  на  них  наехал Сашка  на  ледянке. Крики, смех, кутерьма. Все сразу  же  забыли  про  Мишку. Морозный  воздух  щипал  щеки, а  он  все  стоял  у  форточки,  чувствуя  себя  брошенным:
– Витька-а,  иди  сюда!
Тот  бежал, отряхивая  с  себя  снег  и  бесконечно  поправляя  шапку:
  – Миш,  ты  видел,  как  я  тетку срубил?! Видел?
  Мишка терпеливо  кивал:
– Вить, хочешь  конфету?
  – Конфету?  Давай.
Мишка  нагнулся,  подцепив  из  вазы  несколько  конфет. Две бросил  другу.  Тот быстро  засунул  под  мышку  разбухшие  от  сосулек  варежки  и  достал  из  снега  угощение:
  – Ух  ты,  шоколадные. Клево!  Сорок один – ем  один!
А  Мишка  уже  махал  рукой  остальным:
  – Эй,  пацаны! Серый,  Сашка, конфет  хотите?
Он  побросал  в  форточку  все  конфеты, какие были  на  столе,  потом  те,  что  нашел  в  кухонном  шкафу, апельсин, потом  почти  все,  что  были  спрятаны  в  кладовке. Мальчишки  под  окном,  а  их  уже  было семеро,  с  неописуемым  ликованием подпрыгивали,  стараясь  поймать  на  лету  всё,  что  как  из  рога  изобилия  сыпалось  им  на  голову.  Что-то  затаптывалось ногами,  что-то  исчезало  в  сугробах, каждый  удачный  бросок  сопровождался  боевым  кличем. Мишка  понимал,  что  надо  бы  остановиться,  но  не  мог.  Его  переполнял  не  меньший  восторг, чем   тех,  кто  там  внизу  наперебой тянули  к  нему  руки.
Уже  по  тому,  как  мать  открывала  дверь,  было  понятно,  что  назревает  буря. Она, сбросив  только  валенки, на  ходу  потрогала  лоб  сына  и  метнулась  в  кладовку.
  – Вот  подлец  какой!  Была  целая  коробка апельсинов,  осталось  четыре  штуки. Себе  что ли  еще  оставил? – мать  в  сердцах  замахнулась на  сына.
  Тот  вжал  голову  в  плечи:
  – Тебе, –  угрюмо  буркнул  он.
  Мать  схватила  Мишку  за  плечо:
  – Поогрызайся  еще  мне! Ты  видел,  чтобы  апельсины  в  магазине  продавали? И  не  увидишь! А для  матери  доста-а-ли,  чтоб  стол в Новый  год как  у  людей  был. Накормил  он  целый  двор! А  тебе  хоть  карамельку паршивую  кто-нибудь  дал?! И  не  дадут! У-у,  подлец! Ты  еще  два  дня  поболеешь,  так  весь  дом  по  ниточке  вынесут! Помойку  под  самыми  окнами  устроил,  мать  позоришь! Тебе  же  десять  лет, – она  постучала по  Мишкиному  лбу, –  а  вару  в  голове нет!
  Василий  взял  жену за  руки и повел  в  коридор  раздеваться:
  – Что  ты  к  нему  привязалась? Из-за  жратвы  убивать  будешь? Он, как  ударник  коммунистического  труда,  встретил  Новый  год  досрочно. Так  ведь,  Миш?  Свою  долю сладостей  оприходовал,  теперь  осталось  четверть  ударником  закончить. Правильно  я  говорю,  Мишка?
  – Пра-а-вильно, – нехотя  протянул  сын,  потом  добавил  хныкающим  голосом, – Вообще-то,  я  ещё  болею!
  – Ничего, – бодро ответил  Василий, – мать  теперь  тебя  быстро  вылечит.
  Мишка слышал,  как,  укладываясь  спать, мама  все  еще  ворчала, но уже совсем не  зло:
  – Вот ведь рубаха-парень. Другой бы ел конфетки тихонечко да радовался. Такой  же  простодырый  как я. Всё  добро  людям  делаю-делаю…– Она  широко  и  громко  зевнула:
  –  а-а-ха,  подлец  такой…

                §

  Летние  каникулы  Мишка  ждал  с  нетерпением,  для  родителей  же они  означали  сплошную  головную  боль. Только  однажды  его  отправили  в  пионерский  лагерь,  чтобы  потом  уже  навсегда  отказаться  от  этой  затеи. За  первую  неделю  матери дважды  позвонила  воспитатель  отряда: Миша  с еще  двумя  мальчиками отказывались  спать  в  тихий  час, вместо этого  они  строили  шалаш  в  лесу,  потом  еще  мячом  разбили  окно,  потом…
  – Ничего!  У  бабки  не  забалуешь! – Таисия  решительно  затянула  концы  узла  с  одеждой  сына. –  Она  нас  четверых  на  ноги поставила. Так огреет  вожжами,  мама  не  горюй! Рука  не  дрогнет.  Чего  накуксился? Сам  видишь,  мы  с  отцом целый  день  на  работе,  потом в  сад бегом. В  деревне хорошо! Речка прямо в  огороде, чего  еще  надо? Наиграешься  в  партизаны. Давай,  собирайся!
  Мишку  посадили в  люльку мотоцикла, обложив сумками  с городскими  гостинцами и узлами  одежки. Мама заняла  место  за  отцом, отчего мотоцикл присел  и  чуть  охнул. Ветер,  обтекая  защитное лобовое стекло, взлохмачивал Мишкины  волосы и  холодил  щеки. Вот  бы  забраться, как  раньше, на  бензобак перед  отцом! Спиной  ощущать  тепло отцовской  груди  и  зажмуриваться от бьющего  в  лицо  шального  потока воздуха  с  сотнями  запахов и  мелкими  мошками. Руки  вразлет на  крутом  руле,  сверху  руки  отца  и  они  вместе  выкручивают  газ.
  Баба  Сима –  щуплая  старушка  невысокого  роста,  чуть  выше  Мишки. Седые  жидкие  волосы  под белым  платочком  собраны  в маленький  пучок. Трудно  представить, что  мама – ее  дочка. Баба  Сима   говорит,  что  сама  часто  путает,  кто  кем  кому  приходится  и  зовет  маму   милисионером:
  – У-у,  что  ты!  Кабы  не  Таська,  не  быть  бы  нам  живу. Война-то  никого  не  миловала. Мешок  картошки  на  плечо,  бидон  с  молоком в  руки, на  товарняк  чуть  ли  не  на  ходу  прыгает  и  в  город. Девчонка  ить  совсем  была, а  цену  назначит,  копейки  не  спустит. Что  продать,  что  купить,  башка  варила…
  Мишку с  рук  на  руки передали бабе  Симе. Она  чмокнула  внука в  макушку,  спросила,  не  ожидая  ответа,  большой  ли  вырос,  и  отозвала  Таисию  в  сторонку:
  – Тасенька,  я  ить  не  против,  хоть  на  все  лето. Всегда  радая.  Только Нинка  вчера  своих  двоих  привезла. Сколь  смогу,  присмотрю,  конечно, но  годо-о-чки  ить  мне,  у;спеху  уж  нету.
  Таисия замахала  руками:
  – Мама, о  чем  ты  говоришь?! Мишке  Вася  уже  внушение  сделал,  ниже травы  будет,  тише  воды. А  Нинкины  помладше,  не  как  этот  шкода. У  тебя  вон двадцать  соток, загнала  на  огород,  пусть  полют,  поливают.  Не  до  баловства  станет. С  нами,  поди,  не  сюсюкалась –  «палкой  по  шарам»,  разговор  короткий!
  Бабка  мелко  кивала,  частично  соглашаясь:
  – Сравнила  попу  с  пальцем!  Хозяин  помер,  вас  четверо, в  колхозе  горбатилась  за пятерых. Некогда  было  по  головкам-то  гладить. Потом – свои  дети  и  чужие,  не  дай  Бог,  что  случись… Ладно,  езжайте  уж.  Господь  с  вами!
   Дни  в  деревне  пролетали  быстро. Общую  радужную  картину  портил  только   бабкин  огород. Двоюродный  брат  Генка  был  младше  Мишки  на год, а  Юрка  младше  Гены  на  два. Они  без  слов признали  Мишку  атаманом за его  какую-то  веселую  бесшабашность. Вернее, он  знал  почти наверняка, что от  взрослых попадет не  за  одно,  так  за  другое, и  строить  из  себя  паиньку  среди  множества  соблазнов считал  просто  глупым. Как  говорится  –  семь  бед,  один  ответ.
  Приняв прополку  травы  как  неизбежное  зло,  Мишка  решил работать  максимально  быстро, чтобы  до  вечерней  поливки  быть  совершенно  свободными. Юрка  старательно  прополол  грядку  вместе  с  морковью,  после  чего  баба Сима доверяла  им  только  плантации  картошки. А  там  работа – плевое  дело. Вырывай  сорняки  и  бросай  дальше  на  край  поля. Работали  в  клубах  пыли  и  песка. Потные,  грязные  с ног  до  головы  братья  спускались  к  речке  помыться.
  Узенькая  речушка  протекала  внизу  бабкиного огорода. Она  причудливо  петляла  по  всей  деревне. Тут  и  там  горбатые  мостики  соединяли  улицы  и  переулки,  разделенные  ею. Женщины  полоскали  в речке  белье,  из  нее  брали  воду на  полив  огородов,  но  купаться  ходили  за  деревню.  Там  был  пологий  песчаный  берег,  и  река  разливалась  по-настоящему широко. Туда  же  Мишка  с  Генкой  бегали   на  рыбалку.
  Рыбалка  была  для  Мишки всем.  Так,  наверно, верующие  готовы  сколько  угодно  долго стоять  в  храме и,  отрешившись  от  всего,  молиться  святым  иконам.  На  все  увещевания  и   запреты  бабы  Симы  он быстро  находился  с  ответом. Ни змеи, ни  комары и  оводы, ни  глубокие  омуты, ни  мифические  пьяные  мужики, ни «озя;бнешь, захвора;шь»,  ни «голову-те  напечет» – ничто  не  могло напугать  и остановить Мишку. Он  любовно  готовил старую  удочку, подбирал  леску,  крючок,  грузила, знал  в  каком  заветном  месте  нарыть  червяков и, как  подкормить  рыбу. Если  Генке  было  лень,   то  Миша  один вставал  чуть  свет  и  на  утренней  зорьке  бежал  к  «своему» месту  на  правом  берегу,  сидел  там  часами, зачарованно  наблюдая  за  поклевкой.  Он  не  смог  бы  рассказать,  о  чем   думал  в  это  время, кажется,  ни  о  чем,  хоть  мысли  и  роились  в  голове  непрестанно,  просто  отключался  от  всех  земных  забот  и  неприятностей.  К  тому  времени,  когда над  гладью  реки  окончательно  таяла дымка  тумана,  а  в  сачке  шлепали  хвостами  несколько  сорожек  и  окуньков,  в  груди разливалось и начинало  расти чувство  ликования  и  легкости. Только,  подходя  к  дому, наваливалась  усталость.  Мишка,  толком  не  помыв  ноги, с размаху  падал  на  перину  и  забывался  крепким  сном. 
  Будило  его ворчание  бабы  Симы:
  – Опять  с  грязными  ногами  в  постелю  завалился,  лихоманка  тебя  забери! Рыбак с печки  бряк! Э;столь  времени  пя;литься  на  воду! Был  бы  толк. Вон  Мурка  твою  рыбу  слопать  уже  успела.   
  – Хочу  и  пя;люсь, –  почти  про себя  бурчал  внук, нехотя  открывая  глаза.
  Знаменитые  вожжи,  висевшие на  крюке  у  двери,  исчезли  на  второй  день  после  приезда  Миши.  Совместные  поиски  ни  к  чему  не  привели. Впрочем,  у  бабы  Симы  было  много  других  подручных  средств  для  усмирения  внуков. Она  привыкла  вставать  чуть  свет,  но  и  спать  ложилась  очень  рано. В  девятом  часу вечера,  когда  за  окном  было  светло  как  днем,  мальчишек  загоняли  в  постель. Процесс  этот  мог  растягиваться  до  бесконечности,  пока  у  бабушки  не  лопалось  терпение.
  Уже  через  неделю  гостевания  баба  Сима  стала  бегать  в  сельсовет  звонить  дочери.  Тщательно  прикрывая ладошкой черную эбонитовую  трубку  телефона, она  трагическим  шепотом докладывала  о  проделках  внуков:
  – Был  бы  один, Тасенька,  а  то  тро-о-е. Как  горох  ить  они. Как  горо-о-х! Один  на  печку,  другой  с  печки,  дверями  хлоп-хлоп. По  кроватям  скачут, подушками  машутся! То  хохочут,  то  дерутся,  стены  ить  дрожат.  Честное  слово! Пыль  столбом. На  речке   откатили  мотоцикл  у  Лешки тракториста  да  поехали  кататься  гурьбой. Заехали  в  копну,  мотор  заглох. Все  Мишка  твой!   Лешка  на  всю деревню  матерился, грозился  ноги  ему  повыдергивать.
  Таисия,  как  могла,  успокаивала  мать,  уговаривая  потерпеть  и  быть  построже,  та  мелко  кивала  вместе  с  трубкой  и  продолжала, еще  плотнее  прижимая  ладошку:
  – Вчера  пошла  в  магазин,  а  Катька  продавщица  спрашивает,  что,  мол,  сама-то  бутылки  не  несешь,  все  внуков  посылаешь. Да  у меня  отродясь  бутылок  не  бывало,  только  под  постное  масло!  Это  по  каким  помойкам они  бутылки-то  ищут?! Позору-то,  позору-у,  пустые  бутылки  сдавать!
  – Скажи  Мишке,  мать  через  неделю  приедет,  разберется! – Таисия  повесила  трубку.
  Приехал  Василий. Не  приехал,  примчался! Мишка  наступил  на  осколок  стекла,  когда  купался,  и  потерял  много  крови. Сначала  никто  ничего  не  мог  понять: мальчишка  вышел  из  реки  весь  бледный, его  лихорадило,  руки  и  ноги  посинели. Начали  растирать,  потом  заметили  ранку  на  стопе,  побежали  за  фельдшером.
  В  больнице,  куда  Василий  привез  сына,  сказали,  что  еще  немного, и  мальчика не  удалось  бы  спасти.

                §

  Щенок  был  просто  замечательный. Беленький  с  коричневыми  пятнышками. Он  умещался  в  двух  ладошках. Животик  у  него  был  такой  тепленький  и  беззащитный,  что  у  Мишки  защемило  сердце. Он  прижимал   к  себе  щенка,  как  мать прижимает  к  груди маленького  ребенка.   
  – Возьмешь? – Сашка  пытливо  смотрел  в  глаза. – Мать  утопить  хотела,  а  я  их  спрятал. Теперь  подросли,  вылезли и  скулят. Точно  возьмешь?
  – Возьму! – Мишка  решительно  тряхнул  головой. – Мухтаром  назову.
  – Клево! – друг  вздохнул  с  облегчением, – он, вообще-то,  овчаркой  будет. Ну,  не  чистопородный, но,  как  настоящий. Мать-то  разрешит?
  – Разберемся! – Мишка  уже  придумывал,  куда  поселить  щенка и  чем   его  кормить. Мать  с  отцом  как  раз  уехали на  несколько  дней  в  деревню.  Пока  щенок  привыкнет к  дому…
  В  темной  комнате,  которая  служила  кладовкой, между  старым  сундуком и задней  стеной  Мишка  устроил Мухтару уютную норку. Каждый  день  кормил  его  молоком  и  кусочками  мяса  из  пельменей. Витька  притащил  книжку  по  дрессировке  собак,  и  они  часами  учили  команды. Мальчишки  уже  решили: что  служить  будут вместе  на  границе,  Мухтар  к  этому  времени  как  раз  подрастет. Щенок  смешно  тыкался  мокрым  носом  в  ладошки,  облизывал  розовым  шершавым  языком щеки  и  нос  хозяина, но ни  сидеть,  ни  лежать  по  команде  не  хотел. Еще  он  везде  делал  лужи.  Ночью  Мишка  брал  Мухтара  к  себе  в  постель,  тот,  тихонько  поскуливая,  пытался зарыться  ему  под  мышку.
  Подруга  матери,  ежедневно  забегавшая  проверить,  чем  Мишка  занимается  и  что  ест, обходила  квартиру  круго;м  и  каждый  раз  удивлялась:
  – Ну, Мишаня,  ты  и  молодец! Чистота,  порядок  у  тебя.  Телевизор-то  не  сожжешь,  чего  он   орет?
  – Теть  Галь, под  музыку  уборку  быстрее  делать.
  – А-а. Ладно. Пельмени не надоели  еще? Ого, сколько налепила  мать,  до  морковкиного  заговенья  хватит. Может  супу  сварить?
  – Не-а. Я  пельмени  больше  всего  люблю.
  – Ну,  ладно.  Хозяйствуй  тут,  побежала  я.
  Родители  вернулись  через  неделю. Мишка,  как  чувствовал, попросил  Витьку  погулять  с  Мухтаром. Мать  прошлась  по  квартире,  придирчиво заглянула  во  все  уголки  и  даже  под  кровати. В  Мишкиной  комнате  задержалась,  принюхиваясь, вспрыснула несколько  раз  «Красной Москвой»  и  отправилась  на  кухню  готовить. У  Мишки  отлегло  от  сердца,  теперь  только  ночь  продержаться,  пока  все  на  работу  не  уйдут.
  Открылось  все  на  второй  же  день. Щенок  под  утро  вылез  из-под   Мишкиного одеяла  и решил  прогуляться  по  комнатам. Мать  спросонья  чуть  не  наступила  на  него. Поднялся  такой  крик,  что  Мишка  аж  подпрыгнул  на  кровати.
  – Это  что-о  такое?! Это  отку-у-да?! – Таисия  стояла  над  Мишкой,  держа  щенка  за  загривок в высоко  поднятой  руке, – Что  молчишь,  подлец  ты  такой?! Мало  я  го;вны  за  вами  убираю? За  собаками  еще  вывозить?
  – Ма-а-м! Ну, посмотри, какой он хороший. Я  все-все буду  делать, – у Мишки  дрожал  голос, – давай  оставим, а?
  Мать  была  непреклонна. Отец  молча  вышел  курить  на  крыльцо. Таисия  швырнула  щенка  на  руки  сыну:
  –  Чтоб  через  пять  минут  духу его тут  не  было! Вот  вырастешь,  заводи  себе  хоть  целую  псарню,  а  здесь  моя  воля.
  – Тогда  я  тоже  уйду! – в глазах  Мишки  стояли  злые  слезы.
  – Я  тебе  уйду! Я  тебе  так  уйду! – Таисия  просто  рассвирепела, – из-за  какой-то  паршивой  собачонки  нервы  матери  еще  будет  трепать! 
  Сашка  отдыхал  в  пионерском  лагере,  соваться  к  нему в дом   и не  стоило. Мишка  шел  по  улице, вглядываясь  в  лица  людей, пытался  определить  «доброго». Женщин  он  сразу  исключил  из  этой  категории. Наконец  подошел  к  мужчине, стоявшему  у  калитки  частного  дома  с  сигаретой  в  руке. Протянул дрожащего  щенка:
  – Дяденька,  вам  не  нужна  собака? Это  овчарка.
  – Не  смеши  меня,  парень. У  меня по  двору такая же  овчарка  бегает  рабоче-крестьянского  происхождения.
  Второй, молодой  мужчина  с  ребенком  на  руках, даже  присел  на  корточки,  улыбчиво рассматривая   Мухтара:
  – Не-е-т, – с  сожалением  протянул  он, – нас мамка  самих  с  твоим  волкодавом  из  дома  выгонит. Да,  сын? – подмигнул  своему  ребенку и ушел.
  Через  несколько  часов скитаний  по  району  Мишка  оказался  на  заднем  дворе  столовой. В  эту  столовку  он  частенько забегал,  когда  мать  давала  денег  на  обед,  любил  здешние  котлеты,  такие  мягкие  и  пышные. Таисия  говорила,  что  там мяса  на  копейку, а наполовину подмешан  хлеб, но  это в  глазах  сына не  лишало  их  привлекательности.   У служебного  крыльца  стояли  два грязных  со  сколотыми  краями  блюдца  для  приблудившихся  кошек. Мишка  опустил  щенка  на  землю и  смотрел,  как  тот,  неуклюже  потыкавшись  мордочкой,  начал  лакать  воду…
  Ночевал он у  дядьки  Семена. Тот  был  пьян.  Бормоча  что-то  несвязное,  подвинулся к стенке,  освободив  для  племяша  местечко  в  постели. Ближе  к  полуночи  пришел  отец,  молча  посидел  на  краю  кровати  и вернулся  домой  один.  Мишка  на  другой  день  был  около  столовой,  щенка  не  нашел,  а  спрашивать  побоялся.