Однажды на планете Земля -2

Как быстро летят годы! Давно ли стоял он, Майкл Мелос, у поручней моста Золотые Ворота и смотрел на залив Святого Франциска? Смотрел и переполнялся почти щенячьим восторгом и умилением. Вот она - Родина, к которой он так долго рвался, куда стремился через долгие годы своей советской жизни, земля, где он родился, которую не помнил, но хранил в своих генах, жизнь вне которой почитал за несчастье. Страна, которую он знал только по книгам, фильмам, рассказам родителей и статьям в глянцевом журнале «Америка». Страна, воспетая стихами Уитмена, рассказами Хэмингуэя, картинами Рокуэлла Кента... Его Страна, его Родина!

Сколько Майкл себя помнил, он всегда жил с ощущением, что находится как бы в ссылке, живет не своей жизнью, не той, для которой появился на свет. Все вокруг было не тем и не таким, к чему стремилась его душа. Ему не нравился язык, на котором разговаривали окружающие его люди и на котором он был вынужден разговаривать с ними. Дома родители разговаривали на английском, Майкл вырос билингвой и в совершенстве владел обоими языками, но русский так и не стал ему родным. В школе ему не нравились хамоватые, а зачастую и наглые сверстники, не нравились малокультурные и высокомерные учителя, изображавшие, что они знают все на свете. Не нравилось, что абсолютно помимо его воли и желания его приняли сначала в октябрята, а потом в пионеры. Слава Богу, хоть в комсомол его не записали по общей разнарядке! Отец, правда, был огорчен и даже рассержен, что сын не захотел стать комсомольцем, но быстро с этим смирился. Сам он был членом КПСС и относился к этому очень серьезно. В том возрасте Майкл уже понимал отца, знал, что коммунистом тот стал еще в Америке. Знал он и то, что родиться его угораздило в очень непростой семье, что родители его – американцы, что бежав из Америки, они нашли приют в СССР и обречены жить здесь вечно, т.е. пока не умрут. И он обречен, и сестра его Каролина, и друг отца Бен Стоун, также бежавший из Америки.

Майкл понимал отца, маму и Бена, это был их сознательный выбор, их поступок. Но его-то, Майкла, никто не спросил! Никто не предупредил трехлетнего американца, что картинки на обоях в его детской комнате вдруг резко поменяются, что вместо забавного Микки-Мауса и милой Белоснежки на него будет глядеть грустный Крокодил Гена, безнадежно мечтающий о бесплатном кино и об эскимо на палочке, а за окном будет распевать удалой пьяный дворник, мечтающий «заломати» кудрявую березку. Взрослые, умные, сильные, они шагнули из одного параллельного мира в другой, зная, что прошлое отсечено от них безвозвратно, но они несли это прошлое в себе, оно питало их, оставляя их души цельными даже в непривычной для них обстановке. Его душа была лишена такой опоры. Она не принимала в себя окружающего ее мира, но и другого не знала, все книги, фильмы и рассказы не могли заменить даже одного вот этого взгляда на залив.

Когда отец умер, Майклу стало совсем тоскливо. Впрочем, «тоскливо» это не то слово. Смерть это всегда горе, особенно, если это смерть самых близких. Майкл видел, как горевал Бен, как плакала Каролина, мог догадываться, как безутешна была мама. Для них всех его отец, Мелос-старший, был центром притяжения, звездой, вокруг которого они вращались, как планеты, ядром, дававшим им импульсы и ускорения. Без него вся их жизнь в СССР теряла смысл. Даже Бен, который в последнее время, когда остался в Ленинграде один, хорохорился и всячески изображал, что может обойтись и без Эла, что у него и своих идей полно, а во Владивостоке, где нет ни научной, ни технической базы, вообще можно только деградировать, даже Бен вдруг сморщился, как старый, сушеный гриб и только заученно повторял: «Не бойтесь, я о вас позабочусь!» О чем он мог позаботиться, чем мог помочь? Он и себе-то не мог помочь: из главного инженера огромного оборонного КБ превратился в рядового завлаба со штатом в четыре сотрудника. Советский Союз выпил соки из двух американских эмигрантов, взял все, что они могли дать, и больше они были ему не нужны. При жизни Александр Феоктистович Мелос входил в двадцатку ведущих советских изобретателей (о чем, впрочем, многие уже старались забыть), но на что могла теперь рассчитывать его семья в этой стране? Да, за его вдовой оставили право на его повышенную пенсию, но нужны ли они остались друг другу – страна и семья?

Когда Майкл задал этот вопрос маме, она посмотрела на него испуганно. Вокруг них по-прежнему был СССР, разве можно было говорить об этом вслух? Майкл хотел связаться с кем-нибудь из американских родственников, но она наотрез отказалась ему помочь. Она по-прежнему боялась им навредить, боялась, что их начнут таскать в ФБР. Советского КГБ она тоже боялась. Примерно так же отреагировал и Бен Стоун. Он давным-давно отрезал от себя покинутую Родину. Вот тут Майкл и затосковал по-настоящему, он понял, что обречен прожить всю жизнь в этой нелюбимой им стране, за этим проклятым железным занавесом. Окончательно его подкосило исчезновение Верочки.

Они не слишком хорошо расстались, когда он уезжал во Владивосток, а потом не слишком удачно переписывались; он чувствовал в ее письмах какую-то недоговоренность, какое-то излишнее спокойствие, а потом она и вовсе перестала писать, не отвечала. Сейчас, вернувшись в Ленинград, он позвонил к ней домой, но ее мать сказала, что Верочка уехала, и отказалась сказать – куда. Он пытался узнать на кафедре в университете, где она работала, у ее коллег – все пожимали плечами. В городском адресном бюро ему ответили, что в Ленинграде такая не проживает, а в милиции только посмеялись: «Если к другому уходит невеста, еще не известно, кому повезло!»

Надо было как-то жить дальше. Он устроился программистом в БАН (библиотека Академии наук), где ему поручили оцифровку хранилища и создание электронной базы данных. Уже возникли зачатки Интернета, и библиотека решила готовиться к активному включению в мировой информационный процесс. Работа его постепенно затянула, дни полетели, сменяясь неделями, месяцами и годами. Попутно, начитавшись некоторых нетрадиционных публикаций, он увлекся телепатией и телекинезом, сошелся с интересными людьми и даже начал сотрудничать с некой неформальной лабораторией. Как сказал классик: «Каждый борется со скукой и тоской по-своему». Постепенно мысли о Верочке уходили куда-то вглубь памяти, боль потери притуплялась.

И вдруг грянула Перестройка! Рухнула Берлинская стена, зашатался и затрещал железный занавес… Жизнь вновь обретала смысл, не все в ней еще оказывалось потерянным, вечер отодвигался, сердце вновь забилось сильно и тревожно. Как раз в это время Майклу попалась на глаза статья в американском физическом журнале, одним из авторов которой был человек, о котором отец рассказывал как о своем друге. Майкл написал ему, тот отозвался с безмерной радостью. Началась переписка. Мама вначале по привычке испугалась, но вскоре поверила, что мир изменился, что спецслужбам уже всяко не до них. Вскоре Мелосы списались с американскими родственниками, и оказалось, что даже мамина мама еще жива и обитает в приюте в Пенсильвании. Бен Стоун навел справки в МИДе, и ему сказали, что никто не будет чинить препятствий выезду семьи Мелосов в Америку, если, конечно, та ее примет. В Американском посольстве выслушали их историю, просмотрели их документы и тоже сказали, что у них нет возражений, поскольку по закону они по-прежнему являются гражданами Соединенных Штатов, а наказание, полагающееся им за незаконный выезд, утратило силу по сроку давности.

Екатерина Ивановна Мелос, урожденная Дороти Дэйтон, радостно засобиралась на родину. Каролина, к этому времени в третий раз вышедшая замуж, тоже решила ехать. Ее муж, профессор математики, списался с университетом Беркли, что в пригороде Сан-Франциско, ему предложили там работу. А вот Бену выезд был временно закрыт. Он по-прежнему работал в оборонном КБ и мог уехать за границу только через пять лет.

Что касается Майкла, то как ни парадоксально, он не уехал в Америку первым. Втянувшись в работу - и в библиотеке, и в лаборатории, - он неожиданно для себя оказался во власти обязательств — в первую очередь перед людьми, с которыми работал — и не мог в одночасье все бросить, должен был довести свои труды до какого-то разумного состояния. Так что уехал он только через год.

У мамы все сложилось хорошо, ей даже дали приличную пенсию по старости, и она сняла двух комнатную квартирку на окраине Сан-Франциско, где она родилась когда-то и провела свое дество. Каролина с мужем тоже сняли квартиру неподалеку, в Окленде, и Кэрри даже смогла устроиться в том же университете, что и ее муж, но не на преподавательскую работу, а офис-менеджером на одну из кафедр — лаборанткой, по российским понятиям.

Майкл поселился пока у мамы, решив оглядеться и подумать, чем заняться на вновь обретенной родине. Кое-какие сбережения у него были, на первые несколько месяцев их должно было хватить.
*************************************

И вот он стоит на легендарном Золотом Мосту и смотрит на эту самую Родину. Сан-Франциско отсюда практически не виден, он скрывается справа, за высоким зеленым мысом. Прямо впереди, за ниткой оклендского автомобильного моста, лежат в голубоватой дымке слившиеся в единый массив Окленд и Беркли, а слева скромно маячит неказистый, приземистый островок Алькатрас, наверное, самая знаменитая в мире тюрьма, где даже Аль Капоне отметился. Из Алькатраса не убежал ни один заключенный; те, кто сумел выбраться из самой тюрьмы, утонули в заливе. Несмотря на калифорнийское солнышко, вода в заливе ледяная, шансов не дает. Сейчас-то тюрьма не действует, превращена в музей, от туристов, говорят, отбоя нет. Почему-то такие места притягивают. Наверное, людей привлекает возможность увидеть ужасные вещи, от которых их лично судьба уберегла. В Ленинграде, в Петропавловке, тоже полно туристов. А из Гулага музей до сих пор не сделали; перестройка закончится, опять будут по назначению использовать.

Из раздумий его вывел звонкий женский голос за спиной:
- Эй, парень! Если ты собрался прыгать, так прыгай! А то я спешу, а мне хочется сделать фотку.
Он обернулся. В двух метрах от него стояла щуплая девица с рыжими всклокоченными волосами и вздернутым острым носиком, в безразмерной футболке, украшенной вылинявшей символикой какого-то колледжа и в коротких шортах. На левой руке, чуть пониже рукава футбллки, красовалась маленькая татуировка в виде цветка фиалки, а на груди висел вполне приличный фотоаппарат с тяжелым никоновским объективом. На вид ей было лет двадцать.

- Я не собираюсь прыгать, - сказал Майкл. - Так что иди себе, гуляй дальше.
- А что же ты торчишь тут целых полчаса? - возмутилась рыжая. - На прошлой неделе вот так же тут торчал один мистер, на этом самом месте, а потом сиганул вниз.
- Ну и как? Сфоткала? - усмехнулся Майкл.

- Фотоаппарата не было! - огрызнулась девица. - А правда, что ты тут стоишь? У тебя проблемы? - В ее тоне и взгляде он услышал и увидел неподдельную обеспокоенность, так несвойственную людям того мира, из которого он приехал: несмотря на навязшие лозунги о том, что человек человеку — друг, товарищ и брат.

- Спасибо, у меня все нормально, - ответил он миролюбиво. - Просто я недавно приехал, сморю, любуюсь. Красивый залив, красивый город!
- Да, клево! - легко согласилась она. - А откуда приехал, если не секрет?
- Из России.
- Врешь! У тебя совсем нет акцента.
- У меня родители американцы. Я здесь родился, а потом они уехали в Россию. Мне было три года.
- В самом деле? - Теперь в ее лице читался искренний интерес. - Первый раз вижу русского!
- Да я не русский! - возразил Майкл с невольным раздражением. - Я американец. Просто я вырос в России.
- Как тебя звать? - спросила вдруг девушка.
- Майк. А тебя?
- Эмма. Можно просто Эми. - И она протянула ему тоненькую, загорелую ручку. - Давно ты приехал?
- Неделю назад.
- И что собираешься делать? - Во взгляде по-прежнему светился искренний интерес, и это опять смутило Майкла. Он не привык, чтобы кто-то искренне интересовался его делами.
- Еще не знаю, - ответил он. - Хотел бы попутешествовать, Америку посмотреть.
Девушка взглянула на него испытующе и неожиданно спросила:
- Хочешь меня?

Он опешил, но виду не подал и спокойно ответил:
- Спасибо, не хочу. Ты не в моем вкусе.
- Не бойся! - задорно улыбнулась она. - Я совершеннолетняя, мне уже двадцать три. И я не за деньги. Просто ты мне понравился.

Майкл покачал головой:
- Иди, девочка! Ищи приключений в другом месте. Ты мне в дочки годишься.
- Ну и осел! - засмеялась девушка. - Я пошутила, а он поверил! Чао, бамбино! - Она сделала ему ручкой и удалилась, грациозно виляя тощеньким задом.

Майкл усмехнулся и пошел в другую сторону.