Собака-11. И да воздастся всякому по делам его

Данный текст следует за текстом: "Собака-10. Вспомни имя своё".

Это - начало как бы Тома 2, который представляет ОТДЕЛЬНУЮ часть Романа: "Уступи дорогу бешеной собаке".

Часть 1

И возвратятся ветры.

Глава 1: "И да воздастся всякому по делам его".

Краткий пересказ сделан нейросетью YandexGPT


Собака-11. И да воздастся всякому по делам его (Сергей Ульянов 5) / Проза.ру
•
Статья представляет собой разговор между двумя персонажами о событиях, произошедших в городе на зеленой горе.

•
История рассказывает о конфликте между компанией и сахзаводом из-за отказа покупать горючее.

•
Конфликт разгорелся из-за публичных высказываний губернатора, обвиняемых в антисемитизме.

•
Герои обсуждают проблемы, связанные с выявлением тех, кто собирается продать технические тайны иностранцам.

•
Они выражают недовольство тем, что их профессиональные задачи были использованы для выявления людей, нарушающих режим хранения документов.

•
История заканчивается рассказом о трагикомической чужой жизненной новелле, которая влияет на дальнейшие приключения героев.

•
Пересказана только часть статьи. Для продолжения перейдите к чтению оригинала.

От автора. Пересказ нейросети излишне буквальный. Нейросеть не проанализировала, что к чему.

И да воздастся всякому по делам его.

1. Вот и наступили они, так долго ожидаемые светлые дни. Над сытой радостной Москвой разгоралось прекрасное и жаркое летнее утро. Летали самолёты, чертили синий небесный свод ласточки и в воздухе разливалась благодать, спокойная, как круглое и улыбчивое лицо столичного, в рабоче-крестьянской кепке, мэра - не очень, правда любимого, свергнутыми в родном городе питерцами. Даже не верилось, что там, у хладных вод серого гранитного залива, продолжается война, давно завершившаяся тут, в краю степенных людей. Где отовсюду звучала музыка, неслись над шумными шоссе глупые, но милые песенки, и народ, да и смешные и не опасные здешние бандиты тоже, ели-пили ночи напролёт, как наши герои сейчас, а потом строили и охраняли гудящие и пыльные, являвшиеся из новых и новых котлованов, исчадия фантазий всемогущих девелоперов - героев нового века, что тоже разгорался в своём великолепии над ставшей в одночасье, словно по чьей-то указке мирной и счастливой, страной. И мэр её столицы был тоже строитель. Как бы. Ведь в кепке.

И только город на Неве, что исторг из себя наших героев, по-прежнему назывался бандитским и о нём даже сочиняли романы. И бродил по нему воспетый в кино  "пыльным мешком ушибленный" инфернальный мститель Данила Багров.

Что поделаешь - война и мир. Но возвратятся ветры на круги свои. И воздастся каждому...

Вот только потом, после неизбежной победы, не станут ли и они такими же?

Они, поклявшиеся положить конец войне.

Впрочем, об этом рано было рассуждать - пока там, на местных выборах, побили и изгнали именно их. Потому они тут. Хотя те бешеные собаки со своей пулей-дурой достали в минувший день кое-кого уже и в столице.
Причём опять, в который раз, почти постороннего, ни в чём не виноватого. Ну,кроме того, что он оказался тем самым "техническим персоналом", что был причастен к какому-то, видите ли досье никому не известного, но тоже свергнутого заштатного главы региона. С компроматом на команду новых питерских хозяев и триумфаторов. И данный технический персонал тоже следовало без разбора отстреливать прямо на улицах.

Сытый голодного не разумеет. Теперь, когда всё самое страшное оказалось позади и страсти в душе вот-вот улягутся вместе с утолённым голодом, а над Садовым Кольцом снова взошло жаркое солнце лета, двум друзьям-соратникам: небритому и в кожаной куртке, можно было спокойно переварить и проанализировать всё, о чём шёл разговор разговор между ними в машине по пути сюда, к заведению московского общепита, от Площади Трёх Вокзалов - ведь сразу после случившейся вчерашней драмы было не до размышлений над воспоминаниями.

События минувшего московского дня: покушение на Юрчика на Сущёвском Валу, бессонная ночь и счастливая новость, что Шиманский спасён, которую бородатый человек узнал от своего, а теперь и Юриного спасителя Смирнова на той Площади Трёх Вокзалов, требовали сознанию и эмоциям в недолгом пути через московский центр отвлечься: если пока не на желанную скорую еду, то на что-то хотя бы постороннее. И такая история не заставила себя ждать.

Трагикомическое очевидное и невероятное приключение ещё одного пострадавшего стала гвоздём провинциальной драмы той прошедшей весны, когда произошли события и явились первые невинные жертвы, дала старт тому, что случилось потом. Хотя и тут никто не погиб. Именно данная история всколыхнула в выборную пору тихий городок у Волги на двух холмах: большом и малом.

Вот о ней-то и беседовали два старых приятеля по пути к раннему завтраку с блинчиками и коньяком сюда.

- Ты же, верно, также наслышан о ней, - заявил в машине, что, вырулив с привокзальной площади, намеревалась нырнуть под эстакаду сквозь разливающийся розовый рассвет, своему собеседнику человек в кожаной куртке. - Жутковатая история падения и взлёта очередного ни в чём не виноватого паренька, ставшего одновременно и случайной жертвой и счастливым добытчиком своей птицы удачи.

Потому что, как пелось в 80-е:

"Настоящему индейцу - завсегда везде ништяк"...

 Сегодня никто не хочет вспоминать о том, что поросло быльём — да и было ли оно? Всё сгорело, всё умерло, а кто остался — совсем не похожи на себя прежних: тех, какими мы их знали когда-то. Может, изменились, а может — и не были таковыми, какими мы их помним, никогда. Узнавать это тяжело. И вот уже, чадя дымом, лишь догорают в горячей золе былого угли случившегося пожара, что спалил тот мир, да слышится далёкий плач или вой в чёрной ночи. Он жуток и жалок — но именно он призвал обратно на круги своя ветры недавних времён, что, вернувшись из небытия, однажды в России раздули в наши дни над большой рекой пламя алой зари — и она высветила, быть может, даже против воли живущих ныне персонажей, — события и картины поры, о которой сейчас тени тех персонажей не желают ни думать, ни всматриваться в неё, ни слушать о ней, той дивной поре. Между тем, прежние человеческие комедии повторяются фарсом в хрониках провинциальной жизни на тех же холмах, под тем же: синим ли, или — звёздным небом. Что происходило всегда — то снова вернулось на свои круги с ветрами и ныне.

Как смешно, как давно это было — та удивительная история, что случилась когда-то с одним героем, еще совсем не имевшим нынешней рыжей щетины на лице, в городе на зелёных холмах над великой рекой. Где он когда-то жил не тужил, и где его чуть не сожрали - и сделали бы это, если бы не его нынешний спутник по злоключениям в кожаной куртке. Это была совсем другая история, нежели сегодня, но с теми же персонажами. Она началась ярким и солнечным, не предвещавшим ничего недоброго лучезарным утром чудного лета — среди тополиного пуха и под звуки мелодий, которые доносились до крылечка деревянного дома с мансардой с зимнего стадиона, а закончилась бегством нашего героя из Города стылой осенью в никуда. А сам наш герой был в тот мирный год поначалу полон надежд и уверенности в завтрашнем дне. И не знал, что лично для него великая, сулящая все пожары, грядущая война начнётся буквально завтра. Для других — позже, но вот персонально в его сторону первый залп скорых сражений, неслышный пока никому, уже прогремел. Хотя за окном, в тополиной метели и сиянии солнца всего лишь звучала музыка, а день тот был светел, как и нынешний, московский, двадцать почти лет спустя — правда, куда более жарок там, на краю степи.

Теперь, по окончании всех противостояний прошедших лет, свежий ветерок гасил угли былых боёв, вот уже над сожженной землёй пробивалась новая жизнь, но где-то на Волге, вдали от Москвы, призраки ночи, напрягшись, вздували ещё дымное пламя тлеющих искр погасшей, казалось бы, навсегда алой вечерней зари, которую сами они считали рассветной.
И ведь как незамысловато устроена жизнь — опять, как и много лет назад, жертвой интриг до боли знакомых нашему герою по памятным давним событиям персонажей, всё ещё живых и здоровых, оказался такой же парнишка, каким был и он, сегодняшний собеседник Смирнова, в те годы: тогда ещё не бородатый, а совсем юный, и — не потерявший пока имя своё и судьбу. Нынешний парнишка оказался похож на него один почти к одному: тоже «не местный», полный амбиций, недополучивший в отчем краю каких-то благ и желающий их получить тут, с теми же простейшими, приземлёнными мечтаниями, только ещё более откровенными. Которые были просты и обыкновенны, как созревший огурец: о том, чтобы, подобно жеребчику, очутившемуся среди кобылок на вольном выпасе, побыстрее хотя бы на какую-то из них да залезть, а также пробиться, пусть в небольшие, но начальники, доказать что-то своим более удачливым былым соседям по родному его аулу и землякам из покинутого им роду-племени, — всё это было у них точь в точь, даже скучно. Одни и те же истории с одинаковыми типажами и ситуациями вообще часто повторяются в жизни: из поколения в поколение, из раза в раз — рай для романистов.
Есть такая спортивная песня: «Оглянись, незнакомый прохожий — может я это, только моложе».
Разница была лишь в том, что тот, прежний, работал в НИИ, а нынешний — в газете. Первый — пробился к успеху сам, но затем — не принял предложения, от которого нельзя отказаться, — и сгорел, потеряв всё, а сегодняшний — согласился. И хотя никуда сам не пробивался — стал главным, получив желанное им из чужих щедрых рук.

А в остальном — совпали даже детали — ведь и этот, новенький, тоже оказался чужаком-приезжим в том далёком Городе на Горе, и тоже национальным меньшинством, и чудным образом годы спустя будто заменил собою своего предшественника: словно бы у того, старшего, как в кино, произошла перемена участи, и всё пошло по-другому — с памятного момента в его судьбе, когда ему предложили продать душу за солидный куш.

Только вот далее пути обоих «клонов» разошлись развилкой направлений. Потому что один: более юный, сегодняшний, дал-таки своим соблазнителям «подписку о сотрудничестве», а другой, более старший, много лет назад дал им же, или таким, как они, в морду. Как ни странно, но при этом разница для них в результате попервоначалу была невелика. Как старший был сначала растоптан и низвергнут, но, потеряв всё: имя, судьбу, будущее, много позже вышел через тернии к звёздам, так и младший, — заняв его место, сначала был унижен и даже обозван чужим именем, зато потом — вознесён на небывалую высоту. Но при этом именно для него этот путь стал дорогой к скорой гибели. История этого младшего — она-то и стала повествованием про то, как юный герой сначала побывал в чужой шкуре и оказался едва не сожран голодной шайкой, которой решился служить. Но таки выжил и спасся, хотя и ненадолго, и даже добился желанного успеха, однако всё это — лишь перед своим скорым ужасным концом, неведомым ему, счастливому, пока.

Старший, наоборот, не поддался — и в награду получил спасение, откуда не ждал. Да, расплатой за это спасенье стало то, что он потерял жизнь и судьбу: на самом интересном месте прервался тот его весёлый любовный роман, сгорела отлично начавшаяся было карьера. «Чёрный ворон переехал ещё одну маленькую жизнь», в которой для него не стало уже ни дома, ни семьи — а только скитания и доныне нескончаемая война. Но зато он сохранил душу. Только вот, для чего?

Такого вопроса не существовало для младшего. Он спас себя сам, с готовностью продав душу — и вместо нежданного друга получил целую когорту приятелей-победителей, что, празднуя свой законный успех, под выпивку и винегрет цвета долгожданной багровой зари, сожрали и растоптали с радостью неизъяснимой в свою победную ночь и его.

Зато взамен ненужной души он приобрёл главное: ясную надежду на скорое спокойное и безмятежное своё счастье, то самое, что принесёт на его бедный конец желанное и сладостное облегчение уже навсегда. И страдания его, которые он перенёс, были, как ему казалось, хоть и жутки, но не на всю жизнь, а совсем краткими.

- Вот что это за история, - произнёс Смирнов.

- Та, что приключилась в ночь голосования с главным редактором партийной газеты на "банкете победителей" - его кураторов, где он едва не стал их первой жертвой? - переспросил его бородатый спутник.

И добавил:
 
- Ну, как же, я слышал о ней кое-что в Москве от Лёнчика - он как раз гостил в те дни в Городе у родителей. А в мае мы виделись с ним в столице. Смешная история. Парень отделался лишь разбитой физиономией. Зато теперь у него, говорят, всё хорошо, ведь "настоящему индейцу", как в той песне, ему - "завсегда везде ништяк".

- Такой компромат имелся на всякого: эй, дружок, а что это за чернявый приятель рядом с тобой на твоих фотках, свадебных, или со "встреч однокашников". Любой мог быть замаран: даже если сам не еврей, то, как у них говорилось - с "прожидью", - подтвердил Смирнов.- Все боялись данной темы, столь близкой сердцу старых и полоумных, но влиятельных кураторов: знали, что тема эта "опасна", ведь доказать именно из-за абсурдности обвинений, свою невиновность нельзя. И стукач, даже в самой "блатной", как у вас, семейственной конторе, становился всесилен.

- Вот он - лёгкий путь к успеху, на который шагнули многие "одноклассники" восьмидесятых, а потом перенесли это с собой и в "нулевые".

 - А накануне, в конце семидесятых, жизнь подбросила этим ребятам, окопавшимся "смотрящими" и "разводящими" в "почтовых ящиках", ещё и козырную карту.
Как раз в то время, когда наши, советские информационные проекты безнадёжно отстали от ненаших, а значит, и денежки на них - тю-тю, еврейский диссидент Натан Щаранский - помнишь, о котором говорил Виталя на своей кухне:"На худой конец Щаранский вмешается", сел в лагеря по статье "шпионаж" за то, что передал на Запад список десятков тысяч режимных объектов...

- Не режимными у нас были разве что парикмахерские. Их "шерстил" ОБХСС.       

- ...Объектов, в которых работали "отказники": евреи, кому из-за "допуска" отказали в праве на выезд в Израиль.Сразу было инициировано знаменитое дело о попытке угона самолёта, - помнишь песенку с магнитофонной ленты в квартире провокатора Залманова, куда тебя заманили?, - евреев обвинили во всех грехах... Вот тогда-то и настали золотые деньки эмиссаров, таких, как Гена,посланных на объекты спасать нестандартное оборудование: и они были уже проинструктированы, от кого именно спасать - теперь-то пусть кто только попробует возразить! Ты просто попал под раздачу, как и Юрка по другим причинам сегодня: для отчёта.У них был план, подобный нынешним разнарядкам для милиции на пьяных.Ведь кадровый конвейер заработал вовсю, конкуренты на роль "тайных агентов" толкали друг друга локтями - "лови шанс".
То есть "ничего личного - просто бизнес".

В наши дни дни прилежные ученики тех героев восьмидесятых  - это наводчики на квартиры знакомых им бедолаг. Провокаторы на региональных выборах. Их и сейчас легион,как и в те годы, когда так же, поточно, стали готовить осведомителей, "ценные кадры" даже разводили с жёнами: как и сегодня, делалось это методом моделирования семейных конфликтов,для чего вытаскивали из декретных отпусков молодых мамаш, спаивали чьих-то мужей, потом, специально организуя таким образом "легенды прикрытия",создавали новые брачные союзы, оживились штатные вербовщики и провокаторы.

Только в восьмидесятые годы цели их стали уже, безо всякой идеологии, на удивление практичны и циничны: это было теперь не просто  стукачество, как раньше, а, например, "подставы" с целью дальнейшей агитации на службу в армию, помнишь, как в фильме "Фанфан-тюльпан" - ведь предстояли великие дела.

А других - направляли по этапам: одних - наверх, пополнять кадровые ряды "своих": в любом отделе был стол для подобного,аттестованного режимной службой, работника - таковых "вели" ещё от ВУЗа.
Чужих же: умников и рассуждальщиков то есть, - тех, наоборот, последовательно опускали, передавая друг другу по цепочке всё ниже по направлению к тюрьме: для пополнения запасов бесплатной рабочей силы "на объектах". 
И к кладбищу.
Делалось это опять-таки согласно спущенной сверху разнарядке: точно так же, как в прежние годы распределяли летом в колхозы с первых ручьёв до белых мух,на "курсы сельских механизаторов" - и вон из города жрать баланду и пить одеколон. А зимой на хозработы: городские стройки и помойки с киркой и лопатой.

  Или, как тогда круглый год посылали на дежурства в ДНД,- так же немного позднее стали отправлять теперь и сюда: одних - в пресловутый "социальный лифт". А других в такой же социальный мусоропровод: никакой идеологии - только интересы производства.
 
      "Лес рубят - щепки летят".   

 И сколько же доброго народа сочли просто за счастье посодействовать начальству в этой селекции, увидев в том для себя редкий и ловкий шанс в охоте на птицу удачи завтрашнего дня на пути к карьере и к деньгам.Не мне тебе об этом рассказывать.Но ведь в те же годы начали действовать и мы.   

- Если бы наши сегодняшние оппоненты тогда знали, что придёт время, когда те, на кого стучали,объединятся с теми, кому стучали - против тех, кто стучал!- усмехнулся собеседник Смирнова.

- Не потому, что мы такие хорошие, - пояснил тот. - Просто  нашей профессией была  безопасность страны. А эти охотники не побрезговали и из неё  сделать  для себя мишень.
 
2. Случилось это тогда, когда возомнившие себя вояками и истинными победителями маразматики возжелали вместо холодной войны с "супостатом" настоящей горячей, вздумав, как в песне рокеров 80-х, "втоптать нас всех в хаки". И это при отжившей своё индустрии, заржавевших станках.
Помнишь фильм "Кин-дза-дза!" про деградировавшую планету, утыканную гнилыми "индустриальными" обломками, где замызганные обитатели в нелепом рванье поклоняются "жёлтым штанам": номенклатуре, сократили свою речь, помимо технических терминов, до двух слов, одно из которых - матерное, зато запросто летают на ржавых звездолётах? Это про наши восьмидесятые, и неужели кто-то думает, что такой фильм мог появиться без поддержки "органов"?
   А те "песни из подвалов и котельных" о том, что - "Я вижу гарь, я чувствую гарь, я знать не хочу ту тварь, что спалит это небо": про "Мир цвета хаки".
Они звучали открыто.

     - Итак - была готова ядерная война?!
     - Это оказалось уже слишком, и именно при Андропове, который набрал в "органы" вместо тех, прежних, дубоголовых костоломов, что радовались надёжной пАйке и казённым галифе: единственному для них спасению от жизни на помойке, - разумных ребят с курсов информатики и математических школ, - и был задуман проект,который, пусть горько и с трудом, но мог именоваться одним словом:"Ликвидация". Ликвидация всей прежней системы - выбора не было. Такая картина маслом.
     Конечно, лично Андропов, беззаветно преданный Партии и Идее, и слушать бы такое не стал, вырубив "контру" на корню. Хотя всё понимал не хуже.
  Но корейский самолёт - сбили, "шнырей олимпийских" - взрастили. Мы уважали "Джазиста", однако...
Такие идеи, как планы войны на уничтожение, повторяю - было слишком!

      - Но, извини, вы же давали присягу - это же не шутка! "Защищать интересы Политбюро", не Родины даже.

      - Что - "мы"? Мы отвечали за безопасность, а они подвели страну "под монастырь". Ну ладно, была подготовка к великой войне и "последней Победе". Лелеяли секреты. В чём должна быть, чисто профессионально, задача органов? Выявлять тех, кто собирается продать технические тайны иностранцам. Кто нарушает режим хранения документов: не опечатывает, забывает включать сигнализацию, таскает их с собой, теряет, разглашает секреты по пьяни. Это - нормально, этакое есть во всех странах, профессия, как профессия. 
Кстати, максимальное наказание отловленному должно быть - лишение "допуска", пусть идёт гамбургеры печь. В узкой, технической, сфере возможно и осведомительство, да и то - это начальник должен следить за порядком.
Но технический контроль - такое ещё допустимо. А нас, не давая заниматься профессиональными задачами, заставляли выявлять: кто дружит с евреями или имеет "не ту родню", общается с иностранцами, даже из соцстран, кто что говорит, бренчит у костра на гитаре, читает, не дай бог - сам сочиняет, просто "умничает", хотя "умники" эти вон - первые обратно к ним побежали.
   Это - дело, что ли, было, тем более - "накануне войны"? Причём ладно бы ради пользы, так нет. Только во вред. И всё - за сто двадцать рублей оклада оперативнику. Мы не ради этого присягали. Души скупать.

- Ну, вот вам и прилетела "ответка", - вздохнул бородатый человек. - И нам тоже.
      "И возвратятся ветры на круги своя"...

  ...Вот уже скупщики душ упомянутых тобой умников в знакомых нам с тобою местах на городском двуглавом холме, словно на Чёртовой Горе, успешно раздули-таки, - на пару с теми неприкаянными тварями из сырых оврагов, что рождали на задворках старого кладбища под тропою, где когда-то эти акты купли-продажи и осуществлялись, до недавнего времени лишь вой в лунную ночь,- долгожданную для них Алую Зарю.
 
 И первыми её адскими лучами оказался опалён, по издевательской и комической иронии судьбы, опять совершенно случайный, ни в чём не виноватый паренёк.
                "Свой в доску".

    - Что же,слушаю доклад в твоём изложении, - пошутил "эмиссар депутатского корпуса", обращаясь к "товарищу из Санкт-Петербурга с претензиями".

3. В изложении Смирнова история бедного паренька, пока незавершённая, стала окончанием его рассказа, там, у вокзалов, о событиях, произошедших минувшей весной в городе на зелёной горе, где сам хитроумный нелегал побывал дважды: зимой, в предвыборную пору, и только что.

 Смирнов начал это отдельное повествование, ещё садясь в машину, и продолжал его на всём протяжении пути от вокзалов до чайного кафе. История та была важна, потому что многие дальнейшие, грядущие вскоре приключения обоих приятелей, а значит — имена действующих лиц, судьбы, прогнозы, произрастали из этой трагикомической чужой жизненной новеллы.

— У кого топливные ресурсы, тот и король, — усмехнулся теперь он. — Знаешь, из-за чего разгорелся у них поначалу конфликт с Шемуршанским сахзаводом? Те отказались покупать у Компании горючее для свеклоуборосчных комбайнов, предпочтя филиал «Лукойла», а бывший губернатор вступился за сахзавод. Ты ведь помнишь эту историю?

— Конечно, — сказал бородатый. — Тогда «прокурорский» предвыборный блок и «Союз русского народа» ещё обвинили губернатора в антисемитизме.

«Президент должен быть в курсе ситуации, когда на второй срок правления в некоторых регионах рвутся деятели, известные публичными высказываниями, за которые в приличном обществе не подают руки и бьют канделябрами!» — так, что ли, писал их «Любимый край»?

— Орган народно-патриотического избирательного блока «За Нашу Родину», на чьих собраниях ни одно выступление без слова «жиды» не обходится.
— Фомич тогда доприкалывался, — сказал бородатый. — Нашёл с кем шутить. Редактор этого «Края» — совсем мальчишка, комсомолец.
— Трус страшный. Когда посчитали результаты голосования по сельским районам, а там Прокурор проиграл с треском, этот комсомолец готов был на четвереньках к Фомичу бежать с извинениями, должность вымаливать, — сказал Смирнов. — Они же друзьями считались, старый и малый, постоянно подкалывали друг над другом по служебной спецсвязи — вроде как шутки это всё были для них: вся эта их областная война междоусобная, да глупости. Фомич ведь стопроцентно был уверен в своей победе. Никого всерьёз не принимал. Издевался.
«Да хошь я завтра свою собственную газету открою с таким же названием, как твоя? И вас не будет вааще! А почему я за «ЛУКойловцев»? Да потому, что я русский человек. А твой Хедеровский — еврей, и все замы его — евреи. Евреи уже и так всю Россию на корячки поставили»..., — грохотал сквозь смех и звон вилок голос губернатора, оторванного телефонным звонком от приёма саратовских птицеводов, с ночного банкета в трубку аппарата спецсвязи по адресу незадачливого молодого редактора «Любимого края».

А уже наутро весь текст пламенного губернаторского телефонного спитча, дословно, был «вывешен» на интернет-сайте газеты Объединения международных еврейских правозащитных организаций «Семь сорок», вслед за чем вышел триумфальный выпуск «Любимого края» с сочинённой лично новоявленным "Павликом Морозовым" передовицей.

«Не успел представитель Президента в Центральном федеральном округе разобраться с возмутительным антисемитским выпадом нового курского губернатора в адрес своего предшественника, как уже в Поволжье появился собственный, всецело поддерживаемый полпредом Кириенко, экзотический экземпляр», — разоблачал юный главный редактор своего всемогущего телефонного шутника-оппонента.

На рассвете первого дня после выборов, когда уже точно было известно, что бывший Губернатор проиграл: против него проголосовала не только столица региона, но и большинство райцентров, и все крупные города, кроме закрытого Дальнего, — туда, по понятным причинам, прокурорских «тонтон-макутов» просто не пустили, но всё равно вышеназванное перевесило победу в сельской местности, — так вот, в то победное утро юный комсомолец и редактор «Любимого края», не зная о случившемся, всё ещё дрожал в мокрой росной траве у стен областной администрации под окнами кабинета преданного им старшего друга, выпрашивая прощения.

Он был прощён уже командой Прокурора и остался при должности, но с тех пор считался у них «опущенным» — ни на какие мероприятия его не приглашали. Об этом бородатый спутник Смирнова знал из собственных источников.

Рассказ Смирнова оказался смешон и грустен — как всё, что только и могло происходить в чудном городе на горе. Подвиг смелого газетчика и его мимолётный испуг разделил промежуток времени, который вместил в себя ряд событий. Невиданное перевоплощение паренька, который всего лишь искал для себя достатка и счастья, в нечто немыслимое и невообразимое, произведённое с ним в победную ночь его же тайными соратниками по борьбе, стало логическим продолжением этих событий.
А помощь бывшему губернатору после той газетной статьи пришла ещё в начале предвыборной кампании, откуда не ждали.

— Пришлось профессору Левину лично обращаться тогда в упомянутое на сайте правозащитное объединение с призывом не быть идиотами и не связываться с провокаторами, — доложил Смирнов. — И вот как это было.
Его открытое письмо подписал весь «культурный центр». Это был уже очень продвинутый центр. В дни всех путчей и выборов прошлых лет из-под высокой плоской крыши у них вывешивался на длинном древке трёхцветный флаг, в то время, как всюду по городу висели красные. И обитатели Центра, скромные городские полукровки и «осьмушки», резонно считали, что не может быть антисемитом человек, ходивший к ним в гости, плясавший с ними на их национальных праздниках, устраивающий «дни народов губернии» прямо посреди города под открытым небом, где были и экспонаты Еврейского культурного центра тоже, и называвший их всех «любимые наши евреи». В то время, как другие называли иначе.

Недаром та редакторская передовица в «Любимом крае» заканчивалась обиженным воплем:
 «И нам совершенно непонятна позиция головки местного «Центра еврейской культуры», горой вставшей за своего «дорогого Фомича». Теперь окна всех трёх этажей культурного центра, замершего в безмолвии и ожидании намеченного на осень, вослед катившимся уже вовсю по области локальным «молочным погромам», что всё лето сотрясали сёла и веси, Большого погрома, были забраны глухими ставнями, ворота — закрыты, а охрану здания взяли на себя «бойцы» директора Главного рынка Борщакова, который сплотил в местной Думе депутатскую «группу сопротивления» новому хозяину губернии. Потому что милиции, подчинённой вновь назначенному Красным Прокурором начальнику местного УВД, доверия не было. Но профессор Левин мог быть доволен своими подопечными.

— Разве он ещё не академик? — спросил бородатый человек.
Да нет. Всё так же возится со студентами, — ответил Смирнов.
Бородатый усмехнулся. Никогда не виденный им в глаза профессор. Только на него одного и хотели выколотить компромат у пойманной ими жертвы тогда мучители из мрачного кабинета. И получали от нашего героя раз за разом лишь единственный ответ: «Я не знаю никакого Левина». Эти же слова сказал он и Витале Белову тогда, в Беловской квартире, где все дарили коляску Юрке.

4. Чёрный приземистый джип со спецномерами, сделав вираж, бесшумно нырнул под автомобильную эстакаду и помчал к Садовому кольцу, по пути следования их автомобиля, как и по всей столице, вдоль дорог там и сям громоздились забавные скульптурки грандиозных размеров работы великого гения современной архитектуры и лучшего друга московского, в кепке, мэра. Тишь да благодать разливались над кронами лип и ясеней, совсем как в ту беспечную пору, когда тут не торчало ещё никаких скульптур, как нынче, да и сам московский мэр Лужков был никому не известен, и даже не лыс. И фамилия у него была, по слухам, другая. Зато был Союз, от которого теперь остался лишь отсвет багровой зари — там, над великой рекой, и громыхал уже последний залп, озвучивая грозой эту зарю и ставя точку в чьём-то, как те думали, победном, начатом ими лет двадцать назад, бою. Трагикомические подробности этих, нынешних событий были хорошо известны в Москве, и бородатый спутник Смирнова был о них осведомлён вполне.

 Так, после истории с Интернет-сайтом «Семь сорок», где «шуткой» про битьё канделябрами юный редактор ловко подставил своего «друга-губернатора» Фомича, по ненавистному губернатору был нанесён завершающий предвыборную кампанию последний пропагандистский удар, который оказался для того роковым. В секретных бланках гениального проекта политтехнологов он значился, как «Вопрос тёщи». В ответ на него-то губернатор и «ляпнул» по радио, что не надо. Это случилось во время заключительной его радиодискуссии со слушателями накануне выборов.

— Фёдор Фомич, Вы в своих выступлениях очень хорошо рассказали об успехах в работе на благо области. А у меня только один небольшой вопрос к Вам: «Я не знаю, как прокормить зятя. Что мне делать?», — спросила Фомича во время предвыборной дискуссии «простая женщина из райцентра».

Громоподобный рокот радостного веселья прямодушного Фомича со всей силой его почти детской непосредственности потряс в то утро не одну кухню, в которых оказались включены эти радиоточки. Губернатор, бывший лесник, был и ранее простодушный и незатейливый в своей искренности товарищ. И знал твёрдо: народ его любит как раз за эту искренность в выражении чувств, а также за меткие, хотя и колкие «шутки юмора».

 Шутливое, с гоготом и бодростью духа произнесённое им в порыве дружелюбия и участия к несчастной тёще пожелание:
«Гнать в шею!», - его этим же вечером в россыпях городских «ракушек»-гаражей уже безо всякого смеха повторяла из уст в уста пропахшая «стрючком», зарывшаяся в штабеля пузырьков из-под вонючей аптечной «настойки боярышника» и благородной «настойки овса» шевелящаяся масса серых мужчин, давно ставших серьёзными и отшутивших своё.

 «А ведь это он, падла, про нас сказал».

 Все алкоголики строги и серьёзны. Веселы — пьяницы. А эти — знали себе цену. Они гордились собой. Они помнили себя старшими инженерами, боевыми подполковниками и майорами МВД, слесарями разных разрядов. Регулировщиками секретной аппаратуры! Имели награды. А потом их уволили или они оказались сокращёнными из научных институтов и из заводских цехов.

Не по своей вине, нет:
«Злые силы постарались».

 А злые жёны — загнали в гаражи: мол, «где пьёшь, там и спи». И вот теперь, мокрыми апрельскими вечерами, со стороны элитных девятиэтажек по вешней слякоти средь ручьёв к гаражам к тем приходили хорошо одетые люди. Неизменно — выгуливая собачек. Почти всегда — принося «Гжелку». И передавалось потом из уст в уста, от подъезда к подъезду, от двери к двери то самое: «Гнать в шею». Только уже в адрес самого Фомича: он был отныне их личный враг.

«Есть мы — и есть они, между нами — стена. Или мы их — или они нас».

Переход к тексту: "Собака-12. Настоящему индейцу завсегда везде ништяк".