Собака-15. Конец Ужасной Эпохи

Данный текст следует за текстом: "Собака-14. Кто на новенького". Окончание Собаки-14 включено в этот текст тоже.




С текста "Собака-15" до "Собаки-22" произведения автора соединяются в один Объединённый Текст. В списке произведений автора к нему есть отдельное Пояснение. В списке оно так и называется: "Пояснение к Объединённому Тексту". Этот текст именуется по названию одного из включённых в него "произведений" так:

ГОРОД ЗАРИ БАГРОВОЙ

Краткий пересказ
сделан нейросетью YandexGPT


Собака-15. Конец Ужасной Эпохи (Сергей Ульянов 5) / Проза.ру
•
Статья обсуждает успех и мотивацию людей, связанных с властью и криминальными схемами.

•
Герои обсуждают причины, по которым люди стремятся к власти и успеху, несмотря на риски.

•
Они обсуждают, как люди, приспосабливаясь, находят успех в новых условиях рыночной экономики.

•
Герои обсуждают, как люди выбирают путь к успеху, используя негативные методы, такие как интриги и подставы.

•
Они говорят о том, что успех, достигнутый через негативные методы, может быть легким и безотказным.

•
Статья обсуждает, как люди, сдавая свою душу в ломбард искусителя, могут достичь успеха и забыть о своих проблемах.

•
Пересказана только часть статьи. Для продолжения перейдите к чтению оригинала.

От автора. Нейросети удалось пересказать идею отрывка, но в детали содержания нейросеть углубляться не захотела.

         Конец ужасной эпохи.

1. История отданного на растерзание собственным подельникам несчастного редактора Даянова, случившаяся с изувеченным своими же товарищами бедолагой в победную ночь подсчёта голосов на Губернаторских выборах, что ознаменовала там, в Городе на горбатой Горе, конец ужасной эпохи, а для него стала повтором сюжета про Вия и вурдалаков, рассказанная бородатому собеседнику Смирнова однокашником Лёнчиком, не могла не впечатлить.

Забавнее всего оказалась в ней роль Гены. Победителя и триумфатора, пальцем не пошевелившего, чтобы защитить своего протеже и агента.

- Его можно понять, - усмехнулся стреляный нелегал. -  Раз в кои веки на голову свалилось такое счастье: долгожданная, - да, с ритуальной жертвой, и что, куда ж без неё, - сатисфакция людей его породы. Торжество Победы, которую они столь самоотверженно "приближали, как могли". Зачем портить праздник, их у Гены было так мало. Сначала, на заре карьеры, случилось фиаско с тобой во время инспекционной поездки в вашу "шарашку" всё в том же злосчастном городке... Впрочем, ты со своими амурными похождениями, похоже, этого даже не заметил.

 - Ну, почему же, - возразил бородатый человек. - Тома как раз осуществляла его оперативное "сопровождение" в походах по заведениям... Впрочем, для меня тогда было уже всё кончено. Что она могла сделать, чем помочь? Её задача была обеспечить музыкально-танцевальное обслуживание.

 - "Показать ночной город. Экскурсия по злачным местам...". После Андропова всё это расцвело. Не только в больших городах. В "Бочонке", в кабаках у вас вовсю практиковались послеполуночные сеансы для таких "спецкомандированных". А выпить Гена был горазд... Но погорел не на этом, а на тебе. Впрочем, влиятельный тесть-генерал выручил его, отправив к нам в зарубежную резидентуру, опять с инспекцией.

- И там уже ты ты его спустил вверх тормашками с лестницы на конспиративной квартире фрау Кюхенгартен на улице Лип...

- Этапы большого пути...

Смирнов закурил сигарету «Честерфилд» и продолжил, обращая свои откровения не к собеседнику: ему-то все это было известно, как никому, — а словно беседуя сам с собой — после страшной ночи он желал выговориться.

— Люди этой породы, называемой «охранка», всегда варились в собственном котле, сюда же устраивали потом на службу детей, дурных братцев своих юных любовниц, иногда — преданных дружков. Ведомственные различия тут не имели значения, бравые ребята и теперь перемещаются, меняя петлицы и "лычки", из «вневедомственников» в Федеральную службу охраны, из налоговой — в наркоконтроль и таможню, из инкассации — в лицензирование и обратно, и нет тем ребятам числа.

Со времен опричнины до бериевских товарищей занятие это: «охранка» было в их среде нормальным ремеслом для дома и семьи. Потом, те, прежние, «лагеря» сократили, но «шарашки» остались. Осталась, как класс и, та еще охранка. Теперь они никого не ловили, не рисковали, а «варили» для себя в том своём котле деньги, добывали хитрыми методами квартиры, унитазы, автомотоимущество.

Все мало-мальски значимые начальники издавна имели кучу агентуры: наводчиков — для «поставки лохов» с целью последующего их «развода». Агенты те как раз и давали «подписку о сотрудничестве».

— Начальников-то, хотя бы, вполне можно понять. Желание поднявшихся из низов стать «буграми» или хотя бы «опричниками» при них, а не «надрывать пупок» и не «возиться в дерьме», пусть не симпатично, но вполне обычно, — заметил приятель Смирнова. — Но как понять желание стать холуями?

— Они становились не просто холуями. Они становились покупателями душ!
Дело в том, что агенты кураторов были людьми малограмотными, спившимися и робкими, мало что смыслили, говорить красиво не умели и лично «работать с клиентом» не могли. Потому-то и требовались им для дела охмурёжа, как воздух легким, грамотные помощники, «воспитанные» и «культурные». Такие: из числа самодеятельных талантов — любители–артисты, музыканты, сочинители, даже изобретатели и туристы–спортсмены, ловкие на язык, песни и танцы, спокойные в дружбе с рюмкой, не маньяки и не психи, всегда имелись в городской среде. Вот их-то души и скупались.
Работая с ними, агенты того, более раннего призыва, становились теперь не холуями при шефах, а сами как бы кураторами, заставляя своих подопечных тоже давать подписку. Только другую, попроще: «О неразглашении». Такие «артисты» при начальниках, причём не только из госбезопасности и МВД, а и у разных штатских тоже, были всегда: не самим же им, язвенникам и зашитым алкоголикам, водить по кабакам, скажем, ГАИ-шников, с которыми требовалось дружить. Снабженцев там, других нужных людей. А уж к девяностым годам любой шеф в своей вотчине и вовсе начал чувствовать себя неким "Сталиным" со своим личным "Берией": заместителем директора по безопасности или начальником Режимного отдела. Именно их секретарши через кадровиков издавна подбирали незамужних любительниц танцев и звона бокалов, но непременно интеллигентных, от книжек и пианино, для таких спецопераций, как, скажем, "сводить "начальника из ГАИ в ресторан" для купившего новый "Жигуль" нужного человека: ещё раз скажу - не самому же шефу, давно больному язвеннику, товарищу серьёзному, кодированному, этим заниматься - нужен он товарищу полковнику, как же. А с помощницами всё получалось легко и приятно. Связи налаживались

— Исполнять перед ними «танец с жезлом»! — воскликнул собеседник Смирнова. — Как же, помню! Ведь в то, первое утро всех наших приключений, когда всё началось, девчонки явились к нам есть Сашкины одесские абрикосы именно из милицейской общаги от ГАИ-шников. Догуливали с сержантами-сопровождающими перед утренним автобусом. И как я не понял тогда… И, задумавшись на миг, добавил фразу, которую повторит ешё не раз. Потому что случившееся с Юрчиком событие вновь всколыхнуло в его памяти все те давние и, казалось, забытые напрочь приключения:

— Неужели Натулька в те годы этим занималась!
— А, может быть, и твоя пассия тоже? — поинтересовался Смирнов.
— Что ты! Томочка была невиннейшим из созданий, — возмутился его приятель.
— Молчу, молчу… — Смирнов усмехнулся.

- Знаешь, - засмеялся собеседник Смирнова, - что говорили про меня в нашей "шарашке" после той памятной комсомольской гулянки в Кемпинге, где товарищ страшный сержант отобрал у меня "корочки" члена Оперотряда"? "Соблазнил секретаршу Гендиректора", хотя и не секретаршу, и не директора, а всего лишь помощницу замдиректора по режиму. И не соблазнил! Но у страха глаза велики. Как будто я Джеймс Бонд какой-то, шпион.

- А то нет?- поддержал шутливый тон разговора тот.

— Да у нас с ней была только одна по-настоящему эротическая сцена. Там, в пещере, на речной спасательной станции, где я прятался перед моим бегством из города на волжские острова. Я уже почти овладел ею, и помню, как это было: прямо попрание невинности. Да и то не довел до конца: ворвались, как мне в ужасе показалось, «эти», враги, — разъяснил бородатый собеседник Смирнова.
— Тонтон-макуты.
— Ага! «Выследили»! — это единственное, что я подумал тогда, не успев надеть штанов. Так напугали, что я их даже почти замочил, едва не поразив самопроизвольным выбросом «сгустка жизни», прямо в хари. Но, к счастью, гостем оказался всего лишь прибившийся на станцию к водным спасителям цыганенок. Зато «они» словно чуяли. В отместку поразили спустя двадцать лет Юрчика, послав ему сгусток смерти из свинца. Только вот, пуля, действительно, — дура.
— Но Натулька какова! — не унимался собеседник Смирнова.
— Эта тема должна заинтересовать Дашу, ту самую скандальную журналистку московской газеты, которая скоро поедет с нами в ближнее зарубежье. Им, думаю, будет о чем поговорить с Натали. С ней Дашу познакомил в Москве ваш Лёнчик, ведь он теперь — тоже журналист. Натулька просила его помочь в личных делах, о которых я еще расскажу, — промолвил тот и добавил:
— Тема консумации — что может быть для Даши интересней! Всегда соперничавшие за влияние в Городе на горе две банды: охранка Гены и Вити, и — «вагон-ресторан» Мадам, слились, наконец, в едином экстазе для дальнейшей совместной борьбы. Дело ныне осевшей в румынском портовом городе Констанце маркитанки-гетеры в серебристых русалочьих нарядах живет и побеждает, и я по прибытии внедрюсь в него непременно.

— Ты уж внедрись!

— Тогда наш «мушкетёр» в шляпе и примерный семьянин Муравьин споет последнюю свою Д’Артаньяновскую, помнишь, — про Констанцию, его любовь — арию, сбегая от любимой семьи и из страны вослед за былой соперницей туда же, куда и она: «в Констанцу», ё! В Констанцу-ё, в Констанцу-ё! В Приднестровье, когда мы туда прибудем для выполнения нашей миссии, я ещё напомню тебе об этом. Только в Румынии он и сможет сховаться. Впрочем, я достану его и там. По нашим сведениям, именно в Констанце, в офисе фирмы Мадам, прячет в сейфе Жора Верховенцев свою боевую добычу: мертвую голову с дырой в темени. И мы ее добудем — что может быть лучше плохой погоды и хорошего скалолаза из вьетнамских джунглей! Пусть оправдывается тогда. А виноват будет во всем он — Гена. Там он и допоёт свою песню.
— Хорошая ария. Но пока мы в Москве. И не осуждай Натульку.
— Это я осуждаю или ты? — возразил Смирнов. — И развил мысль.
— В наши дни такие занятия девушек, как консумация, служат не только для ублажения гаишников. «Эти», победители, готовы растащить в свои дочерние фирмы весь Стабилизационный фонд. Знаешь, как все делается: на коленках посидеть, на столе потанцевать, в лысину поцеловать — контракт подписан! Какие там фомичевские «мясо–молоко», строительство дорог и глупые диагностические центры для больниц! Кого надо — и так вылечат. Главное — «оборонка», и чем затратнее — тем лучше. Знаешь, как поется про это в Городе: «Заказы, откаты, шальные кредиты: мы ж патриоты, а не бандиты». Бандит, мол, был Фомич.
— Дорвались. А девчонки? Ну, принесут они с тех оргий апельсинчиков для детей, пару пива глупому мужу и блок дорогих сигарет «Парламент» для себя: разве можно их за это осуждать! Да, их используют тупые папики-кураторы — а где тем еще искать «грамотных и культурных», девчонку же долго ли соблазнить? Ведь «хорошие девочки» воспитаны со школы в духе «патриотизма» тоже, а тут — люди как бы в погонах. Как не поверить! Их методы все те же, они вечны: лесть, штампы, взятые из рекламных слоганов и книг для юношей вроде «Маугли».
— «Знаешь, почему я тебя выбрал — ты настоящая!», «Мы с тобой одной крови», «Как я тебя понимаю» и, в завершение: «Давай мстить вместе» — всем этим «козлам», «врагам», «предателям», бросающим жен и Родину, которым «так и надо». И неважно, что «разводить» для папиков друзей детства, к примеру, — ничуть не лучше, — рассказал про ситуацию в Городе Смирнов.
— Согласись и с тем, что нельзя обвинять женщину в том, что она поступает не по-мужски, — пожал плечами бородатый. — Мы-то бойцы, и — сами разберемся… Другое дело, если так поступает не женщина, а кто-то из нас.
— Вот тогда по краю глухого сырого оврага, а потом — сразу по круче, в заросли, к замусоренным ручьям, которые текут где-то во тьме, под Тропой здоровья, вьющейся лентой по крутым террасам Ботанического сада, — на ней-то и происходила обычно «вербовка», — воет, лает, очередная бешенная собака. А прочь, сквозь аллеи прозрачным зомби побредет навстречу призрачному своему успеху и достатку новый манкурт: то состоялся очередной акт продажи души, без которой тоже можно жить.

— Дорогая цена.

Вой стаи и лай безысходен в осознаньи потери: словно собаки те — проданные души стукачей, что хотят снова слиться с былыми хозяевами, еще вчера — тихими инженерами, художниками, спортсменами, которые, получив «навар» от продажи, бродят где-то по земле живыми призраками, но нет им покоя, ведь что для них за жизнь без душ? Одна тоска, злость, да скука. Проклятьем заклейменные, которые уже не встанут. Вот кто они.

— Восстали ведь? С алой зарей.
— На Жорин призыв: «Приди, приди!»? На то будет им осиновый кол — и они знают это, — доложил Смирнов.
— И все-таки я до сих пор им удивляюсь, — вздохнул бородатый. — Ведь знали же, что «западло» это делать, так зачем соглашались?
— Да. Как известно было и другое: кто отказывался – тем ничего не было, от таких отставали навсегда, так как стажер-«вербовщик» более всего боялся, что про его позор узнают свои же, конкуренты-карьеристы в отделе.
Заклюют, засмеют и тогда — крест на продвижении по службе: у нас ведь в «конторе» все к коллегам были очень «добры». Это общеизвестно. «Заклятые друзья» в погонах — уж я-то знаю, — сказал Смирнов. Поэтому такой позор, как «провал» в вербовке, старались только забыть и скрыть.

Бородатый приятель его рассмеялся.

— Бедный Пиндзюлькин… Пиньдяйкин! Тогда, в восемьдесят четвертом, он добился уже феноменального успеха, почти разоблачил «заговор», который сам же и организовал. И вдруг какой-то отмороженный урод, дерзкий мальчишка из НИИ, спутал его людям все карты. А профессор Левин жив–здоров и сейчас и наглеет все сильнее!

—Но Гену-то можно понять! Служба охраны от времен опричнины до Коржакова всегда мечтала править сама, лишь царь умрет, это — нормально. И завхоз тоже хотел — что тут странного? Имеют право. И чего это твой «Пиндюлькин» бедный? Еще вчера они, «кураторы», кем были? Слышал ведь: «Подались в сутенеры и банщики. Кто был нужен всем — стал ничей. Отставные козы барабанщики, предводители стукачей».
Это — о них. А теперь они получили то, чего не смог добиться и Берия?

— И вы, благородные разведчики, смогли допустить, что к власти пришла какая-то охранка? — с горькой усмешкой спросил собеседник Смирнова.
— Никогда!
— Верю слову офицера, — усмехнулся тот.

Этими шутками оба соратника подначивали и подзадоривали друг друга часто.
Хотя сейчас на душе у них было не слишком весело. Но что ж поделаешь!

— Причём «предводители»-то жируют, не просыхая, со дня своей победы на выборах, а сами «стукачи» и вправду не получили ничего. Как не получали никогда: ни должностей, ни денег особых. Разводить друзей и коллег на «кидалово» — вот их удел, а дальше — «мы тебя знать не знаем». Вот кто «бедные». А почему с ними так поступают? Потому, что они потом попрошайничать начинают: «устрой», «заплати, что обещал», «защити». А он, куратор, что — родственник? Как это ему — деньги отдавать? У «отцов родных» — свои дети есть, у них что ли отнимать? Легче «сдать» попрошайку тому, на кого тот стучал через других «своих людей» — это легко.

— Хороши у ваших нравы! Но ведь так теряется агентура!
— Представь — такой опять приползет. Половая тряпка затем и нужна, чтобы об нее ноги вытирать. А нет — новые желающие найдутся. Их тьма.
— А я в те годы, в солнечном городе на синем том побережье верил, что попал в край «где зла и горя нет». И не думал о том, не подозревал даже, и не сортировал друзей. Ведь все было так весело и хорошо. Жаль. Испоганили всю юность.

Представить сейчас, что кто-то из тех твоих друзей, воспоминания о которых тебе дороги, был просто стукачом, специально к тебе приставленным — тяжело. И дело не в реальном вреде: чего-то уж такого, особо опасного, могло от их действий и не быть. Подобный доносчик мог даже как-то помогать тебе — ведь и в этой среде были хорошие сами по себе люди. Да и не могли они даже при желании принести особый ущерб.
Во-первых, были достаточно малограмотны: так что не очень-то даже и соображали, в чем вообще суть, и не запоминали, что от них требуется, повторяя штампы и лозунги.
Во-вторых, в советское время в любом деле, даже в технике, говорили и делали, не то, что надо, а то, что приятно начальству, на том всё и проиграли…

Бородатый человек, также чиркнув огнём, затянулся сигаретой и подытожил:

— Так что дело не в ущербе друзьям. Да и вообще, взрослый человек в любом случае, да выкрутился, так что какой уж тут вред! А — в самих стукачах. Ведь их жизненная масть становилась теперь — «опущенные». Все, пропали! Кураторы их хотя бы порезвились вволю, получили свое: победу, и только ждут своего осинового кола. А эти деятели ведь и не заимели для себя ничего, опять их доля — участь провокаторов, подставных лиц в судах и подсадных уток за рюмкой, в постелях, в кредитных аферах, квартирных махинациях и финансовых «пирамидах». Статисты на митингах за сотню в час, активисты движений, что там еще!
А если надо - они же будут поставщиками готового мобилизационного ресурса на случай желанной многими в те годы "войнушки с супостатом". Списки мобилизуемых уже имелись, уж я-то в курсе. Недаром через перекрёсток от Катькиной квартиры, где мы жили. С утра до вечера шла перерегистрация запасников, особенно офицеров. всем выдавали мобилизационные предписания: по радиосигналу, под личную роспись, явиться на сборный пункт в вещами.

- Я знаю, - произнёс Смирнов. Польша бузила. И хотя никуда не делся Афганистан, советские силовики жаждали ввести войска, ведь оружия наделали немерено, не пропадать же добру. Генерал Ярузельский в те годы отговорил Андропова - мол, Войско Польское будет сражаться, я уж как-нибудь сам справлюсь с "этими". Были люди! Настоящая власть, не то, что эта их обслуга: нынешние "кураторы" со своей агентурой. Такие, допусти их до руля, точно до войны доведут.

- А вы? - спросил бородатый. - Ну, победите вы их. А дальше? Те, кому нужна война, они же - останутся. Глядишь, и вас охмурят. Именно вас. И я с вами буду. И многие мои соплеменники, товарищи по бедам. Детские обиды - сильная вещь. Как тогда было с Польшей: мол, "я там служил - вернусь на танке". А теперь и поближе земли найдутся, мой ридный край, где такие, как я, настрадались... И тоже - "вернусь на танке"? В какую-нибудь Новую Каховку или Крыжополь...

- Что, родные места?

- Примерно. Ну, ты же читал моё личное дело... "Сило Крыжопиль"...
  Сможем повторить?

- Не знаю, - честно сказал Смирнов.

- В том-то и дело, - вздохнул бородатый.
 
Он скинул остатки пепла с сигареты и, погасив окурок, предположил:

— Зато работать с такими вам, наверное — одно удовольствие. Чего тем «кураторам»: Вите, Гене, прочим «отставникам горячего резерва», еще надо было? Зачем им власть? Ведь знают же, с кем связались — с вами. А они и с таким, как я, справиться не смогли. Смелые такие? Самим ведь ясно, что плохо кончат. Ведь они – всего лишь те, кто гонял Ленчика, распивавшего вино на территории диппредставительства ГДР, кто охранял калоши маразматика Суслова на брусчатке Кремля. Кто вы, и кто они?
— Блок их депутатский «За нашу Родину» — филиал московского. Он создан только для того, чтобы расколоть коммунистов, и завтра его прихлопнут. — Я знаю, — сказал Смирнов. — И они это знают.
— Так зачем им тогда это?
— Они хотят вернуть все, — ответил Смирнов. — Всерьез надеются на успех своей «разноцветной революции».
— Зачем? У них и так есть бескрайняя империя из числа своих бывших подручных. С их помощью они доят собственный электорат, как муравьи тлю. И потеряют — многое! Так к чему весь риск?
— Они не хотят быть доярами, бытовыми аферистами. И у них целая идеология. Они хотят быть «белыми и чистыми», это долго рассказывать, — сказал Смирнов.
— Мне как раз это понятно, — ответил его собеседник.

2. Смирнов, изголодавшийся за всю эту бессонную ночь, а потому деятельный и красноречивый, на всем протяжении пути их «джипа» до кафе с блинами перемежал разговор про шабаш победителей, состоявшийся в апрельскую ночь и ясное утро на двугорбой горе, с репликами насчёт ближайших ответных шагов.

— Вот ведь какие они упорные, эти черти, — гнул свою мысль бородатый пассажир «джипа». — Все-таки добились своего. А ведь все их наивно недооценивали: мол, реванша старых порядков хотят лишь те, кто пассивен и неумел. А они — устроились и в новой для них жизни опять не хуже прежнего, при должностях, деньгах. Чего еще, казалось, надо было?

— Понимаешь, — сказал Смирнов, — конечно, мы в них ошиблись. Они не пропали, но в чем был этот их новый успех?
Одни из них все последние годы только и делали, что «разводили» на бюджетные деньги своих министерских шефов из Москвы, используя собственных сотрудниц для эскорт-услуг. Это экономнее, чем «откаты». Затраты — ниже! Ведь «премиальные» выдавались данным сотрудницам из этих же, добытых с их помощью, сумм. Но при этом — с условием: отовариваться только в магазинах, ларьках и оптовых базах, принадлежащих «своим людям» либо вообще родне, начальства. Очень удобно: все деньги «по-любому» остаются в семье, плюс гарантированная прибыль от продажи одежды ли, залежалых ли компьютеров.

А другие подобные товарищи — так и вовсе занимались разными махинациями: квартирными, кредитными. Или организовывали строительные и прочие «пирамиды». То есть успех мелких аферистов — вот их удел в рыночном обществе. Им это надо? Да, они не пропали и очень хорошо устроились: коттеджи, кутежи, курорты. «Джипы» не хуже этого. Но я успел пообщаться в том городе со многими работавшими ранее на «органы» нашими сверстниками, теми, кто и теперь известны, как «деловые» или начальство. Знаешь, что сказал один в бане в пьяном откровении? «Если бы я знал, что там, «за чертой», что что-то ещё будет, то с удовольствием бы умер прямо сейчас». Потому как тоска и всё обрыдло. А ему — чуть за сорок и всё у него в шоколаде.

— Кризис среднего возраста? — засмеялся его спутник.

- Вот-вот. «Всё лучшее позади, ни от чего теперь не получаю удовольствия — только когда выпью и когда на бабу залезу. Мало кто нравится: все — или козлы, или гады, всё известно, всё было. Жена противна, друзья — захребетники все, молодые — уроды, старые — пердуны…». Чего еще забыл? «Дети не удались…»

— Там долго перечислять. Их претензии к миру и к себе самим — бесконечны. Да, ещё. «Неблагодарные все!».
— Ага. А тут к тому же и сам — мелкий аферист. Разве это жизнь?
— То ли дело — прежнее время!

— В этом и суть, — подтвердил Смирнов. — Для этих людей, конечно же, ушлых и хитрых, «жизнь при государстве» была единственным шансом не только сладко есть и мягко спать, а быть при этом как бы порядочными людьми. То есть иметь всё на законных основаниях, и при этом — чтобы другие такого не имели. Ведь все хотят помимо разных благ быть еще и «хорошими»! Самое интересное, что по молодости все они и были ребята, как ребята. Ну, комсомольцы, ну, немножко приспосабливались, прислуживали начальству, но слегка. Так ведь и специалисты из них были, что надо, пахали день и ночь, учились. Лет до тридцать где-то, а потом огляделись: всё — не то.
По-хорошему далеко не уедешь: кругом чьи-то сынки, «блатные» всякие обходят на поворотах, а кто честно везет свой воз — того и погоняют. Что делать? Ответ обязательно будет подсказан - ведь можно поступать легче и проще. Вместо занудного карабканья по служебной лестнице и поддакивания неблагодарному шефу и друзьям-халявщикам, что хотя и плохо, но все-таки в сфере «позитива», то есть нормы, можно: кого-то подставить, другого — затравить, плести интриги, то есть взять на вооружение «негатив».
 И сразу — вот оно чудо: карьера резко пошла ввысь, ты, бывший вчера никем, снова всем нужен и уважаем, деньги полились водопадом, с тобой — самые прекрасные женщины — не чета вчерашним, и сам ты снова молод, свеж и здоров. И увидел ты, ещё недавно согласный умереть, что там, «за чертой» — всё есть! Опа! Новая жизнь и всё сначала. Этот путь к успеху — гораздо проще и легче, чем скучный позитив. И главное — почти безотказен.

— Только вот называется он общеизвестно, — сказал бородатый. — «Заложить душу».

— Да, — подтвердил Смирнов. — Когда уходит молодость и перед человеком — дорожка под уклон, — в то время, как путь к успеху — он всегда в гору, — часто появляется Тот, кто предлагает сделку: «ты — мне, я — тебе». Это может быть серый человек на «Тропе здоровья» в зеленом парке на двугорбой горе…

— Из ваших…

— Да. Но грех осведомительства — это ещё так себе, — усмехнулся Смирнов и продолжил:

— Уговорить сдать вашу душу в свой ломбард искуситель может и устами кого-то из родственников: ради заболевшего близкого человека, «ради детей», ради мести «подлым бабам», каким-то «злым предателям» и прочим окружающим «козлам и врагам».
«Я был хорошим и поплатился — теперь пусть платят они».

 Сделка совершена — и далее всё происходит легко и просто. Успех — вот он! И даже болезни отступают. Потому что, раз души нет, и ты как бы мёртв, то и болеть больше некому и нечему. Ведь и самого человека больше нет. И жизни его нет, а есть — «то, что за чертой», и в прежнем человеческом обличии восстаёт зомби. Как тот негр из песни, которого "убили, а он встал и пошел". В городе на горе, где я побывал, об этом знает любой «пацан» с заштатного сахзавода: недаром по краям тамошних оврагов объявились ночами эти, в дурацких шляпах и в чёрных очках. А главный из них со свитой - они уселись победителями на самом верху. Это — Их победа и Их успех.
«Расселся тут, тонтон-макут…».
Зато теперь никто ни скажет им, что они — оборотни: все блага они смогут иметь законно, как имели при недавней своей власти в советское время.

— Но извини, — заметил бородатый. — Ведь простой, «негативный», путь к успеху - его выбирал тот, кто этого хотел, и тогда: в годы «порядка».

— Это несоизмеримо, — ответил Смирнов. — Одно дело невинный карьеризм тех лет и мелкое лизоблюдство на госслужбе...
 Тоже плохо, но без явного криминала и подонства. Это ж все-таки не то, как в новые времена, когда приходится ради денег «кинуть» старого приятеля на квартиру в строительной «пирамиде», другому — подстроить кредитную аферу или дорожно-автомобильную «подставу» с последующим «разводом на имущество». И не то, чтобы подложить подружку юности под кого-то в баню, пользуясь тем, что та оказалась в шоке и стрессе после развода с мужем и осталась без средств с двумя детьми. Или — чтобы натравить на кого-то бандитов. А ведь всем этим и пришлось заниматься данным товарищам «в мире рынка»: отъем паспортов, использование знакомых бедолаг в качестве «подсадных уток» в махинациях, как статистов — в судебных процессах, избирательных комиссиях на выборах, в «финансовых пирамидах», да мало ли!
Я в том городе столько таких историй наслушался — уши завяли. Вот — цена успеха подобных товарищей в новой жизни. Это — не навытяжку перед шефом при социализме стоять. Главное — сектор их влияния теперь стал мал, куча народу ушла от начальников на свободу, живут сами по себе, и уж тут — дураков нет. Поэтому приходится «работать» по одноклассникам, сослуживцам, друзьям детства, делая жертвами их. Чего ж тут радостного? Вот они и решили «вернуть прежний мир».

— Думаешь, им стыдно стало?

— Просто им хочется быть снова «хорошими». Ведь раньше аферами за них занималось неэффективное государство: вся «левая идея» — и есть сама по себе большая афера. А они что? Они — были как бы ни при чем. Они просто «честно служили» и имели все блага и так. Все было хорошо, если бы их борьба и их «успех» в вашем Городе только их и касались. Но таковых, как они, вместе с их жертвами — не более двадцати процентов. А все, кто, в отличие от них, умеют делать что-то полезное сами, и не менее успешно, но честно: то же молоко, например, тот же сахар, мебель, бумагу, — им-то за что из-за всей этой чужой победы страдать? Слишком большая цена за то, чтобы прирожденные аферисты некоторое время могли бы потешить себя тем, что они теперь солидные и приличные люди. Уже и кровь пролилась. Она тоже — цена их успеха. Чем виноват Юрчик, скромный программист? Только в том, что он — «технический персонал», который надо отстреливать?

С этими словами Смирнов извлек из глубин своей бездонной, мягкой кожи, коричневой куртки неприметный пластмассовый контейнер из двух разъемных полых цилиндров в полпальца величиной, разделил его надвое — и на его большую ладонь с длинными пальцами, темными от загара, легла сплющенная на конце латунная пуля — тоже темная, деформированная от столкновения с закаленным проращенными злаками позвонком пострадавшего вегетарианца.

— Они решили, что это для них — выход. Но пуля — дура.
— А кто — молодец? — спросил собеседник Смирнова, будучи не в силах оторвать завороженного взгляда от бугристой крепкой ладони друга, на которой лежала Юрчикова смерть.

— Осиновый кол, — ответил Смирнов. — И они это вскоре узнАют: я возвращаюсь.

— Что же это за демократия: рёбра ломать? — усмехнувшись, спросил бородатый пассажир «джипа», под колесо которого попала жестяная банка из-под  «кока-колы».
Вылетев на тротуар, она покатилась от урны к урне, прыгая на стыках декоративных плиток и издавая при этом мелодичный звон.

Где-то далеко, раннею весной, так же забавно звучал поутру «вечевой колокол», который «победители» таскали обычно с собой на все свои митинги, а поутру после подсчета голосов — водрузили на длинной виселице-перекладине прямо над главной, нижней площадью города на двугорбой горе возле запертого попервоначалу здания областной Администрации, куда они пришли бескрайней людской рекой сверху.
 
3. Об этом приятелю юности поведал недавно в Москве Лёнчик, побывавший в дни апрельских выборов в родном городе, по возвращении в столицу. Лёнчик-то и узнал об этом в родном городе от земляков.

Когда толпа утренних манифестантов, не дошедшая до Телерадиоцентра, схлынула по тропинкам Ботанического сада и ступеням Красной улицы от парка к центру города, то, рассосавшись по переулкам, все они собрались вскоре бескрайней ордой на главной площади перед зданием Областного Заксоба, требуя крови «семёрки непримиримых» депутатов. Вдохновлённые известием о том, что «тиран бежал» в Москву с награбленными миллиардами, а его «наркоманка-дочь» схвачена милицией на выходе из ночного клуба с порцией «экстези», подогретые кто водочкой, кто «стрючком», они ждали выдачи на растерзание последних недобитых врагов с азартом голодных койотов.

К ним на крыльцо вышел лишь один — бывший ответственный за городское благоустройство некто Паньков, которого при прежней власти одно время прочили в новые мэры: до этого под его руководством успешно проводилось расширение проезжей части «поперечных» улиц под горой, мостились фигурной плиткой тротуары и даже впервые за полвека появились вдоль всей пешеходной Главной улицы удобные скамейки.
Хотя был он по специальности никакой не строитель, а — спортсмен, баскетболист, потом работал менеджером на сахарном заводе.

 Двухметрового роста атлет, подтянутый, невозмутимый, он стоял над ними, широко расправив плечи и засунув длинные руки в карманы серых брюк. Стоял один и говорил без мегафона, но кратко, громко и ясно. Слова его были для них обидны, он бил ими наотмашь глухими ударами безжалостно поражая накатывающуюся на здание Заксоба толпу, и она всякий раз откатывалась, разбиваясь, как штормовое море о волнорез и разлеталась брызгами туда, где уже висел в тревожно дрожащем воздухе грозный гул: то через «матюгальники» лидеры местных коммунистов крыли супостатов проклятиями и призывали своих к мести.

— Деловые! Все кругом без работы: отделы стоят, заводы стоят, а они деньги ворованные на своём дорожном строительстве отмывают. Скамейки он ставил! Да ты одной лишь скамьи достоин — подсудимых!

Паньков отвечал им так, что слышали все, он даже смеялся и слова его были всё более обидны и горьки, он швырял их безжалостно и беспощадно, а потому атакующие ничего не могли сделать с ним, громя, в основном, отсутствующего Фомича:

— Заводы стоят, а он международные связи вздумал устанавливать, смех один, с киргизами, с Италией — хан тоже ещё! Надо же такой бред нести: «Сделать область мясной и сырной столицей». С бодуна, что-ли ляпнул? Даже Путин не выдержал!
— Путин — тряпка, Путин — мра…
— Тише, тише!..

Критика верхов достигла немыслимого экстаза, но только лишь от того, что никто из сотен присутствующих на площади не решился приблизиться к единственному тут реальному и живому противнику — худощавому Панькову, тридцати трёх от роду лет баскетболисту, спокойному, как скала, будто это он победил их, а не они.
Атака на «логово власти» захлебнулась, теперь уже не состоявшийся мэр лупил в толпу краткими фразами, как мячом, и те, кто были на площади, боялись его, а он их нет.
Он их беспощадно громил, а они прятались друг за друга, за задом соседа, и сами поэтому в результате оказались почти что там, куда красиво посылали тремя весёлыми буквами губернатора.
 И только в кучке себе подобных находили теперь спасенье, благо над Главной площадью врубили через громкоговоритель трансляцию из радиотелецентра пресс-конференцию их спасителя — победившего на выборах Красного Прокурора.

Родной уверенный голос вождя приковал к себе обратившихся в слух людей — вождь призывал к единению, заявил, что в области не может быть больше красных и белых, наших и ненаших, что он лично вместе с Президентом намеревается бороться с теми, кто разворовал страну и обирает народ, а политические разногласия — дело вторичное.

Это вызвало лёгкий ропот среди собравшихся в задних рядах ветеранов, но недовольство было тотчас пресечено невесть откуда взявшимися молодцами в соломенных, с загнутыми полями, шляпах и в чёрных очках. Вождь знает, что говорит — ещё не время! И без обсуждений!
Лидеры местных отделений всех партий, люди назначенные — как один, понимали это. Лишь простодырый Фомич оставался наивен до самого конца своего, верил, что он — сила. Додумался пойти против целой партии, которая никуда не делась — коммунистов! Не догадываясь, что с ними теперь надо, как минимум — договариваться. И не потому даже, что они — коммунисты, а потому, что это стержень государства, ужасного, всепожирающего, как пасть дракона с зубами, от которых нет спасенья. Вечного в любом обличье. Они подумали — коль «менты» больше не с властью, так — воля?! Как бы не так: и «менты» — с властью, раз уже и Путин принимает от Прокурора ценные указания в папке. Власть — вот она, а не та жалкая шпана, что выползла из перестроечной пены. Выползки — хана вам!
 Да как вы могли надеяться победить на выборах, когда не только те, с избирательных участков, девчушки, но и сидевшие в самой избирательной комиссии взрослые дамы все, до единой, были, как напоказ, в пошитых в специальных ателье красных пиджаках, и всё уже было схвачено!

 Даже наблюдатели от либерального «Яблока» во главе с руководителем инициативной группы правозащитников Гужловым подтвердили справедливость результатов голосования.
Бить отсутствующих легко и приятно. Последние хлёсткие оплеухи побеждённым наглецам, уверовавшим, что торгашеская их власть и мораль вечны и красное прошлое не вернётся, были словесно отвешены лично лидером местных коммунистов товарищем Чебураковым.
Круглый и головой, и брюшком, с торчащими влево-вправо небольшими алеющими ушами краснолицый, с утра уже давно «весёлый», причёска ёжиком, он, пыхтя одышкою, взгромоздился в кузов заменяющего трибуну грузовика над толпой, где сгрудился весь актив, и едва закончилась радиотрансляция выступления Вождя, заявил в микрофон:
«Вот — человек с большой буквы! Забудем же мы, друзья, как страшный сон, эти несколько лет, когда наши простодырые земляки доверили власть мерзавцу, способному в своей предвыборной открытой радиодискуссии публично оскорбить плачущую старушку, которая всего лишь спросила, как ей прокормить семью дочери».
Так-то, Фомич! Да как ты, опытный аппаратчик, мог даже предположить, что не вернутся обратно прежние солидные люди, что останется эта люмпенская хищная кодла, а тем более — разная шантрапа из учёных хреновых умников и трёпаных грамотеев, удел которых — выполять указания и получать пендюли. Не вышел ваш киндер-сюрприз, раз даже Президент поддержал Прокурора! Ну и как тот после этого мог не победить и не стать Преемником?

— В этом сегодня в Городе уверены все. Пиар-команде победителей удалось доказать населению и такое, — сказал Смирнов.
— И вы это допустили, — констатировал бородатый.
— Ну как это «допустили», — возразил Смирнов. — когда вот он я. И я туда возвращаюсь.
— Ну если только — усмехнулся его собеседник.

Не только, отнюдь! Неудавшийся мэр и удачливый баскетболист Паньков, что стоял перед всеми в то утро гранитной скалою, о которую разбивались шторма и бури — а он был не таков ли?! «Паньков — он один такой!» — рекламный слоган фирмы, где прежде тот служил менеджером, стал стержнем его избирательной компании в областной Заксоб, и все узнали, что это так! Недовольство в кучке ветеранов было понятно: после брошенных с крыльца Заксоба в лицо победившему народу дерзких слов удальца речь Прокурора им показалась какой-то вялой. Но бодро действовали зато ребята в очках и шляпах из группы быстрого реагирования, и вот уже орденские планки на чьём-то форменном кителе обагрились каплями крови, недовольство было подавлено в зародыше, а ветераны — один с расквашенным носом — словно мальчишки, испуганно откатились туда, прямо на высокое мраморное крыльцо за спину Панькова и под его защиту, будто чуя, кто ещё до сих пор в городе хозяин и за кем сила. А он был уже там не один. Из здания показались осмелевшие депутатские помощники и кто-то из обслуживающего персонала. К ним присоединились даже отдельные прохожие с улицы! И странное дело, милиционеры из оцепления тоже как-то не вмешивались, словно невольно повиновались прежней власти, хотя у них уже сменилось начальство УВД. Глядя на тех, кто встал перед ними и молча глядел с крыльца, площадь притихла. Теперь их было много — не победить. Бунт на корабле?!

Отважная дерзость храбреца сыграла с ним горькую шутку. За время краткого своего пребывания в должности исполняющего обязанности по управлению городским хозяйством он совершил немало подвигов: вымостил все центральные тротуары точно такой, как тут, на Садовом кольце, плиткой, даже лучше. Разгромил уличные остановки за неряшливый вид и установил новые. Разогнал с тех тротуаров все палатки — через них местный торговый магнат Погосянский успешно сбывал нелегальный таможенный конфискат.
«Вот так новоявленные господа демократы «помогают» своему любимому малому бизнесу», — ёрничали дружественные «единому» оппозиционному фронту газеты.

Тогда с перекрестков убрали и уличных торговцев прессой.

Это и стало еще до выборов последней ошибкой всей проигравшей вскоре команды.

Занудные газетные проклятия в адрес Фомича мало кого трогали: ненавистники его пришли бы к урнам и так, а вот шибко грамотные горожане, которых лишили газет, — обиделись.
Они-то и сказали, когда наступил «Час Икс»: «Чума на оба ваших дома», обеспечив поражение прежней власти.
 И теперь, ранним утром Дня Великой Победы, баскетболист и атлет Паньков стоял на крыльце Большого Дома, под синим небом один, последний герой, и был он отныне никто, и звать – никак, и некому было за него заступиться: он сам заступался всегда за всех.

 Не самый лихой и не самый влиятельный из «семерки сопротивленцев», но — самый смелый, потому что — виноватый вообще кругом. И отвечать за все случившееся в Городе на зеленой двуглавой горе, где этой весною встал над Волгой кровавый и угрюмый алый рассвет, предстояло в первую очередь ему. А ведь никто тут ничего подобного и не ожидал, все радостно готовились к предстоящему визиту Президента — тот собирался прибыть в город летом на конференцию медиков. Отреставрировали все фасады домов, запустили фонтаны и починили часы – «кукушку», опять привезли кенгуру катать тинэйджеров. По всей Главной улице, лишь сошел снег, вечерами шел сплошной карнавал с салютами над рекой, играли среди кафешек оркестры, пели какие-то индейцы из Перу и местные хиппи, шлялись толпы студентов, и при этом — никакой наркоты.

Врачи просто дивились чуду, произошедшему вдруг — количество «ширяльщиков»  резко пошло вниз. Городская милиция под командованием своего «батьки» Голикова прижала всех героинщиков враз.
Кто бы мог подумать, что уже через месяц полковник Голиков, герой региона, окажется у кладбищенской паперти предводителем бригады гробокопателей — другой работы в Городе для него после выборов больше не было.
Причем именно наркоманы и стали теми художниками, что в пору избирательной кампании и писали ночами матерные надписи на заборах и стенах, громили «паньковские» неудобные «остановочные автобусные павильоны», маленькие и тесные, всех злившие.

4. «Сопротивление режиму гауляйтера» Фомича было организовано четко.
 И всё вскоре стало решено заранее. Багровая заря взошла. Зря у главного корпуса областной больницы на Липовой горе развернули передвижной диагностический центр в вагончике, чтобы показать Путину дистанционное, по Интернету, управление операцией на сердце в райцентре Сердобецке, зря мыли улицы шампунем. Они проиграли. И Президент не приехал. Сиротливо сияли свежевыкрашенные к его приезду в зеленый цвет заборы, смотрели на улицы обновленные фасады домов — всё зря!

Вместо Президента, с соблюдением всех правил конспирации, в Город на горе должен был прибыть для разбора ситуации теперь его боевой соратник: нынешний собеседник бородатого человека. Вокруг них, в гуще московских улиц, дымный от выхлопных газов автомашин ветер с большого Кольца под звуки сирен и гудков, сквозь вопли музыки из киосков, гнал пух распустившихся белыми гроздьями тополей.

- Наши в Городе есть, — произнес, обернув лицо к собеседнику Смирнов, предвкушавший скорый завтрак.

 Мощёная цветной плиткой в прошлом году силами залетных армян Главная улица зеленого городка на синем побережье бескрайней реки в верхней своей части была почти недоступна новым хозяевам двугорбой горы. Это их «летучие дружины», сняв поутру свои дурацкие шляпы и черные очки, спьяну и с дури, и со всем жаром страсти своих собачьих сердец промышляли тут порою отловом и истреблением на рассвете бродячих котов: мяукающих хвостатых наглецов новый Губернатор страсть, как не любил. Однако кошки эти совсем не тужили: ведь всякий раз, стоило высоким армейским ботинкам их гонителей, заплетаясь друг за друга, ступить крепкими подметками на цветные плитки тротуара, что раскинулся у крылечек здешних заведений, как ночные враги всего живого натыкались лоб в лоб на беззлобных пацанов из хозяйской охраны, выходивших поутру полюбоваться, синим небом с яркой искрой одинокой последней звезды.


— У, холуи! — говорили им ночные бродяги-охотники.

— «Извини, братан, частная собственность. Дальше нельзя», — дружелюбно сообщали гостям пацаны,- совсем не обижаясь на обзывания,- то, что и так было чучелам в шляпах вполне известно.
После чего неизменно производили в отношении последних какие-либо оскорбительные действия. И ничего не попишешь! Массовая приватизация городского центра, проведенная прежним губернатором Федором Фомичём, бывшим простым первым секретарем Привокзального райкома Партии, принесла уже результаты: весь «верх» улицы — у площади с памятником главному отрицателю частной собственности Карлу Марксу стал вотчиной колоритнейшего персонажа: Русанова Александра. Здесь были его магазины, туристические бюро и многое что ещё.

Сам Русанов Сашок, громадный, как Геркулес, обширный лицом, совершенно восхитительным и по размерам своим, и по неповторимой природной лепке всех его черт, изощренно изогнутых: скул, надбровных дуг и прочего, что было исполнено редкостных ухищрений и фантазии Создателя, — так вот, он был к тому же ещё и фермер. Имел угодья, столь же обширные, как и он сам, участки побережья Волги со станцией катеров и яхт, и заливные луга для выпаса питомцев из личного верблюжатника.

На самом вздорном из своих двугорбых любимцев он катал самого Жириновского в пору приезда Вольфыча в город с агитационным визитом. И, чтобы тот не боялся: высоко ведь, лично держал его, по ходу следования верблюда, за ногу с одной стороны. А с другой — вождя придерживал координатор обкома местных либерал-демократов: странный парнишка с застывшим, словно неживая маска, лицом розово-воскового цвета, бывший хоккеист. Когда-то кем-то назначенный на этот пост, и известный лишь одним - тем, что за время своего партийного лидерства не сказал нигде вообще ни единого слова. Ну, с этими всё было понятно: за них говорил  вождь.

 Санёк же Русанов дерзил и прежде, и теперь любой власти, но ни с кем не враждовал: кто бы посмел его тронуть!
 «Чьи это дома и дворцы?» — «Маркиза Карабаса». — «А чьи это лавки и мастерские?» — только и могли язвить утренние гонители котов, вынужденные шастать исключительно по помойным задворкам: за арки дворов на тротуары Главной улицы их, наводящих на округу ужас, позорно не пускали. Такие были после выборов порядки в чудном Городе на горбатой Горе.

"И лопнул мир напополам, кипит разлом". Идет извечная война добра со злом, — усмехнулся собеседник Смирнова.

 — Причем носителями добра себя считает каждая из сторон, а «злом» — соперника.

 Ясно, что и те, и другие ждали прихода некоего арбитра.

— И как же ты определишь, где там свои, а где чужие? — спросил бородатый собеседник Смирнова.

— Но ты ведь знаешь наш условный знак, — ответил тот. — Всё подготовлено очень изобретательно.

— Горшок с растением? — догадался, вспомнив казус, погубивший разведывательную карьеру своего былого невольного знакомца Муравьина, его спутник.

— Классика конспирации! — подтвердил Смирнов.

 И продолжил:

— Да, именно это. И предлогом для такого, простейшего в практике разведки, решения послужила ещё одна звериная история, случившаяся со всё тем же Русановым.

 — С медведем. Ведь после "верблюжьей эпопеи" Русанов успел подарить ещё и живого бурого медведя губернатору Аяцкову, когда гостил у него в составе свиты Фомича однажды. И вот там, в Саратовских пампасах, как раз и нашёл среди других Аяцковских гостей ещё одного своего собрата по разуму. Это был чистокровный американец, тоже фермер, разводивший у себя в штате, средь прерий, бизонов — с целью расселить их потом оттуда повсюду, где есть степи и тундра. Как раз для наших мест!

Собеседник Смирнова слышал об этой истории от шефа, чьим помощником был.

Губернатор Фёдор Фомич, обещавший полпреду Кириенко сделать область мясо-молочной столицей Поволжья, загорелся идеей сразу, что дало оппозиционной прессе поиздеваться над ним всласть, жарко и зло:
«Нет, совсем не сбрендил мужик! Они, эти десять процентов ушлых дельцов, ухвативших удачу за вымя, а теперь — возомнившие себя цивилизованными колонистами на нашей земле, и впрямь решили загнать нас в резервации, как янки коренных обитателей завоеванных земель. Сделать индейцами, которые, щерясь беззубыми ртами, будут смотреть узкими глазами из своих вигвамов на их новорусское лихое родео на «мерседесах».
Люди, будьте бдительны!».

5. Юмористы из числа местных «писюков» и «певунов» сочинили даже издевательский «Гимн Губернии», вспомнив старую пародию на тему продвигаемой тогда консервативным начальством"деревенской прозы" из «Литературки» советского времени.
 
 Она была про то, как:

 «Краснокожий воин Фёдор по прозванью Сын Бизона, огненной воды напившись и в соседний дом ввалившись, не снимая мокасинов и с мустанга не слезая, - завалился на полати, собираясь трубку мира там с соседкой раскурить».
 Кончилось это приключение Фёдора тем, что явившаяся к соседке жена его Марья «тотчас и без сожаленья в гневе скальп сняла с супруга».
Пояснения не требовалось.

 Портрет Фомича был указан в памфлете фотографически точно. Ведь тот и сам походил на степного зубра: огромный тяжелый лоб его, переходящий в обширную лысину, нависал над узкими азиатскими щёлками пронзительных черных глаз, а вся голова, большая, крепкая, была всегда упрямо наклонена вперед, как бы в ожидании битвы.
И туловище, тоже могучее, короткое, на сильных ногах, нависало в беспрерывном движении и порыве над пространством, готовое смять, заломать, снести всякое препятствие и любую преграду. Он пёр сквозь жизнь напролом, через тернии к звёздам, и не заметил на пути своем западню: страшную яму, заготовленную для него, где под наваленной  заботливыми руками вчерашних друзей мягкой травой было мертвое каменное дно.
И пусть сам он, в пылу и в ярости раздувая жаркие ноздри, удачно пронёсся сверху этой ловушки почти невредимым, зато в яме в той оказалась летевшая следом за ним резвой козочкой его любимая дочь, — но и теперь, всё равно он оставался тем самым зубром. При том, даже, что образ древнего зверя со склоненными книзу рогами, с клыками в огнедышащей пасти и налитыми кровью, пылающими, как волжский закат, очами был присвоен другими: он глядел отовсюду в Городе со знамени его врагов: развевающимися над половиной автозаправок флагами «Компании» Григория Хедеровского: неиссякаемого "кошелька" ушлых победителей и пристанища обоих "Старейших акционеров": Вити и Гены.
 
И был Фомич в своей былой вотчине теперь никто. Как и Паньков, и бывший начальник УВД, и другие.

«Мы из рода бизонов. Мы неприхотливы и горды. И пускай порешили о том, будто больше нас нет. И охотники целятся в наши курчавые морды. Но в высокой траве всё не стынет от ног наших след»,- как сочинил когда-то совсем по другому, известному только бородатому Смирновскому собеседнику поводу, бедняга Гришан  задолго до того, как заложил бессмертную свою душу в ломбард этим ребяткам, собственным «старейшим акционерам»: афганцу Вите Кузнецову и вечно пьяному куратору — москвичу Гене.

— С внедрения в «Компанию» мы и начнем наш путь к "зиндану", где они мучают девчонку, — заявил кратко Смирнов. — Уже обозначена кандидатура субъекта проникновения: парень был у нас в «горячем резерве», теперь он в Городе — простой центровой бригадир, совсем сросся со шкурой бандита. С его помощью нам не составит труда подмять под себя городской рынок "эскорт-"  и "интим-" услуг: и все это — для того, чтобы взять в оборот тех, кто подставил Дочку.

 Дарение медведя соседу тогда, ранней весной, было оперативным прикрытием коммерческой разборки: чтобы подальше от чужих глаз.

Переход к тексту: "Собака-16. Битва в пампасах".