Собака-16. Битва в пампасах

  Данный текст является продолжением текста: "Собака-15. Конец ужасной эпохи".

1. Как раз в верблюжатнике-то «нейтрального» в междоусобной войне Александра Русанова и была запланирована «встреча на Эльбе» «уважаемых в городе людей» с неведомым для них ужасным пришельцем, кинувшем перед выборами на представительские расходы их, а также всех местных и пришлых деловых братков для переговоров с ним: со Смирновым то есть, по единственному поводу, а именно — судьбы исчезнувшей общей кассы. А также их, а отнюдь не его, дальнейшей судьбы.
 
— Определению мест дислокации моих союзников, имеющихся в том краю, — заметил Смирнов, — наглядно будет способствовать тот самый, общий для них всех условный пароль: «Наши в городе». Он там есть уже везде, а появился на улицах возле офисов и крылечек после совершенно анекдотической истории, произошедшей как раз в связи с несостоявшимся из-за неудачных выборов визитом Президента.

Путина в Городе ждали, невзирая ни на что. Ведь все знали о его близких деловых отношениях с всесильным Победителем и Преемником: Красным Прокурором.

Уже в редком городском чиновничьем кабинете не висело, видимое вечерами и с улиц, фотографическое свидетельство того, как "Прокурор в Кремле вручает Президенту Папку с Ценными Указаниями". Значит — «должен приехать» для доклада. В этом нового губернатора со стопроцентной гарантией уверил в Москве «эмиссар центра» Муравьин, близкий Страшно Сказать к Кому, все это знали. Он-то, составитель в прошлом «личных дел», имел влияние! Скорее всего.

— Раньше было: «папку с замечаниями», — засмеялся бородатый собеседник Смирнова.

— Времена меняются.

На пользу делу пригодились бы и труды низвергнутого врага: все эти отреставрированные фасады домов, «паньковские» тротуары и остановочные павильоны. Только на самом деле увидеть все это предстояло не президенту, а совсем другому, нежданному ими гостю.

Хотя кое-кто этого гостя ждал. Так родился тайный план. На последней сессии Городской думы была выдвинута идея: вдоль всех магистралей, где проедет, авось, Президентский кортеж, а также на Главной улице у входа в госучреждения, офисы и магазины выставить модные в этом сезоне экзотические растения в глиняных горшках - пальмы там, к примеру, фикусы. Кактусы! Но визит все откладывался и мог уже отодвинуться к зимним холодам, и тогда было решено на всякий случай остановиться на хвойных породах.

Спор тут вышел нешуточный.

Сцепились насмерть: во-первых, подмявший в городе после выборов под себя буквально все вплоть до сбора шишек для фармации аптечно-игорный «брателло» господин Погосянский, исхудавший было, но теперь отрастивший перинообразное, затянутое алым, как заря, жилетом, брюшко. Это — с одной стороны.
А с другой — друзья-неудачники из Гордумы. Если последние настаивали поместить в уличные горшки карликовые ели — подарок мордовских друзей, и сосенки, то у всесильной, разжиревшей благодаря сбыту «стрючка» и «настойке пихты», — почек её то есть, на денатурате, — мафии были свои планы.
Господин Погонянский сразу после выборов, совсем тронувшись разумом от счастья и бесконечного пьянства, прикупил за Волгою у татар участок лесов, где насадил экзотических туй для продажи, а сбыта на подросшие саженцы — не нашел.

Попутно проигрался по-крупному самарцам в казино, наделал долгов «братве», что с ним и раньше всегда случалось, но на этот раз так здорово, что ему отказались помогать и друг — новый Губернатор, и новый босс УВД. Выкручивайся, мол, сам. Он и выкрутился.

   Пользуясь большинством в Гордуме, депутаты в законодательном порядке обязали всех в городе магазинных торговцев и владельцев офисов на личные средства сотрудников закупить в питомнике саженцы этих туй по восемьсот рублей штука при себестоимости в двести для установки по два экземпляра у каждого офисного и торгового крыльца, и еще по два — внутри своих заведений. Но на решающем голосовании и тут опять уперлась «семерка» непримиримых, сорвав кворум.

И в городе начались «сосново-туевые войны».

   Две ночи кряду обыватели, погасив ночники, и улезши целыми семьями под одеяла, слышали за окнами выстрелы в воздух, вопли "братвы" и визг автомобильных протекторов - потом всё стихло.

А следом произошла она. Битва  в  пампасах.

 В кафе «У Лины» собрался совет. «Стрелку» решено было забить в самом престижном месте: во всемирно известной усадьбе Поэта у Дуба, конспиративно замаскировав ее под экскурсию, приуроченную к годовщине Дуэли, - плюс-минус несколько месяцев. С приходом к власти в области Вождя подобные мероприятия стали проводиться именно там часто.

И то правда! Дом-усадьба строгих классических форм архитектуры позапрошлого века, жёлтый, с двускатной крышей над строгой мансардой, с двумя одинаковыми крыльями-флигелями по обе стороны, сиял, окружённый кудрявой зеленью среднерусской возвышенности, на фоне бирюзового неба, расположившись за несколько верст к северо-западу от районного центра Сердобецка: у трассы на Шемуршу. Окрест его были холмы, на которых по склонам паслись овечки, козы, высилась отстроенная бывшим губернатором гостиница для туристов, и были пруды: те ещё, барские. Не удивительно, что сюда валом валил все эти годы на отдых приезжий люд из Самары, из столицы федерального округа — Нижнего, даже из Москвы.

Правда, после недавних исторических событий культурный поток иссяк, зато стали производиться "спецмероприятия" - официальные и неофициальные: такие вот. Денег после них музею оставалось с избытком, и все были рады, да еще и гильзы, как цветмет сдавали. Ведь новый Губернатор-прокурор, имея, помимо иных регалий ещё и членство в Союзе Писателей России, был теперь в области покровитель муз, опекая Дом-усадьбу личным контролем. Из «Дома Ключника», где ранее для экскурсантов проводились видеосеансы на тему кавказской ссылки Поэта, вынесли все кресла, стоявшие там, словно в сельском кинозале, и создали уют.

В полумраке средь струящихся, как горные потоки, цветных световых струй возникали то и дело прямо посреди помещения голографические изображения виноградных гроздьев и горных вершин, что спят во тьме ночной, тихих долин, аулов с саклями и разного прочего виртуального и реального, на бутафорской соломе стояли натуральные дубовые чурбачки-столы, промеж которых был разложен на шкурах коз дастархан. Терские казАчки подавали гостям пиво и соленые орешки фундук, джигиты с кинжалами — шашлыки и помидоры.
Водку гости вскрывали сами, банки с икрой — тоже.

2. Туалета в «Доме ключника», правда, не имелось — не был предусмотрен проектом, а сидели все тоже на бревнах из дубовых стволов. Всегда без дам.
И словно глас небес, над любой ватагой, что собиралась тут, лился как бы из ниоткуда рассказ сотрудницы-экскурсовода, повествующий о той кавказской дуэли Поэта, которая стала тогда, давно, последней.
Но на состоявшейся из-за туй памятной разборке «Титана с Циклопом», этом «толковище серьезных пацанов», литературоведшу никто не слушал. Пива было выпито уж немеряно, шашлыки никто ни ел — не лезли в глотки, дым от сигарилл висел, словно грозовые тучи, а мирового соглашения все не было, и дуэль закипала прямо тут,  над разрубленными на чурки дубовыми стволами.
Главный же из дубов находился на улице у прудов. Неохватный, трёхсотлетний по возрасту, он единственный из здешних деревьев помнил и молодого стихотворца, и его бабушку — хозяйку имения, но всё зеленел себе своей кроной, зиял чёрными дуплами, простирался ветвями, и так — до прошлого лета, когда, за год до губернаторских выборов, принял удар молнии и упал. Теперь он возлежал неживой, с опаленной, содранной корой на склоне косогора, огражденный чугунной цепью и увенчанный памятной табличкой с надписью «Дуб».

«Рухнул дуб», — лишь два слова эти составляли эпитафии на могильных камнях гремевших когда-то на весь Юг в славе и мощи своей отцов одесской мафии,  воспетых Бабелем.
Фроим Грач, Хаим Дронг…

«Сердце бедное пробито подлою рукой убийцы. Только память наша вечно будет в скорбных жить сердцах», —  это уже более современное, начертанное на камне где-нибудь в Черновцах. Что говорить! Были люди…

Теперь на фоне Дуба фотографировались во время экскурсий семейства экскурсантов с детьми, «мэны» с дамами, группы спонсоров. Не удивительно,  что там, рядом с легендарным Стволом, в солнечный денёк вскоре после дня инаугурации нового Губернатора и состоялась основная дуэль. Конечно, бескровная, иного Прокурор допустить не мог. На словах. Оба гиганта: огромный, как гора, Александр Русанов от «семерки непримиримых» из Гордумы и растолстевший неохватно брателло Погосянский из стана победителей, схлестнулись у Дуба в смертельной схватке упрямств.

Вся ватага друзей с обеих сторон, распаленная водкой, пивом и духотой в «Доме ключника», высыпала из него на вольный простор, и силы были до смешного не равны. Со стороны победителей был вызван, словно в «Крёстном отце», из Автограда даже не «смотрящий» по региону, а бери выше — сам главный пахан Папа Самарский: трясущийся от древности, наполовину парализованный и слепой, он, нога на ногу, штиблеты сияют, сидел в специальном кресле, в черной гангстерской шляпе набекрень на плешивой головке, без сигары, но с тростью в руке при белых, кожи специально умерщвлённого для него в зоопарке кенгуру, перчатках, одна из которых была снята, — и глядел сквозь прогрессирующую глаукому и катаракту на своего крестника, аптечного и игорного короля здешних мест, Погосянского, проходившего сейчас испытание.
Или — экзамен.

«Папа» готовился умирать и сдавал дела, а потому был при параде: в «бабочке», цыкая сквозь золотую фиксу в траву желтой слюной, щёлкая пальцами, мотая ногой — всё, как надо. А за спиной его, по обе стороны кресла, на фоне бронированного черного «бумера» возвышались гориллами угрюмые пацаны от кутюр: в траурно-вороных костюмах, руки между ног на яйцах, готовые к пальбе, глаз не видно. Зато явно угадывались большие, оттопыривающие пиджаки, пистолеты за пазухой.

Русанова же Александра, собственно, и не сопровождал никто: так, мелочь одна.

Угадывалось и то, что наверняка где-нибудь поодаль, в изумрудно-голубом пространстве крон и неба присутствовал также и засевший там, в ясном просторе, гранатомётчик.

Неясно только чей.

Для солидности от Санька представительствовал лишь роскошный «Вован Сидорович», великий и ужасный, с робкой кучкой своих «ночных бабочек», а также Ксюхой, «бизнес-вумен» в белых брючках и алом пиджачке, большой специалисткой по части «развода клиентов» на рынке городских эскорт-услуг. Впрочем, сегодняшних клиентов «развести на мировую» не удалось бы, пожалуй, даже ей.

Под синим небом Санёк Русанов и брателло Погосянский стояли у исторического ствола друг напротив друга, наклонившись вперед, набычившись и уперевшись лоб в лоб, как это принято у бандитов. При этом они сопели и фыркали, и глаза их были налиты кровью, а большие кулаки сжаты на уровне бедер до белизны в костяшках под кожей. Никто не хотел уступать в этом дурацком споре про горшки. И дело тут было вовсе не в соснах, елях карликовых или в чем там ещё, про что упорно повторял Русанов, а — в принципе.

— Туя! — упёрто и хрипло с утробным брюшным подвыванием повторял раз за разом, клокоча горловой слюной, Погосянский единственное злобное слово.

— «...уя!», — ответил ему Русанов вдруг в рифму и следом за сказанным мощно всадил стиснутый кулак сопернику прямо под расписной бронежилет в облепивший его брюхо, словно подушкой, рыхлый пояс телесных жировых наслоений так глубоко, что кулак этот, казалось, уперся в печёнку Погосянскому.

Тот ойкнул и отпрянул назад, одновременно отшатнулся и сам «Русан», они разошлись, как борцы, и вот тут-то дало о себе знать выпитое без меры в «доме ключника» пиво.

Внизу, там, где были «барские пруды», в тот миг как раз проплывали по зеркальной глади воды прогулочные лодки. На импровизированной пристани, которая выполняла роль сцены, возле красивого туристического автобуса, выступал перед экскурсантами, приписанный к музею певческий ансамбль.

«Белеет парус одинокий в тумане моря голубом…», — красивыми голосами выводили девушки в русских сарафанах, полукругом разместившиеся на дощатом причале над водой.

«Что ищет он в стране далёкой…».

И тут произошло то, над чем еще долгое время потешались девчонки из ночных заведений города в минуты отдыха от клиентов в курилках, а также охранники. Сашка Русанов решив, что всё, мол: поединок окончен, по совершенно искренней душевной простоте и безо всякой задней мысли, ведь все свои, — вздумал облегчиться.

Пройдя полукругом по лужку иноходью, словно конёк, при этом вовсе потеряв из вида Погосянского и его братву, и зайдя, как ему показалось, за куст, он одним движением разметал на своих выходных брюках фирменный гульф и по сложной геометрической параболе мощно и щедро, как богатырь земли русской, оросил окрестности хорошей струёй, додумавшись при этом на ходу еще и обернуться, так уж вышло, точно к «господину Погосянскому», который никуда не ушёл — да так, что брызги достигли шикарных лакированных ботинок последнего.

Погосянский замер на месте — большего оскорбления для «блатного» придумать было нельзя. Его, без пяти минут «законника», нагло опустил передо всеми какой-то фраер. Конечно, не нарочно, нет! Но…

Жуткая тишина повисла над лужком.

— Кого кинул он в краю родном?… — сыто хохотнул, пожёвывая арахис, Вован Сидорович.

— ...На представительские расходы, — к месту добавила, продолжая от себя шутку босса, сопровождавшая его боевую соратницу Ксению Алексеевну наиболее бойкая из девиц.

И была права. Случившееся зимой накануне выборов происшествие, когда залётные пацаны взяли всю кассу и смылись, а там были деньги и братвы тоже, здорово поколебало весь рынок «развода и охмурёжа». Вован знал это. Говорят, в своем молдавском далеке забеспокоилась даже главная бандерша — «Мадам», с незапамятных пор прямо оттуда, из Бендер, державшая в руках здешние фирмы интимных услуг. Положение у нее и без того было теперь аховое: по слухам, любовник Мадам, полный беспредельщик, намеревался вот-вот «грохнуть» в Москве кого-то в порядке планового отстрела технического персонала, ответственного за нужную многим компьютерную базу данных, и спрятаться опять в Приднестровье, и мадам Соня имела через такие заморочки головную боль. Впрочем, это было не Вован Сидоровича дело, а вот «мадам Соня», скоро похоже, таки допрыгается.

Об этом, — то есть готовящемся покушении в Москве, — проболтался в бане девчонкам Вована Погосянский. Он дружил с Витей-афганцем, курировавшим в давние годы винные поставки из Тирасполя по линии Обкома, а потому был близок к «молдавским» и знал их отморозков. И когда после выборов нового Губернатора предводители произведённой тут ими столь успешно «революции всех цветов», «гудевшие» на радостях вторую неделю кряду, собрались по случаю очередной апрельской годовщины рождения Вождя революции совсем другой: красной — Ильича, то есть, — в сауне — тут-то утечка информации и случилась.

— Так что мы были осведомлены о грозившей Шиманскому опасности заранее и — ждали, — сказал, прервав рассказ бородатого приятеля о событиях, известных тому от Лёнчика, гостившего в городе весной, Смирнов. — Слегка ошиблись лишь в сроках. Потому недостаточно подготовились, и Нгуен Чай не успела дотянуться пяткой до мушки прицела. Зато теперь заодно с неудачливым киллером будет несдобровать и конкурентше Вована всесильной «Мадам». Это уж наверняка!
Вован Сидорыч помнил Софочку еще с тех давних пор, когда та совсем юной, но уже тогда опытной гетерой, «зажигала» с делегациями иностранных военных спецов, которые в советские годы инспектировали своих, то есть присланных из стран Варшавского Договора, в основном из ГДР, курсантов, в здешней артиллерийской Академии. Сегодня, как и тогда, она предпочитала блестящие платья в облипку, напоминавшие русалочью чешую — свой фирменный знак, за который получила прозвище "Фишхен"-"Рыбка" от главного своего воздыхателя «Вилли-Атиллы», черного полковника Народной армии ГДР. Успевшего, по слухам, в годы войны послужить ещё в войсках «ваффен-СС» в Чехословакии, а затем вернувшегося туда же усмирять взбунтовавшуюся Прагу в шестьдесят восьмом, личности легендарной, что был от неё без ума.

О его ласковом обращении с местными умниками: «Вот, мол, вам — черта мелом на асфальте, а вот мои автоматчики — второго предупреждения не будет, я у вас уже был в сорок пятом, теперь вот пришел опять и не поленюсь вспомнить опыт», — с восхищением рассказывали тут, в Городе, на всех политзанятиях.
Благо, вместе с Вилли в Праге в те дни отметились некоторые активисты сегодняшнего городского «Союза Советских офицеров» — отсюда и связи.

Курировал же всех их там со стороны органов генерал Муравьин, командированный из Москвы к чехам родной тесть Геныча-Муравьеда, ныне — «старейшего акционера Компании».

3. Славные были времена. Вован от городского Главторга поставлял в те годы на их буйные оргии и банкеты в Артиллерийской Академии продовольственный провиант и знал многое. Теперь у него была надежда на то, что «Рыбка», наконец, потонет. И тогда весь «рынок интима» в Городе достанется только ему. Всё было схвачено: жуткий залётный деятель, чье и прозвище-то в Городе боялись произносить вслух, поговаривают, снова собрался посетить эти берега великой реки. И обещает всё тут Вовану устроить — ведь деятель этот на дружеской ноге с новым главным милицейским начальником, а значит — и всей их бандой. Только вот просит он для облегчения своей задачи пристроить «смотрящим» в бензиновую Компанию верного ему человека. Вован знал, какого именно — обычный «пацан», центровой бригадир, Костюня этот по весне буквально выдрал из цепких клешней Вован Сидоровича свою нынешнюю кралю. Да ладно, Вован не обидчив.
Так, погрузившись в полудрему, возможно, думал он, кося мутный взор на своих дам полусвета.

— А после того, как мы возьмем в руки в Городе сферу «бизнеса досуга», благодарности нам Вована, чьих конкурентов мы утопим, не будет предела. И место нашему парню в Совете директоров Компании — обеспечено, — заявил Смирнов.
— Тому самому «центровому бригадиру»?
— Да. Который «совсем слился со шкурой бандита». На самом деле это наш офицер. И по условному сигналу он «выйдет из сумрака». Приказ ему даст старший по званию — последний, седьмой, из группы депутатов-бунтовщиков в Гордуме. Шестерых мы назвали в нашей беседе, а этого — нет. «Тихий парень». Но его мы, возможно и двинем в мэры вместо Панькова, а директор рынка Борщаков — отвлекающий манёвр.
— Всё решится опять в бане?
— Что такого? Именно там, в туристической сауне, «они» в том же апреле, но ещё до выборов: в день рождения их Большого вождя, приговорили бывшего теперь областного главу.
— Причём за единственную фразу. Он сказал лишь про то, что «все чиновники уже внукам квартир накупили» — и этих слов оказалось достаточно, они и стали последней каплей.
«Фомич выступил против детей», — написала газета «Любимый край» в те дни.

И вот уже в мае, опять здесь и при девчонках, они - и проигравшие, и победители — обсуждали состоявшуюся у них на глазах только что послевыборную дуэль:

— Под ним струя светлей лазури…, — попыталась обернуть весь ужас произошедшего на поляне у дуба в шутку Ксюха, реакция которой была мгновенной, за что ее и ценили…
— ...А значит, с почками о’кей, — поддержала шутливый тон наиболее бойкая из девиц. — А он, мятежный, прёт в натуре. Знать, и в печёнке нет камней.
— В греческом зале, в греческом зале…

4. Полным изумления взором глядел несчастный господин Погосянский на свои забрызганные дивною влагой лакированные, — под змеиную кожу, с пряжками, усыпанными стразами, — штиблеты, от которых, казалось, исходил пар, и сердце ветерана боёв и разборок наполнялось тоской.
С его-то почками давно было не «о’кей». Так же, как и с печенью, и с прочим. Он снова, как и обычно в последние годы, почувствовал себя старым, больным человеком, с трудом поддерживающим свой статус «виагрой», от которой ко всему прочему у него была еще и непрекращающаяся диарея. Он и теперь почти ощущал уже тоскливую теплоту в своих летних антиревматических кальсонах — ту, что впервые познал в лихой своей молодости, когда его, тридцатисемилетнего недоучку, хотя уже и директора, поймал на валютной фарцовке какой-то неведомый никому выскочка, еврейчик из комсомольского  оперотряда, и напугал до смерти, за что и был сдан с потрохами куда надо. А сам Погонянский под строгим надзором начал свой взлет, и достиг высот. Но запах — вот он, так и остался, тот самый, что преследовал его все эти годы.

— Кончайте, братва, — попытался разрядить атмосферу роскошный Вован Сидорович. — Айда выпьем. Чё, ты, Сашок? Смотрите на него — над ним луч солнца золотой, все в шоколаде… В мармеладе... А он, понимаешь, просит бури... Хе!

— Я не видел, — простодушно сказал «Сашок».

Что касалось Погосянского, то он уже кончил. Он точно знал, что надо делать «правильному пацану» в подобных ситуациях «по понятиям». Знал — от того и обделался. Почти.

Впрочем, данной-то слабости своей он как раз и не стыдился: ею, по многочисленным воспоминаниям, облагороженным грифом «секретно», страдал сам товарищ Сталин. Зато сколько отчаянных карьер бойцов невидимого фронта началось, чего уж скрывать, с отстирывания его подштанников. Что тут попишешь! Да, все настоящие, уважаемые люди, — большие, не то, что «эти», — вышли из тех самых сталинских кальсон. Так же, как Девятое управление, служба Госохраны то есть, вышли из Сусловских калош, которые тех приставляли охранять прямо на кремлевской брусчатке перед Домом советов, куда приезжал шеф. Скромен был! В калошах ходил. Не позволял привинчивать к черной своей «Волге» никаких блестящих деталей, хлебал тюрю. «Музон» терпеть не мог. Все напортил «Джазист», этот потрошитель бань и кинотеатров, «гроза прогульшиков». С Андропова всё и началось. Погосянский знал это. Он помнил своих грозных прежних кураторов, других серьёзных товарищей, да!

Были люди! Не то, что этот шут гороховый, что его тут сейчас замочил. Не нарочно — это ясно, но если любой, даже просто сказавший что-то лишнее, и то должен «отвечать за базар», то тут, — при таком оскорблении действием — и подавно. Воспоминания о великом светлом прошлом хоть как-то отвлекало бывшего, да и нынешнего аса фарцовки, валютчика, директора магазинов от безрадостной для него, «авторитета», блин, действительности.

Ну, ты, клоун!

Все они такие — петрушки, балаганщики на этом их базаре-рынке! Иди сюда!

Слова застряли в глотке у Погосянского. То, что ему надлежало сделать не «по понятиям» даже, — хрен с ними, — а по служебной инструкции, было ему ясно, как этот день. Как и то, что он не сделает этого никогда. Зад его, некогда такой ладный, а теперь, когда молодость оказалась позади — обвислый, жгли два предмета. На правой его ягодице, где татуировка Льва, под фалдой зеленого бархатного камзола от Ямамото — его он приобрел в одном из Киевских бутиков, где обычно скупал антиквариат, полюбив ампир и гламур, — пучился дыбом выданный в «общаке» под расписку ствол «беретта», который следовало разрядить в наглеца немедля. Не обязательно даже убивать, можно — по ногам, в землю — чтоб просто попрыгал: никакого риска! Но сделать было надо. Надо! А левую ягодицу его тяготил стилет — типа шила такого трехгранного с наборной ручкой. На крайний конец уж его-то необходимо было всадить «обидчику» хотя бы в окорок. Но кровь пролита быть должна! И таки что они хотели теперь от бедного Погосянского? Он — простой советский служащий. Когда-то, числясь директором, он поставлял согласно инструкции тренажеры и спортинвентарь для базы спецподготовки под Дрезденом. В награду получал из ГДР для продажи из-под полы всяческий дефицит: косметику, холодильники, детские игры и коляски. Был уважаем, ходил зимой в высоченной «боярской» шапке из меха нерпы серебристого с леопардовыми пятнами цвета. Подобные в Городе носили, кроме него лишь три человека: директор Главторга, куратор от органов областной филармонии, под чьей опекой был выпестован на конспиративных квартирах маэстро Бульин, и — «смотрящий» по городу от самарской мафии, да еще небожители-хоккеисты местной команды «Моторист» в штатском: на отдыхе то есть. И плюс к шапке была у него дубленка такого же цвета.

И потом везде и всюду его попросту назначали. Это были задания! И он давал Подписку. А теперь «синепетличники» бросили их, своих былых штатных и внештатных помощников, на произвол судьбы. На растерзание, можно сказать и осквернение, на смех всем! Это стало ясно, когда еще в пору выборов ими, органами, блин, то есть, была проведена спецоперация по задержанию руководителя фракции Компартии в Гордуме, которого после скорой победы все прочили от Партии в «мэры», на взятке. Заломали подло, нагло, вылезши из кустов прямо во дворе перед мэрией, отняв деньги. Правильно писал тогда про них, кипя горечью и стыдом, в «Любимом крае» московский куратор главного редактора партийного медиа-органа Даянова Муравьин: «Тогда не называйте себя больше чекистами! И праздник свой отмечайте в какой-нибудь другой день!».
Да, гуляли когда-то в декабре!
С тоской яростного бессилия покосился Погосянский на сопровождавших его врагов девиц. Такие вот точно затейницы, как эти подопечные Ксюхи, как раз-то и веселили некогда товарищей в штатском в красный для них "День КГБ" двадцатого декабря.

От девушек тех, кстати, и просочилась в мае информация о том цирке, что случился в Музее-усадьбе Поэта, к Смирнову. Цепочка была проста: некий люмпенизированный Ксюхин друг детства Мотька: водивший дружбу с её гоп-компанией эскорт-сопровождающих местный сочинитель рекламных стишков, оказался старинным знакомым беспутного «москвича» Лёнчика. Лёня посетил ещё в апреле родные края, потому многое видел сам, а затем Мотька охотно поставлял ему всю последующую информацию по «мобиле». А Лёнчик, обозреватель «московского радио для приезжих», был в столице коллегой Даши Асановой, скандальной журналистки, знакомой всей стране и лично Смирнову. С её слов и живописал тот теперь произошедшее своему приятелю. Представление продолжалось так:

— ...У этого мудака явные проблемы с эрекцией, а потому повышенная психологическая возбудимость, — шепнула на ухо Ксюхе бойкая ее спутница, пятясь за дуб и не сводя глаз с ягодиц Погосянского: она знала, что там: «пушка».
— Не бойся, ничего не будет. — успокоила её опытная Ксюха.
— А запах?

5. Ничего и не могло быть. Время оказалось упущено. Проклятый Андропов! Это он, любитель джаза, чистоплюй-новатор, понабирал в «органы» трепаных интеллигентов из разных математических школ и компьютерных курсов, которых диссиденты перевербовывали потом в свою веру прямо на допросах.
На "профилактических беседах"! Конечно: одна порода! Он, полукровка еврейская! Видите ли, старым товарищам в новых условиях эрудиции не хватало! Слово «ксерокс» фамилией считали. Не говоря уж о таком термине, как «принтер». Чисто, как в том анекдоте. Рабинович на допросе. «Зачем Вы заходили в лабораторию?» — «Мне нужен был ватман». — «Так. Еще с Вами был там кто?» — «Что значит «кто»? Мне нужен был ватман для кульмана». — «Запишем! Еще кто?» — «Вы не так поняли! Дело в том, что я дизайнер!…» — «Да уж мы по лицу видим, что — не Иванов».

Этим, новым умникам эрудиции хватило, да? А ведь прежде Комитет ГБ был, как орден меченосцев! И служили в нём лишь те, кто достоин. Только костоломы! Только — промеж рогов! Потому что: «мы из дерьма, но будем давить» — вот он, истинный девиз революции. Иначе сами окажемся опять в том содержимом родного сортира, откуда вышли. Что и случилось сегодня с ним: «брателлой Погосянским». А ведь все надеялись, что пришедший к власти в области Вождь, как и обещал, разберется быстро и четко. Вызволит их товарища, депутата–узника, повязанного на взятке, приведет его в мэрское кресло из застенков через Красные Врата, как Иисуса Христа, на белом осле… Коне, то есть. Красном. И что? Тот как сидел, так и сидит, придётся двигать в мэры глупого Чебуракова: того самого «Красного коня». А Погосянский-господин, а им всем — товарищ, — вынужден фиглярничать тут шут шутом. Хотя он многого и не просил: всего лишь сделать его опять нормальным директором, отдать в собственность Шемуршанский сахзавод для поставок сахара на спиртобазы и в концерн СладКО. И где это?
«Хозяин уперся, не отдает», видите ли! — и весь ответ.
"Хозяин"?
А вы,славные, или сраные победители этих чёртовых выборов, не хозяева области, что ль?

 А теперь, вот тут, что он должен был делать? Ну что? Метроном тикал.
Он был всего лишь рядовым в могучей армии осведомителей, служивших своим кураторам с большими погонами верой и правдою всюду, где водились разнообразные хреновы умники: на институтских кафедрах, среди самодеятельных «певунов» и «писюков», изобретателей и туристов. Инженериков всяких! А меж артистов — так вообще через одного: наверху ведь даже этих клоунов сцены — и то боялись, там были уверены, что именно «такие жидяры» устроили «бархатную революцию» в Праге и потому аж с шестьдесят восьмого года страшились шибко грамотных, прежде презираемых, как огня. Как из-за бунта в Новочеркасске испугались рабочих, сразу дав и деньги, и «народный автомобиль», а ещё ранее боялись фронтовиков. Зато после собственного августовского краха как раз и не испугались: перегорело. Охранка была готова к переменам. Уж там-то все знали: вот-вот помрет «ЕБН» — и «все вернется». ПолУчите тогда, господа хорошие, и рынок без базара, и все такое, но только главными рыночниками в нем станут те, кто надо. Не захотели союз серпа и молота — будет вам союз автомата и банкомата. Проверенные товарищи с конспиративных квартир быстро возглавили отделения партий и «олигархические» корпорации, мэрии и облсоветы, избиркомы, газеты, издательства, финансовые пирамиды. Внедрение шло всюду — Погосянского вот назначили аж к «самарской мафии». Лев прыгнул! Снявшие форму отставники «горячего резерва»: милицейские ли, гебешные, сотрудники вневедомственной ли охраны из низших чинов, и — из охраны очень даже ведомственной, даже оперативники тюремных политотделов — те, кто по службе разводил прежде зеков на стукачество, — все они занялись попервоначалу было мирным бизнесом: «разводом безобидных лохов» на долги, кредиты, квартиры, юридические услуги.

Иначе говоря, все оказались в строю и были счастливы. Конечно, никто не пропал «на гражданке» — умны! Так разрекламировать «под выборы» неведомое прежде обывателю слово «рента»: «природная рента» то есть, чтобы потом, под обещание другой «ренты» — квартирной, изымать жилье у своих же беззаветных сторонников — стариков из Патриотического блока: «За Нашу Родину!» для теперь уже «строительных» и «кредитных» пирамид! Это надо уметь! Делишки проворачивались в том числе и «методом моделирования семейных конфликтов», путем психологического программирования.

Как там в известном кинофильме: «Жил-был на свете Антон Городецкий, как-то обиделся он не по-детски…»

Жена ушла — и понеслось: крыша в пути! Ведь не секрет, что и прежде по одному условному звонку «кураторов» кто-то из товарищей, заранее на это «накрученный», то прыгал из очередного окна в бездну двора в дни путчей, то жёны стреляли в спящих мужей из их же пистолетов. Легко! Тем более, что под рукой были свои с прежних времен психотерапевты, фармацевты. Развал неудобных семейных союзов и последующее «схождение» с другими, надежными, товарищами был поставлен на поток в массовом порядке, как ремонт автомобилей. Так, посредством профессиональной «оперативной работы» с удобным человеческим материалом, пеклись из него, словно пирожки, трудовые кадры для будущих «активных мероприятий».

В таких мероприятиях как раз и задействовались службы «эскорт»- и «интим»-услуг, которые в любые времена и прежде обслуживали корпоративные фуршеты в заведениях общепита. То есть те, кто давал когда-то в обязательном порядке «органам» «подписку о сотрудничестве»: ресторанные официанты и музыканты, путаны и их «мамки», — все они занимались теперь рутинной «оперативной работой» по охмурёжу и «разводке» клиентов для новых нужд своих былых, пусть и отставных, кураторов. Но были у тех кураторов в прежние годы и другие помощники — штатные «стукачи»: например, уличные самогонщицы, а также — те, кто, к примеру, имел родню в приграничных областях, а значит, спекулировал польским ширпотребом и, ясно, был «под колпаком», валютчики, фарцовщики, да и просто осведомители: когда-то приписанные к отделениям — милиции и не только, чтобы доносить операм МВД — про то, кто из соседей притащил себе во двор доски и кирпич, а кто — возвел в огороде незаконный «частный» туалет, а другим, не милицейским операм — кто что болтает. И так же точно, как ранее из пивных и курилок ими поставлялись в спецотделы Управлений списки отслеженных рассказчиков анекдотов про Брежнева , так и теперь из тех же курилок через них шла полезная информация в компьютерный банк данных «кураторов» о лицах с алкоголическими и психиатрическими проблемами или о тех, кто имел стариков-родителей с квартирами.

Чаще всего этими будущими «клиентами» их шефов были собственные знакомые тайных поставщиков информации, родственники жен, беспутные друзья детства, одноклассники, одногруппники, соратники молодых лет по спорту и армейской службе. Так былые осведомители становились простыми наводчиками. Вслед за оперативной разработкой «объектов», как и положено, следовали «активные мероприятия» против них. Подобным термином именовались провокации, которые устраивали сами же старые друзья. Это могли быть «подставы»: автомобильные, кредитные, долговые. И сразу же дело двигалось в суд. «Доверенными представителями истца» в таких случаях выступали всё те же свои, специально обученные и проинструктированные подставные товарищи. Благо, юридические и адвокатские конторы в Городе депутат Комитета по вопросам безопасности Госдумы Финюхин подмял под себя еще при Фомиче — не придерешься! Аптечный спрут в этих делах контролировал алкашей, игорный — малолеток. Но пришло время — и вот все эти люди, долгие годы помогавшие кураторам в «квартирных» аферах, день и ночь станут работать на них в пору выборов. Это они, вчерашняя массовка всяких шоу и митингов, активисты сетевого маркетинга и распродаж, поднадзорные милиции, особенно те, кто были по наркоманской линии, писали в горячую пору агитации ругательства на стенах домов и доносы на губернатора в Администрацию Президента, для чего сидели ночи и дни на прослушке телефонов спецсвязи. И пока одни умельцы, — бывшие городские радиолюбители–паяльщики домашней цветомузыки и «усилков» к «магам», ковырялись в засекречивающей аппаратуре, — другие их соратники спаивали как прежде тех вчерашних «лохов», так и теперь уже — заезжих офицеров ФАПСИ.

Ведь не ради успеха в налаженном бизнесе по части афёр с недвижимостью и алкогольного сбыта нужна была «патриотам» их Победа. Денег у них и без того было море. Вопреки бредням умников они еще раз доказали то, что и так всем было ясно: то, что они — не неумехи и неудачники, а соль земли. И в любом разе стопудово не пропадут. Хоть в мафии этой, хоть в торгашестве поганом — не потонут! Но, блин, цена!

Не охота всю жизнь быть мелкими аферистами, почет бы вернуть, звания, статус. Чтобы иметь то, что другие не имеют, во как! Не понять такого этому лоху Сашку–«фермеру» никогда. Но вот соратники Погосянского — господина победили в апреле, и что же?! Этот чушок Русанов просто «замочил» его, «триумфатора», прямо тут, на поляне. Вы этого хотели, кураторы — товарищи с большими звездами? Он, Погосянский, ведь вам служил, верой и правдой! А теперь какой-то самарский пахан требует от него Поступка. В то время, как никто не инструктировал его, что надо делать в подобной ситуации.

Подобно тому пионеру из гайдаровского рассказа, что был поставлен на пост к «горячему камню», он, как и другие, искренне ждал, когда «наши придут», чтобы «сдать пост». Дождались! Несчастный Мавроди в драных тренировочных штанах, обросший, безумный, и тот так и просидел, питаясь лапшой, на конспиративной квартире, пока его не пришли и не арестовали. Зато наверху — красота: генералы и либералы, чекисты и экономисты — в обнимку. Мелкие сошки — из какой-то разведки: низшие чины, случайные люди, неизвестно откуда взявшиеся, правят бал!

Но то — в Москве, а тут, в области… Уж теперь-то, с приходом долгожданной Победы, вы, кураторы, отцы родные, должны были вспомнить о брошенных вами на посту? Как бы не так! Как ушли в привычный плановый запой, что длится у вас год от года с праздника двадцатого декабря: «Дня КГБ» до Девятого мая: начала сезона охоты на колорадских жуков на дачах, — так и с концами. Даже выборы выиграли Витя и Гена без вас. Вам ведь не до того было, когда под ваши, слышимые на весь квартал, запойные вопли «За Родину, за Сталина!», жёны в те самые горячие апрельские дни за шиворот таскали вас из личных лимузинов на кодирование. Погосянский сам такую сцену видел: сопля очередного куратора прямо через его службистское кожаное пальто на полквартала тянулась. Сгинули отцы родные старой закалки в алкогольном омуте. И теперь Погосянский один-одинёшенек вынужден разбираться с лохом этим «Русаном», кто ж знал, что тот здесь такое учудит. И «стрелку»-то назначили аккурат на День Победы, когда все, кто в погонах, венки возлагают: не до Усадьбы Поэта им.

В очередной раз с тоской зыркнул взором «брателла» на безглазых Папиных «горилл». Что будет, что будет! Он вспомнил издевательский стишок, который так и назывался: «День Победы», — его состряпал не пойманный пока сочинитель рекламных слоганов. Он же — приятель гаденыша-репортёра из местного корпункта популярной центральной газеты,некоего «Дениса Ч.», который в день голосования подкинул на избирательные участки пасквиль про Красного Прокурора, напечатанный в их региональном приложении своей газетёнки: «Ссучившийся прокурор».
А может, и стишок тот тоже придумал не тот рекламщик вовсе, его дружок, а тоже он сам, измываясь над святой песнью: «Нас оставалось только трое…».

«Дымилась, падая, «Тойота». Летала по небу «братва». От залпа из гранатомета убережешься черта с два».

Прямо про сегодняшний день, про «схватку на поляне», сочинил. Вот вам и «Под ним струя светлей лазури...». Целая новая поэма с трагическим финалом! Что и говорить — город литераторов!

Но в реальности трагического финала не случилось.

 С ненавистью подняв бегающие зрачки на навязанного ему начальством соперника, и прокляв уже про себя и горшки эти, и туи, и лесохозяйство, и свою несчастную судьбу, а затем в последний раз робко покосившись на безглазых телохранителей Папы Самарского: может, они пальнут за него, - но как бы не так, - Погосянский в результате так и не совершил ничего.

Только выдавил из себя в адрес Санька вымученное:

«Ну, ты, клоун, подойди-ка сюда!».

И даже поманил того пальцем, но было поздно, задание провалено.

Без драки хлопать крыльями — удел понятно кого. Раздосадованный Папа лишь брезгливо сплюнул в последний раз желтой слюной в зеленую траву и, забыв про парализованные ноги, встал из своего инвалидного кресла на них и заковылял в сопровождении свиты прочь, исполненный к не прошедшему решающее испытание уроду презрения и желчи. Разумеется, теперь ни о какой «коронации» аптечно-игорного магната не могло быть и речи, хотя обо всем было и договорено заранее.

Но на смертном одре рисковать из-за этого «петуха» репутацией? Нет!

Не для того он, Папа Самарский, всю свою воровскую жизнь нес на татуированных тощих плечах своих бремя абсолютной власти, скрупулёзно блюдя статус «правильного бродяги». Как истинный «законник», никогда не поступался «понятиями»: не работал ни дня, не имел ни семьи, ни дома — все, как надо, как встарь. Чтобы поставили на его могиле невиданный по роскошеству памятник, и портрет в рост с золотыми перстнями, и лицом — молод. И к нему, этому пантеону, — круглосуточная чтоб охрана и уход. А внизу, под мраморною плитой на почетной кладбищенской «Аллее славы», под огромным, как поле для минифутбола, участком с оградой, чтоб — строго: гранитный подземный склеп с ди-ви-ди видеоаппаратурой внутри, с лифтом, с мобильной связью, — как у цыганского наркобарона. Вот так! И что ж теперь все это — коту под хвост?

Хотя, с другой стороны, деньги за «коронацию» из кассы бензиновой Компании уже получены, придется отдавать обратно. Плюс — взятка что была выдана Папе лично от Вити–афганца: те самые перчатки кенгурячьей кожи, их особо жалко. Или не отдавать? Обернуть себе на пользу разборку «молдавских» с их Красным Прокурором с центровыми, за которыми, поговаривают, стоит сам город Питер? И центровые, по слухам, не прочь внедрить к «старейшим акционерам», Вите–афганцу и Генычу Муравьеду, своего «смотрящего», чтобы отбить представительские расходы, на которые сами же и кинули лохов, тех и других, во время выборов, взяв всю кассу, где были деньги и братвы тоже, Папы то есть. Что ж, теперь Папа не будет им мешать — пусть внедряют.
И тогда еще видно будет, кто кому окажется должен — Папа бензиновым королям или наоборот. Папа умный. Он всех перехитрит.

— Класс, — похвалил бородатый спутник Смирнова рассказ боевого товарища. — Здорово разработано. Неужели все, что произошло на этой поляне — тоже ваша спецоперация?

— Ты хочешь сказать, что это мы спланировали отсутствие туалета в «Доме ключника»? — засмеялся Смирнов. — Мы бы до такого не додумались. Культура в Городе с ночи выборов находится под опекой нового губернатора. Он ведь — Член Союза писателей, а потому — меценат местного толстого литжурнала «Приволжье»: прибежища всех здешних дарований, ты ведь знаешь. Так что новое внутреннее устройство Дома-усадьбы без удобств — это его «ноу-хау». Невольное конечно.

Собеседник Смирнова засмеялся. Он знал: местный литературный журнал «Приволжье» из номера в номер публиковал даже целый исторический роман здешнего молодого дарования про последние месяцы пребывания в ссылке Наполеона.


Краткий пересказ сделан нейросетью YandexGPT


Собака-16. Битва в пампасах (Сергей Ульянов 5) / Проза.ру
•
Статья представляет собой отрывок из художественного произведения, а не информационной статьи.

•
В отрывке обсуждаются события и персонажи, связанные с криминальным миром и бизнесом.

•
Главный герой и его друзья обсуждают планы и возможные действия в связи с угрозами и конкуренцией.

•
В статье упоминаются связи и связи между персонажами, связанные с прошлым и настоящим.

•
Отрывок содержит воспоминания о прошлом и обсуждение различных событий и персонажей.

•
Пересказана только часть статьи. Для продолжения перейдите к чтению оригинала.

От автора. В данном случае нейросеть пересказала слишком неконкретно и обобщённо, не вникая в содержание и детали.

Переход к отдельному тексту: "Собака-17. КоКОС почти не виден."