Васька

   Было это давно, фактически, за границей, в сказочном государстве СССР. Я уже стал матёрым дедом, более того, даже без чего-то там дембелем (это сейчас звания сменяются с частотой кроличьих копуляций, как со стороны видится, а о те легендарные поры деды отличались от духов значительно сильнее, нежели нынче). И завёлся у меня в личной каптёрке премилый котик, молодой, на вид не старше полугода, простых народных кровей, серой в целом гаммы окраса, но с белым носом и в белых же носочках. Завёлся в буквальном смысле, то есть сам собой: вчера ещё его не было, а сегодня усато-ушастая рожица вдруг нарисовалась в дверном проёме и дала понять, что ей тут в целом нравится.

   Кормили нас, надо сказать, в полку обильно, хотя и однообразно. На ужин всегда (всегда — это всегда, то есть каждый божий вечер) была ставрида атлантическая свежезамороженная, которую к нам в полк везли, видимо, сразу после свежей заморозки 20-килограммовыми брикетами в коробках. (По большим праздникам — 7 ноября, Новый год, 23 февраля, 9 мая и в день полка, который у нас приходился на день сталинской конституции, то есть 5 декабря — давали на четверых банку консервов, той же ставриды, или сайры бланшированной в масле; эти вечера превращались в легенды и вспоминались потом ещё долго.)

   Так вот, ставриду мороженую всех учил готовить наш старший повар Федя, опытный в прошлом сверхсрочник с фирменным ругательством «ебиегомать», каковое потихоньку и превратилось в его прозвище. Рецепту готовки означенной рыбы он обучил и обеих своих учениц, заведовавших кухонным производством в его отсутствие — Люду и Машу.

   Рецепт был донельзя прост: требовалось нарубить рыбу равными кусками примерно кубической формы и захуячить их на густо унавоженные комбижиром противни. А чтобы сальмонелла или бруцеллёз какой не поразили бойцов Советской Армии, проводить термическую обработку требовалось до тех пор, пока вилка не перестанет втыкаться во фрагменты некогда гибкого и упругого рыбьего тела.

   С голоду, бывало, и удавалось заточить с полкусочка; к тому же, надо сказать, стоматолог у нас в полку была первостатейная, наилучшая из всех, кого мне по сию пору довелось в жизни повидать, так что за зубы (или их качественный ремонт в случае чего) мы в целом были спокойны.

   Но к старости службы есть это не было уже никакой мочи. Гарнир на раздаче грузился в бачки на 10 персон, рыба же выкладывалась на большие тарелки. Так иной раз они вообще нетронутыми оставались.

   А у меня кот завёлся.

   Я же, хоть и городской (и даже больше и хуже того — вообще московский), про то, что коты кроме мышей (о!!! не меньше десятка полёвок Васька любовно притащил мне и демонстративно, играючи, добил на моих глазах, благодаря за кров и заботу) едят ещё и рыбу, знал. О том, что зажаренная в дрова ставрида им может быть ну, как минимум, неполезна, я по молодости лет не задумывался.

   И однажды, свернув из газеты кулёк по типу тех, в которые в магазинах насыпали конфеты и рассыпчатые товары (как же приятно было смотреть, как пышноформная опытная продавщица умело и ловко вертит кульки из бумаги!), я сгрузил в него пару блюд (то есть десятка два кусков рыбьего дерева), принёс их к себе на базу и выложил на подходящую поверхность коту, которого и призвал заценить подношение.

   И немедленно фалломорфировал (это я сейчас так описываю, как художник слова и золотое перо; а тогда, чего уж греха таить, по-простецки охуел).

   Ломавшая наши зубы рыба произвела на мою усатую нелюдь фантастическое, чарующее воздействие. Взгляд котика остановился, он сделал несколько шагов к выкладке, издал забавный нутряной звук и впился в ближайший кусок.

   Он пожирал то, что я принёс, с урчанием, взвизгиваниями, судорожными подёргиваниями всех частей своего грациозного тела и особенным утробным бурчанием, когда отгрызенное проходило пищеводным путём в желудок усатой твари.

   Это было настолько завораживающе, что я позвал посмотреть на сие зрелище всех окрестных деятелей из числа элитных срочнослужащих.

   После этого мы ещё долго пили чай из трёхлитровых банок, вскипячённых продуманным четырёхневалезвийным бурбулятором, и обсуждали неодолимую и притом всепобеждающую силу матушки-Природы, реализующуюся через голод.

   После этого вечера количество рыбы, остававшейся нетронутой на столах в столовке после ухода полка, резко сократилось, отчего Федя даже одно время подумывал, что реализовал некую гастрономическую находку, резко повысившую гурманическую привлекательность фатально неизбежного рыбьего блюда.

   А кот, соответственно, начал резво расти и набирать массу.

   На этом, в принципе, гурманскую часть повести можно было бы и закончить, но правда жизни и чувство соцреализма стучат в моё сердце и требуют рассказать всю правду.

   * * *

   Однажды случилось то, что, в общем, должно было рано или поздно случиться. Рыба-то подавалась в сборе, то есть с интегрированными скелетными костями.

   И котик мой заглотил полноценную позвоночную растопырку ставриды атлантической. И встала она ему поперёк его маломерного кошачьего горлышка.

   И пришёл он ко мне из последних сил, весь печальный и унылый, кашляя и стеная. Затрудняясь дыханием и показывая, что собирается всамделишно загнуться, а вовсе не кошачий концерт по заявкам окрестных полёвок производит.

   Пришлось вдруг стать ветеринаром.

   Клыки у котов маленькие, но, сука, острые, не хуже когтей, только что не загнутые. Так вот мой Вася (извините, если кто однофамилец) открыл свою ротопасть сам, открыл и не закрывал до конца операции. Операция была проста: я выбрал два самых тонких пальца, засунул ему в глотку, нащупал костепродукты, уцепился за них и вынул. В какой-то момент мне ощутилось, что вырвал, и даже выдрал. Потому что котя сразу же хрипнул и кашлянул кровью. Но.

   Но!

   Я его таки спас — а нелюдь это чётко поняла.

   Если серьёзно, я понимаю, что Васька помер уже стопроцентно по старости. Но, вспоминая, как — прямо и честно — он стремился показать мне свою благодарность и преданность, я до сих пор... напрягаюсь.

   После той удачной операции он был уже не просто котом. Он вёл себя как верный и преданный хозяйский пёс, охраняя периметр «моей» территории. И неподдельно, искренне радуясь каждому моему появлению. И, честно скажу, это чертовски приятно — когда каждое твоё появление вызывает в какой-то живой душе искреннюю, неподдельную радость; даже если душа та — нечеловеческая.
 
   Расставание было печальным.